Полет над бездной
Шрифт:
22 февраля — его день рождения, он знал, он это хорошо помнил… Ненавидела она его? Призирала? Или… быть может она все еще его любила? Ведь говорить он могла все, что угодно, но он видел ее красные глаза, а значит, едва ли все было так однозначно, как утверждали ее губы.
Но что должен был делать он? Что было верным? Сообщить ей и разгласить одну из секретных операций отдела? Или быть может самому спасти его? Если спасать, то как? Да, и есть ли в это смысл? Или может напротив убить, и тем самым закончить ее терзания раз и навсегда, поставив точку в этой истории? Порой эти мысли захватывали его сильнее, нежели планирование и организация операции, и тогда он часами смотрел на бумаги, думал о своей сестре и
Ничего хорошего подобные мысли ему не приносили, и он долго потом курил в своем кабинете, хоть и был прежде уверен, что бросил и курить больше не станет.
В один такой вечер, уже в самый последний, когда думать о решении времени уже не было, но и решения к нему так и не пришло, он вышел из кабинета и, вместо того что бы отправиться домой и хорошенько выспаться после почти двух суток безостановочной работы перед самой операцией, направился к своей сестре, все еще не зная, что именно он должен делать в данной ситуации. Он не знал, что должен сказать и как, не знал, что он будет говорить и с чего начнет, но все же он хотел ей рассказать, хотел поговорить с ней обо всем или хотя бы о чем-нибудь, что бы облегчить этот невыносимо тяжелый камень на душе.
Наташа открыла ему быстро, однако узнать в ней модель было крайне сложно. В ее глазах не было ни слез, ни красных прожилок, но в яркой алой глади застыла будто пелена, лишая их всей яркости и жизни. Она была бледна и казалось совсем похудела. Ее вампирские клыки чуть виднелись, так не привычно не желая прятаться и черные тени под глазами совсем меняли ее лицо. Она совсем не походила на высшего вампира на сильного первородного с мощными крыльями за спиной, что теперь влачились за ней по полу, как безжизненные тряпицы. Весь ее лоск и шик и гордая стать, будто растаяли за это время и даже собранные в простой хвост волосы казались совершенно неживыми, будто она была самым обычные слабым обращенным вампиром. Она об этом совсем не думала, давно уйдя в глубь своих переживаний, кутаясь в махровый халат, подпоясанный каким-то шарфом вместо закинуто-то куда-то пояса.
К ней давно никто не приходил, она никого не хотела видеть, ни с кем не хотела говорить, ее домашний телефон вот уже месяц был отключен, а мобильный она разбила о стену… Впрочем нет один об стену, другой от пол и еще один просто выкинула с балкона, в попытке не отвечать на звонки тога, кого любила до боли в сердце.
Она смотрела на брата совершенно неживыми глазами, не собираясь его прогонять, но не имея ни малейших сил говорить с ним. Она была слишком измотана чувствами и мыслями что бы делать в этой жизни еще хоть что-нибудь. И это сейчас роднило ее со старшим братом куда сильнее любых кровных уз, заставляя понимать и чувствовать намного больше, нежели когда бы то ни было, ведь он как и она был бледен измучен, совсем похудел, побелел до серости и медленно превращался в свою тень под грузом свой мучительной деятельности.
Долгий взгляд красных глаз вместо приветствия и она, совсем ничего не говоря, оставив открытой дверь, поплелась в комнату, почти не поднимая ноги, чуть слышно шаркая мягкими тапками.
Саша последовал за ней, ничего не говоря, молча закрыв дверь, он сбросил куртку и туфли и через пару мгновений уже оказался в комнате, где его сестра, увернувшись в плед, почти что с головой, сидела в кресле, грея руки о чашку остывающего чая, пить которой сил у нее не было. В комнате он продолжал молчать, обессиленно рухнув на диван.
