Полёт мотылька

Лин Брук

— Сказать "нет" теперь стало сложно?!

— В моих воспоминаниях нет ответа на твой вопрос, — отвечаю, как можно более уклончиво.

— Ты либо спала с ним, либо нет! Как может не быть ответа?

— В обрывках, что я помню, между нами ничего не было.

— Может мне спросить у него?

От каждого нового его вопроса становится только хуже. И я уверена, что по моему лицу он читает больше, чем слышит ушами.

— Альберт… — дрожащим голосом отзываю его. — Мы с ним больше не общаемся.

— Для меня это очевидно.

Будь иначе, разве ты бы столько плакала?

— Тебе все известно, но ты до сих пор со мной, — молвлю и останавливаюсь, озадачившись произнесенным. — Ты позже подашь на развод?

— На развод? А ты что, тешишь себя надеждой, что сойдёшься с уголовником? — он хватает меня за подбородок.

— Н-нет, — пугаюсь. — Но разве мы сумеем построить брак на такой почве? — виновато опускает взгляд.

— Амели, забудь о разводе. Я тебе его не дам, даже если ты попросишь.

— Из принципа? — недоумеваю я.

— Из влюблённости!

И не дав даже переосмыслить услышанное, он впивается в мои губы. Бесцеремонно, грубо.

Но даже после всего, что я узнала и услышала от него, мне все равно тягостно в его плену. Я не могу насладиться собственным мужем. Мне противно чувствовать на себе касание его губ. Каким бы чудесным он не был.

Наверное, должно пройти время, чтобы суметь принять его в свою жизнь и забыть Давида.

Наверное, просто должно пройти время…

Отпустив губы, он аккуратно спускается вниз по шее, но в миг останавливается, уткнувшись носом в мои волосы.

— М-м-м, — произносит с наслаждением, вдыхая их запах.

«— Как я люблю их аромат» — следом раздается голос Давида в ушах.

Этот мужчина со мной повсюду и просыпается во мне тогда, когда захочет. Он не подвластен моему контролю. Я отталкиваю Альберта. Не могу больше терпеть это. Терпеть его поцелуи, пока я думаю о Давиде — это не то, чего он заслуживает.

— Прости, — шепчу вскользь и, вскочив с постели, убегаю в свою комнату.

Оказавшись за дверью, прижимаюсь плотно к ней и стараюсь сбалансировать свои эмоции. Но нет, ураган чувств сносит все на своём пути, превращая все внутри в дикий хаос, который, как мне кажется, невозможно привести в порядок.

Внутри кипит обида, смятение и ненависть. К себе, к жизни, к своим ошибкам.

Я смотрю на свои волосы, вдыхаю их аромат, и вдруг, все негативные чувства сличаются в один снежный ком и желают уничтожить все, что так нравилось Давиду во мне. В отместку за уничтожение меня.

Уверенным шагом направляюсь в ванную комнату, нахожу ножницы, и, взглянув на себя в последний раз в зеркало, беру прядь волос и прохожусь по ним ножницами. Длинные локоны падают к моим ногам, став секундным облегчением для души.

Пару минут, десяток резких движений ножницами, и вот в зеркале на меня смотрит все та же безжизненная зеленоглазая Амели, но уже с волосами, что ели касаются плеч.

Я чувствую умиротворение, глядя на себя и

на волосы, расстилающиеся у моих ног. Чувствую легкую победу над болью, над чувствами. Но это чувство быстро улетучивается, оставив меня вновь наедине со своей обидой и болью.

— Ты сама во всем виновата! Сама! — шиплю на саму себя сквозь зубы.

И скатившись обессилено на пол, позволяю слезам, копившимся внутри, вылиться наружу.

Хочется вновь потерять память. Улететь с родителями на другой край света, чтобы не знать никого. И не помнить ничего.

Глава 5

Каждый новый день кажется тяжелее предыдущего. А я то надеялась, что станет легче.

— Красиво, да, мам? — загорая на заднем дворе, наблюдаю за небом, что без единого облачка.

— Оно ведь пустое — удивляется она.

— Оно чистое, — смотрю на неё, — Словно только что родившееся дитя, без греха и ошибок.

Она улыбается и протягивает свою мягкую ладонь к моей щеке.

— Тогда ты моё безоблачное небо — произносит бархатисто.

Я отчаянно усмехаюсь и, прикусив нижнюю задрожавшую губу, убираю взгляд обратно к небу.

«Небо во время грозы чище меня» — шепчу себе под нос.

Быть для родителя примером и гордостью, когда ты полон грязи, видеть их глаза полные любви и восхищения, и знать, что ты этого не достойна; знать, что не достойна их, не достойна мужа, так же, как и не достойна любви и уважения. Знать и жить с этим — это одно из самых худших наказаний жизни.

— Раньше мы всем с тобой делились, — вдруг начинает говорить она, — Ты всегда прибегала ко мне, клала голову на мои колени и рассказывала обо всех своих переживаниях и радостях, — я возвращаю взгляд на неё и так и замираю, наблюдая за тем, как она задумчиво смотрит на небо. — Ты говорила даже о самых незначительных вещах. Тебе казалось, что, рассказав мне обо всем, грусть исчезнет навсегда, а радость увеличится. А ведь так и было, — она замолкает.

Я понимаю, к чему она говорит об этом. Уверена, она чувствует моё состояние, по крайней мере, замечает его. Но она моя мама, родная душа, и если я поделюсь с ней правдой, она переживёт мою боль вместе со мною, а я не могу поступить с ней так. То, что творится внутри меня, должно там и оставаться, не затрагивая сердца других, любимых мне, людей.

— Просто бывает такая грусть, которая, как и радость, только увеличивается, — отвечаю шепотом.

Она переводит взгляд на меня, а после приподнимается и тянется ко мне.

— Что тебя тревожит, дочь?

— Мам, — я прикасаюсь к ее лицу. — Просто скажи мне, что всё будет хорошо. Пожалуйста, — улыбаюсь, как можно более искренне.

— А ты поверишь?

— Обещаю.

Она нежно касается губами моего лба и на миг застывает.

— Оставайся ангелом в любых ситуациях. И даже если обрубят крылья, верь — вырастут другие.