Полет стажера
Шрифт:
– Вот видите, - оказал Горт опять таким тоном, словно дальнейшее было ясно само собой.
– Поверьте, нелегко жить такой жизнью, но это сильнее меня.
Ко мне вернулись гнев и возмущение:
– Ну и что? Мне-то какое дело?! Жалеть вас я не собираюсь!
Он досадливо поморщился:
– Не о жалости речь. Просто иногда нужно, чтобы тебя поняли. Вы поймете, я почему-то уверен.
Я сделал нетерпеливое движение.
– Подождите, - потребовал голограф.
– Я показал вам свой снимок, который считаю лучшим, и хочу объяснить, почему он получился.
Не знаю, что заставило меня остаться и слушать.
– Понимаете...
– Выражение в упор на меня глядящих глаз было неожиданно беспомощное.
– Критики увлекаются вычурными формулировками, а газеты эффектными заголовками. Обычно это лишь уводит
– вырвалось у него.
– Если бы только могли представить, как мучительно жить в постоянном напряжении, вызванном страхом упустить этот момент!.. Конечно, не любое самовыражение достойно быть запечатленным. Но я обычно догадываюсь, стоит ли игра свеч. Вот и с вами так было с самого начала. Правда, вы долго не могли стать... настоящим, что ли. В вас была неуверенность, вы боялись собственной искренности, опасались показаться смешным из-за "чрезмерной", как вам представлялось, увлеченности делом, непосредственности и энтузиазма... Как будто эти, делающие человека человеком (в числе прочих, разумеется) качества могут быть смешны!
– Горт игнорировал мое протестующее движение.
– Я знаю, что говорю, - помню себя таким же... Короче, вы "сидели не на своем месте в театре". Позже увлеклись ролью космостюарда, играли - вполне искренне!
– во всеобщего благодетеля, опекали Кору Ирви, Сола Рустинга, из кожи вон лезли, стараясь терпимо относиться к этому упивающемуся своими неудачами щенку Челлу, так как вообразили терпимость служебным долгом. Ваших подопечных умиляла эта трогательная заботливость, а вы, не замечая, были от себя в восторге... Получалась до того противная сладенькая тянучка, что мне хотелось запустить в вас камерой! Да уж слишком хорошо я знал, ни минуты не сомневался (со мною так бывает), что все это наносное, недолговечное, - и терпеливо ждал своего часа. Мне повезло: тревога вас преобразила, очистила от поддельного - и я, само собой, "не упустил мгновения"...
"Повезло"?!
– мысленно негодующе воскликнул я.
– Он говорит о катастрофе, в которой погибли люди, четверо людей!.." И тут же понял: глупо обвинять в кощунстве Художника, одержимого вдохновением. Ведь он просто-напросто не в состоянии связать два эти явления, они для него несоединимы.
Снова, как вчера, светила разом провалились за горизонт, и автоматически зажглось внутреннее освещение. Виктор Горт молчал; у него было печальное, бесконечно усталое лицо. Но мне ли его жалеть?.. Было противно ходить вокруг да около.
– А Мтвариса?..
– спросил я.
– Вы ее... очень хорошо знали?
– Да.
– И от вас она тоже... ушла сама?
– Нет, - тихо ответил голограф.
– Это я ушел от нее. Хотя... Разве можно сказать с уверенностью, кто уходит и кто остается?
Не о чем было говорить больше. Я ощущал пустоту и ничего, кроме нее. Словно бежал из последних сил, больше всего на свете боясь, что соперник раньше достигнет цели, - и вот там, куда мы оба стремились, Ничего не оказалось...
Голос Вельда, звавшего меня снаружи, прозвучал избавлением.
Над планетой стояло небо, израненное чуждыми созвездиями. Всходило крупное щербатое ночное светило; к счастью, хоть оно было одиноко. Даже в его бледном свете поверхность приютившего нас небесного тела оставалась красной, только уже не ржаво-кирпичной - черно-бурой. Воздух был недвижен.
– Хорошо, если здесь не бывает ветра, - сказал Петр.
Мы отошли от ракеты метров на триста. Она уютно светилась издали боковыми иллюминаторами. Странно, что Вельд, запретивший отходить от ракеты даже днем, затеял ночную прогулку. Ландшафт был совершенно однообразен, лишь у самого горизонта отсвечивали в звездном сиянии контуры невысоких гор.
– Здесь, - сказал мой спутник. Не сразу я различил крестообразные следы на песке. Разглядев же, весь напрягся.
