Полёт совы
Шрифт:
Наконец подъехали двое. Анатолий изо всех сил показывал, что он сам по себе, а они сами. Баскаков негромко поинтересовался, как они погонят машину без документов, а Толя бросил небрежно:
— Д-да! — И добавил с оттенком одновременного и отстранения, и пренебрежения, и восхищения: — Эти безбашенные разберутся!
Безбашенных звали Серёга и Валера, и они были как пара сказочных механиков, каких-нибудь Болтиков-Напильников. Небольшие, сухие, с рельефными лицами — серые, не то в щетине, не то в металлической пыли. На жуликов не походили, а скорее напоминали
Баскаков завёл машину. Открыл капот.
— Так, так, так… — вязко заметались Напильники. — Где от закрылков половинки? Чо, накладки на педаль нет? Так, а туманка? Серый, чо там вторая туманка? Целая? Где? В этой коробке? Ага, вот она…
— Парни, короче, магнитофон отдельно пять тыщ, — веско сказал Баскаков. — Я специально не стал вынимать.
— А может, отдадите? А?
— Нет, двести сорок пять. С магнитофоном.
— Ну, может, двести сорок? С мафоном?
Упёрлись в магнитофон и в двести сорок, будто припирает стена или на билет не хватает. Баскаков, чтобы не сбиться с главного, уступил.
Толя был полуотдельно, полурядом. Привалившись к верстаку, копался в телефоне.
— Так, — подводя итог, быстро проговорил Валера-Серёжа, — Анатолий не говорил, нам пэтээс нужен?
— Как пэтээс?
— Пэтээс нужен, — вторил, не отрываясь от телефона, Толя.
— Так. Погодите… — Баскаков чувствовал, будто под ним лестница пошатнулась и пошла в сторону. — Э, парни. Я раз нагрелся и хорош. Мне вообще никак. Я и так теряю половину. И в пэтээсе стою, фамилия моя. Не… — отрезал Баскаков.
Происходило именно то, чего он опасался. И совсем не с той стороны, откуда ждал. Он зашагал по гаражу. Зазвонил телефон. Звонила мать его друга Серёжи Шебалина, которого все с детства звали Ежиком:
— Игорёк, — пела-плакала она голосом, бессильно разбухшим, размокшим от слёз, — я очень расстроена, может, хоть ты поможешь? Надо что-то делать с Серёжей. Он не просыхает… Я не сплю с трёх ночи. Это страшно! Я во сне видела, как его уволакивают, просто уволакивают маленькие, чёрные такие люди… правда… они по пояс ему, Серёже, и они его волокут, а он цепляется за мебель, за косяки… Ты не поверишь… ты знаешь, как я ко всякой мистике отношусь, я преподаватель… но тут всё по правде, поверь мне… — Она совсем заплакала: — Вы же друзья… были… Он цепляется, и они его уволакивают, и он оборачивается, а у него… Игорёчек… у него зрачки зелёным горят, Игорёчек, и такие… ну… вертикальные, как у кошек, не могу-не-могу-не-могу… помоги, пожалуйста, не могу… это не придумаешь… это видеть надо… а-а-а-а-а…
— Милая моя, миленькая, пожалуйста успокойтесь… Лидия Григорьевна… Пожалуйста, я вам попозже перезвоню… Молитесь за него…
— Да молюсь как могу, я же не молилась… а теперь молюсь… Всё, Игорёк… Позвони, пожалуйста, как освободишься.
Баскаков, побледневший, уничтоженный, возвращался
— Да вы не волнуйтесь… — наседали ребята.
— Да чо не волнуйтесь?! Не, ребят… Какой пэтээс!? — говорил Баскаков, изо всех сил пытаясь собраться.
Напильники неседали наперебой:
— Да вы поймите, сейчас регламент будут обжаловать…
— Да погоди ты, Серый, с регламентом, — фыркнул Валера и другим голосом обратился к Анатолию: — А мы можем, Толь, расторгнуть договор купли-продажи?
— Да как мы расторгнем, — возмутился Баскаков, — если тот хмырюга в Уссурийске и у меня даже его телефона нет? Не-е… обождите, мужики. Мужики, короче…
Зазвонил телефон:
— Игорь, Пете позвони, — сказала Лена, — по-моему, он не знает, что снимать можно только по пятьдесят тысяч. И ты не забыл, что нам на исповедь послезавтра?
— Да не забыл, не забыл! Всё. Пока, — отвечал с раздражением Баскаков.
— Свинюга, — попрощалась Лена.
Пока с ней говорил, слышал, как поверх разговора лёг гудочек. Прорывался-звонил как раз Петро:
— Михалыч, здоровеньки! Как вы там, зимогоры, не вымерзли ещё? Да-а, морозцы-то придавили. Слушай-ка, тут такое дело. Плохо, когда ни в зуб ногой в житейских делах. Короче говоря, я договорился снять всю сумму…
— Ну и снимай, в чём проблема-то? — нетерпеливо перебил Баскаков, зная витиеватость и обстоятельную многословность Пети.
— Да ты почему такой торопыга-то? Всё бегом, бегом… Дай обскажу. У меня же, я вспомнил, срочный вклад какой-то… — «Какой-то» он произнёс с брезгливинкой. — Если я снимаю, то у меня проценты сгорают… Но я всё равно снял. Уже снял… Хе-хе… Выручать-то надо классика, а как же…
— Да ты чо! Спасибо, Петро. Я щас занят. Позвоню вечерком.
— А ты слыхал, что Куперман большую премию взял?
— Да пошёл он. Иннокентич вон медведя взял. Я перезвоню… Парни, я не хочу второй раз влететь… — начал снова Баскаков.
— Не, Игорь. Подождите. Давайте так… — прикрывая глаза, говорил Серёжа или Валера, Баскаков уже не понимал. — Мы сейчас вам объясним.
Анатолий захлопнул телефон, спрыгнул с верстака и вразвалочку подошёл к Игорю:
— Вот смотрите, — заговорил он на тон спокойней стоявшего гвалта, сдержанно ощупывая слова своими гранёными губами, — люди забирают у вас автомобиль, и дальше он будет готовиться к продаже. Без документов всё это теряет смысл. Это как человек без паспорта. Вы сами уже с этим столкнулись…
Зазвонил телефон, который Баскаков не отключал, ожидая очень важного звонка:
— Игорь Михайлович? — раздался твёрдый и чуть надтреснутый, подрагивающий голос — есть у пожилых людей такие глухо-высокие голоса. «Ч» звучало по-западному, будто пародировали белорусских чиновников.
— Да, я. Говорите… — резко ответил Баскаков.
— У меня к вам как к редактору альманаха адресное предложение. Адресное! — налёг голос на словцо.
— Давайте после праздников, мне не с руки сейчас. А откуда у вас мой телефон?