Так они и замерли оба не имея сил ни двигаться ни говорить. Она вдыхала запах чая, что некогда так ей нравился, а теперь вызывал лишь ноющую в горле тошноту, как и все остальное в этом доме и в этом мире. Она могла бы поставить чашку, но все же не могла, это требовало от нее усилий которые она не могла из себя выдавить, будто все ее силы ушли на путь к двери и обратно. Он же просто не знал с чего начать, глядя в белый потолок, снова и снова прокручивая несносный рой мыслей так болезненно зудящих в голове и в то же время совершенно бесполезных, бессмысленных и ничем не помогающих. Это молчание совсем не угнетало и не терзало никого из них, ведь все их метания и терзания не имели отношения к этой тишине и разрывали их и до нее и будут разрывать из после, как неизбежный рок, с которым оба они уже смирились. Ей, к тому же, совсем нечего было сказать, в отличие от своего брата, который так старательно подбирал слова, что бы начать, начать хоть с чего-нибудь.
– Я завтра буду работать, — прошептал он будто невзначай.
Наташа кивнула после небольшой паузы, будто смысл слов доходил до нее с трудом, через пелену ее мыслей пробивая себе путь, однако она совсем не видела ничего дивного в том, что брат мог работать в день Очищения, такова была его служба — быть на страже безопасности белых магов и средь дня и средь ночи в любой день недели год в будний или в праздник — она уже давно привыкла к этому правилу, ведь брат пошел по стопам отца, и она с раннего детства была приучена к такого рода долгу ее родных людей. Это была для нее совсем обыденная новость, что не только не вывела ее из задумчивого полуживого оцепенения, но и не заставила даже задуматься о чем-то кроме той пустоту, которой она так старательно замещала свои болезненные мысли о том, что произошло с ее чувствами и ее отношениями, пусть это было уже далеко не вчера, но от этого легче совсем не становилось, будто за это время боль только нарастала, приковывая ее к пледу, креслу и дому.
– Это не будет обычным патрулём, у меня особая операция, — продолжал он тихо, почти шепотом, будто боялся голосом навредить и себе и своей сестре.
Он не мог уже лежать на месте и не двигаться, распираемый напряженным волнением в груди. Он закрыл рукой глаза, пытаясь держать себя в руках чувствуя при этом как упрямо нарастала внутренняя дрожь. Он резко сел, выдыхая будто закипающий воздух из груди, и, уперевшись локтями в колени, буквально силой выкручивал себе пальцы, пытаясь хоть немного облегчить то, что творилось в его сознании что бы сказать хоть что-нибудь раз уж он все же решился и хотел что-то изменить, сказать, а возможно даже исправить то, что собирался сделать по приказу, который считал бесчестной жестокостью.
Наташа, как и прежде молчала, сохраняя полую безжизненность и безучастность затуманенных глаз, однако где-то в самой их глубине стала появляться некая заинтересованность с ноткой недоумения, ведь ничего подобного прежде не было и ни отец ни брат никогда, совсем никогда не говорили о своих делах, какими бы серьезными и опасными они ни были.
– Я не должен тебе ничего говорить, совсем ничего, однако…
Он замолк затаив дыхание, не зная как завершить эту фразу, что бы она все верно поняла, но при этом не сказать ей лишнего, не подвергнуть ее опасности и не добить окончательно подобным известием.
– Это… опасно? — прошептала она сдавленно, будто делала усилие для каждого слова.
Саша кивнул, затем посмотрел на нее и, осознавая, что это совершенно не то о чем он так хочет ей сказать, как в бреду замотал головой, будто и отрицал и вытрясал из своей головы что-то, мешающее ему говорить.
– Нет… нет… нет… нет! Дело вовсе не в этом! — воскликнул он, старательно пытаясь опередить словами свои собственные мысли, раскраивающие его разум на части.
Ему это все же не удалось и в сознании воцарил еще худший хаос, чем до этих слов, однако решимости уже с этим покончить и сказать ей все хоть как-то у него заметно прибавилось. Он посмотрел на растерянную сестру, чуть ожившую от недоумения и все еще даже не догадывающуюся о причинах подобного разговора.