Полёт мотылька
Шрифт:
— Давай останемся! — обнимая меня сзади, прошептал в ответ.
— Давид… — не сумела продолжить, задыхаясь воспоминаниями о Альберте.
— Только не говори мне о нем!
— Свадьба через месяц, — от боли стала прятаться в его объятиях.
— Ты считаешь, что я отпущу тебя? — он напрягся и тяжело вздохнул. — Нет, Амели!
Глаза наполнялись слезами. Я повернулась к нему, и мы встретились взглядом. Наверное, я схожу с ума, ведь не имею представления, как буду дальше жить без него. Так глупо, по-детски, но от чистого сердца,
— Не стоит, — коснувшись пальцем щеки, он вытер слезинку, что, не удержавшись, скатилась из глаз. — Ты у меня такая красивая, когда улыбаешься.
«Ты у меня» — слова, повторяющиеся эхом в моей голове, заставили сердце биться сильнее, приводя к дикому восторгу.
Моё сердце. Оно перестало принадлежать мне, всецело отдавшись во власть Давиду.
И что-то мне подсказывало, что лучшего хранителя моих чувств, мне не встретить.
— Спасибо тебе. Спасибо за всё, — прижавшись к его груди, я вдохнула чарующий запах, доносившийся от него, стараясь запечатлеть этот аромат в своей душе навсегда.
Мы долго сидели на холме. Но разве время имеет счёт, когда вокруг ничто не важно, кроме нас двоих? Не хотелось даже шевелиться, будто бы боялась, что от одного лишь движения может испортиться волшебный миг единения.
Последний вечер мы решили провести в ресторане на Эйфелевой башни.
Наблюдать за вечерним Парижем с высоты сто двадцати четырех метров — захватывающее представление. Огни садов Трокадеро и дворца Шайо завораживали и на мгновение я забыла, что нахожусь не одна.
— Не люблю я эту башню, но вид отсюда великолепный! — отвлёк меня от пейзажей голос Давида.
— Ты прям, как Ги Де Мопассан, — рассмеялась ему в ответ.
— Не понял? — он нахмурил брови, но улыбки сдержать не смог.
— Я читала статью, где говорилось, что его раздражала Эйфелева башня. Но он ежедневно обедал в ее ресторане, руководствуясь тем, что только отсюда не видно башни.
Давид, не сдерживая эмоций, рассмеялся:
— Я то думаю, почему мне так нравится этот вид. Наконец-то, будучи в Париже, не вижу этот треугольник.
— Давид! — строго взглянула на него. — Это прекрасное сооружение, — широко улыбнувшись, я ударила его по руке.
— Жаль, что сейчас, вместо тебя, не сидит Мопассан! — он продолжал весело смеяться и успел поймать мою руку быстрее, чем я её убрала.
Хотела сделать вид, что обиделась, но его смех не смог оставить меня равнодушной. И я, вместе с ним, поддалась веселью. Как же улучшает настроение улыбка того, в кого ты так влюблена.
Нам принесли наш заказ, Давид взял бокал и приподнял его.
— За нас? — с чувством произнёс он и потянул бокал к моему.
— За эти чудесные дни — добавив, коснулась кончиком бокала его фужера.
Он словно целый мир, в котором я так люблю без остатка растворяться, не замечая никого вокруг. Он словно луна, среди которой меркнут звёзды. Он идеал.
Утонув в его обаянии, я не заметила, как Давид протянул мне маленькую бирюзовую коробочку, обвёрнутую белой лентой. Я растерялась и не сразу поняла, что происходит.
— Это мой небольшой подарок тебе, — уточнил он. — На память.
Я взглянула на него и смутилась, вспомнив его подарок в Каннах.
— Давид, не стоит, правда.
— Говоря это, ты надеешься, что я заберу и верну его обратно? — он повёл бровью и улыбнулся. — Открой.
Я поняла, что выгляжу со стороны крайне абсурдно, поэтому, взяв за хвостик ленты, развязала бантик.
От увиденного я улыбнулась, прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать нахлынувшие эмоции. Это была простая нежная подвеска в виде бабочки. Без вычурности, вульгарности и броскости. В моей жизни было много красивых вещей и драгоценностей, искрящихся миллионами лучей. Но эта подвеска, подобно Давиду — с первого взгляда влюбила в себя.
Он так тонко чувствует мои пристрастия, безошибочно выбирая то, что сердцу моему мило. Ромашки, скромная бабочка. Искусство — видеть многогранность в простоте. И этим искусством Давид владеет мастерски.
— Спасибо, — прошептала, подняв глаза на него.
— Нравится?
— Очень, — шире улыбнулась в ответ.
— Той ночью на пляже, ты напомнила мне мотылька, что так безустанно порхает в воздухе.
Я благодарно взглянула в его глаза, а он протянул свою руку к моей и запечатлел мимолётный, сводящий с ума, поцелуй.
«Если я мотылёк, то ты пламя, сжигающее мои крылья.» — прозвучал немой ответ моей души.
Раздался звонок на телефон Давида, встав изо стола, он отошёл поговорить.
Я взглянула ещё раз на подвеску и тяжело вздохнула:
— Но почему тогда, только сгорая дотла, я чувствую себя такой счастливой? — прошептала себе под нос, сжав в руках золотую бабочку.
Мы посидели ещё немного в ресторане, и Давид, как всегда, провёл меня к моему номеру, и мы попрощались. Он ушёл и вместе собой забрал все существующее тепло. Я не могла найти себе места, не могла принять факт того, что уже утром следующего дня нам нужно будет расстаться. Не могла, не хотела, сходила с ума, разрываясь на части от чувств.
Артём написал, что они приедут только утром, что стало для меня причиной для улыбки и грусти одновременно. Я была искренне рада за ребят, которые казались такими влюблёнными друг в друга, но сегодня мне не хотелось оставаться в одиночестве даже на минуту. Я стояла у распахнутого балкона и наблюдала за мерцающей башней.
— Треугольник, — усмехнулась, вспоминая слова Давида.
Этот город останется местом моего счастья. Неважно с кем и сколько раз я ещё сюда прилечу, в одном убеждена точно — Париж навсегда пропитался для меня только им и чувствами, что зародились между нами. Даже сейчас тень любимого мужчины казалось стоит рядом. Но она неосязаема.