– Ночью
– Во всяком случае, до сих пор так было, - небрежно добавил он.
Стараясь не выдать тревоги, я смотрел на Вельда. В бледном ночном свете его лицо напоминало изваянное из самого твердого метеорного вещества лицо Солдата Последней Войны - памятник на Земле, у подножия которого каждое утро лежали охапки только что сорванных цветов, специально выращиваемых многими для этой цели. И Петр Вельд улыбался!
– Что это, старший?
– спросил я, понизив голос, впервые назвав его высоким словом, потому что всегда боялся высоких слов.
– Не самое страшное, сынок. Не может быть самым страшным... Я так полагаю, исходя из своего солидного опыта "космического мусорщика", или, как принято романтически величать нашу профессию, рабочего Службы звездной санитарии, - предостаточно разной дряни пришлось навидаться... Ну, давай о деле. Зверюг, оставивших эти следы, я засек-таки на экране. Кажется, хищники, создалось впечатление - из-за добычи дрались. Однако не ручаюсь, поскольку толком разглядеть не сумел, чего стоят туристические инфракрасные наблюдатели, тебе не хуже моего известно. Вот о размерах, пожалуй, можно судить с уверенностью: чуть побольше теленка... Не слишком приятное открытие, да? Деталь, вселяющая оптимизм, - бегуны прескверные. Словом, учти все это завтра. Надеюсь все же, не нападут; всюду, где я только ни побывал, звери предпочитают уступать дорогу людям... Хорошенькая у нас репутация, а?
– Он мимолетно улыбнулся, пошутил: - Не возьму, правда, в толк, каким образом несчастные земные твари просветили на наш счет своих инопланетных собратьев?.. А пистолет держи при себе на всякий случай. Возьми вот и Тингли не отдавай - он явно парень без стержня, - Вельд коснулся моего локтя. Погляди-ка на меня повнимательнее, Бег! Ты понимаешь, что я в самом деле не имею права идти с вами? Или вместо кого-нибудь из вас...
– Конечно, Петр, - взволнованно сказал я. Он действительно не имел права, а я очень отчетливо представлял его чувства.
Инструкция с бесстрастной жестокостью расставляла по местам все: "...Если гибель вступающего в контакт с неведомым может иметь последствия, гибельные для остальных членов коллектива, то в разведку должен идти тот или те, у кого больше шансов остаться в живых и чья жизнь, применительно к данной ситуации, представляет меньшую ценность". Вдумайтесь в формулировку, и Вы поймете, что решение, принятое Петром, поистине тяжелым камнем ложилось на душу - душу настоящего человека, разумеется. Трудно брать на себя такое: посылать навстречу опасности другого - и тем самым, во-первых, расписываться в собственной меньшей, чем у этого другого, жизнеспособности, а во- вторых, как бы прямо заявлять, что ты разделяешь мнение о своей большей ценности...
– Спасибо, Бег. Теперь пойдем.
Песок злобно повизгивал под ногами. В сущности, мы попали в отчаянное положение. Вряд ли посланный мною радиопризыв дойдет по назначению. Сомнительно, что кто-либо наткнется на радиобуй, вращающийся сейчас по круговой орбите спутника этой загадочной планеты. Конечно, здесь не может не найтись воды. Иначе откуда взялись "кактусы", чертовы "телята" (любопытно было бы посмотреть, какой длины у них зубки... Хотя лучше не надо!), а главное - кислород? К тому же мы знакомы пока с крошечным пятачком громадного, по всей вероятности, мира. Пожалуй, пас можно сравнить с горсткой туристов, которые летели в субтропики - поиграть в пинг-понг, покататься на волнах молочно теплого прибоя, весело пообедать в прибрежном ресторанчике и к ужину вернуться домой, а вместо этого оказались в центре Сахары, какой она была сотни лет назад.
В каюте было весело. Тингли с помощью часов, гребенки и шнурка от ботинок показывал фокусы. Кора Ирви тихо смеялась, смотрела на Практиканта с нежностью и восторженно ахала. Рустинг тоже был необычно оживлен, с юношеской неловкой старательностью норовил поймать лучистый взгляд женщины и страшно смущался, когда удавалось. Виктор Горт задумчиво, едва заметно улыбался, наблюдая за ними из своего кресла. О камере он явно не вспоминал.
Видимо, люди не могут без того, чтобы между ними не сложились какие-нибудь взаимоотношения, подумал я, даже если людей - горстка... Вслед за тем стало смешно от серьезности, с которой я отнесся к этому "открытию". И все равно теперь на душе было легче.