Полет стажера
Шрифт:
– Я уже не говорю о том блаженном состоянии душевного покоя, что доступно счастливцам, не задумывающимся о смысле - точнее, совершеннейшей бессмысленности!
– жизни, о множестве других темных, сложных, мучительных вещей. Это уж от природы, с этим человек рождается, чтобы нести свой крест до конца... Нет, я хочу немногого, и главное в этом немногом - все та же уверенность в себе. Противно повторять прописные истины, но так уж устроены люди, что им жизненно необходимо что-то уметь делать в совершенстве - будь то искусство врачевания, пилотирование звездолета или навыки землекопа... хотя эта профессия давно вымерла за ненадобностью... Ах, Бег, тяжело и унизительно быть дилетантом! А ведь когда-то Общество вынуждено было поощрять и культивировать специализацию и мечтало о
Что я мог ему ответить? Конечно, было жаль его, было смутно на душе. И уж вовсе не хотелось продолжать этот разговор. Не оттого, что я безусловно отвергал сказанное Тингли Челлом. Но... еще более чем жалок, он был мне противен. Как бы ни умно, глубоко и тонко было то, что он наговорил, я каким-то шестым чувством знал: всеми его словами и поступками руководила жалость к себе, а не пресловутая скорбь по поводу "бессмысленности" бытия. Я, конечно, многого пока не знаю и не понимаю. Однако, поверьте, далек от убеждения, что жизнь проста, как апельсин... И все-таки человек должен стремиться к простоте и ясности. Если нам дано когда-нибудь познать Сокровенное, то лишь таким путем. А сейчас я задал Тингли вполне конкретный - возможно, не слишком уместный после его исповеди - вопрос:
– Для чего вы мне все это сказали?
– Дело в том, что, когда мы трое попали сегодня утром в эту переделку, я очень испугался - вдруг вы оба погибли...
У меня полегчало на сердце:
– Видите! Главное в вас - настоящее, Он страдальчески заглянул мне в глаза:
– Нет. Я боялся другого - что останусь один и тоже могу погибнуть.
Перед сном я подробно пересказал Петру Вельду мой разговор с Практикантом. Это не было нескромностью:
Руководитель должен знать о людях, за которых отвечает, все, особенно, если от их поведения в экстремальной ситуации может зависеть жизнь других людей. "Космический мусорщик" сказал после раздумья:
– Все это старо. Тысячи лет назад неудачники тоже обвиняли в собственной несостоятельности всех и все, только не себя. И в первую очередь Общество.
– А последнее?
– вступился я за Челла.
– Его последнее признание, Петр? Требуется незаурядное мужество, чтобы решиться на такое.
– Не торопись с выводами. Если человек расписался в собственной подлости, это еще не означает, что он стал другим... А что касается "оригинальности взгляда на вещи", "неожиданных поворотов мысли", "тонкости переживаний" и прочего, что тебе так импонирует в Тингли Челле, - я тебе скажу следующее. Интеллект, самобытность, даже талант - очень хорошо! Но для меня главное, чтобы человек был порядочным человеком, и я так это понимаю: в нашем положении порядочно думать и тревожиться о товарищах, а всякие там переживания надо отложить для более спокойных обстоятельств... И вообще сначала порядочность, честность, надежность для тех, среди кого живешь, а уже потом утонченность натуры и разные иные нюансы.
– Он заметил колебание во мне, мягко добавил: - Я тоже не сразу к этому пришел. Настанет время сам убедишься. Наверное, с возрастом приходит... Ну, пошли в ракету.
На следующее утро Петр Вельд сходил с Виктором Гортом к колодцу. Они отсутствовали больше трех часов и принесли полный бидон воды. Вместе с ней они принесли ошеломляющую весть: черные цветы исчезли с поляны! Исчез и альбом со снимками.
А ночью ко мне пришла Мтвариса.
Что-то заставило подняться и подойти к иллюминатору, и я увидел в черном
Мы ходили долго, пока ночь не начала умирать, и говорили, говорили... Несколько раз я пытался коснуться руки или плеча Мтварисы, но она по-прежнему легко, мягко ускользала. Когда небо на горизонте утратило уверенную тяжелую густоту черного бархата, мы вновь очутились у ракеты, и я знал, что Мтвариса придет опять, и во мне звенела благодарная радость.
У входа в ракету я лицом к лицу столкнулся с Виктором Гортом. Он отшатнулся, как будто увидел призрак. Овладев собой, наклонил голову, предлагая пройти первым. Я кивнул в ответ, бесшумно нашел свое место и тут же крепко заснул.
Я нарушил инструкцию - тем, что ни словам не обмолвился Вельду о пережитом ночью. Не смог, так как был убежден: превратив свой сон (а наутро я уже не сомневался, что это был сон) в событие, подлежащее фиксации в корабельном журнале, совершу предательство по отношению к Мтварисе. Ведь сновидение, сказал я себе, принадлежит человеку безраздельно - коль скоро оно посетило именно его, а не кого-нибудь другого... Но демагогическое это рассуждение не могло успокоить моей совести. В инструкции прямо указывалось на то, что в условиях неисследованного мира явления психического плана представляют не меньшую важность, чем объективные факторы - скажем, ветер, дождь, скачок радиации, - и потому должны быть подвергнуты анализу... Однако я не смог.
Кристалл четвертый. КОЕ-ЧТО О СТРАХЕ
Об исчезновении черных цветов и камеры-альбома голографа стало известно Солу Рустингу и Коре Ирви. Тингли имел глупость в их присутствии глубокомысленно изречь:
– Загадочное происшествие! Наша планетка начинает показывать коготки...
Рустинг побледнел. Женщина уставилась на Челла с молчаливой покорностью, явно ожидая от него каких-то дальнейших откровений. Пришлось мне, чтобы нейтрализовать впечатление, произведенное не в меру словоохотливым Практикантом, самому рассказать все. Понятное дело, я изложил факты так, что от них и не пахло мистикой или чем-либо подобным, в заключение уверенно заявил:
– Вероятнее всего, наши друзья попросту заблудились.
Вельд утвердительно хмыкнул - весьма, впрочем, сдержанно, и тем естественнее у него получилось: с чего бы опытному космонавту радоваться элементарной оплошности? Согласно кивнул голограф. Меня удивило то, как он упорно старался не встречаться со мной глазами, - при его-то манере настойчиво и бесцеремонно пялиться на собеседника!
Однако попытка скрасить последствия Челловой неосторожности не удалась.
– Я убеждена...
– Голос Коры был неестественно ровным.
– Я абсолютно уверена, что мы получили предостережение оттуда... Там, наверное, не прощают, если человек хоть ненадолго забывает... забывает о своем горе... Если он ищет хоть капельку счастья в новой привязанности. Там не признают любви, потому что...
Она кивала в такт словам усталой красивой головой и, когда замолкала, продолжала кивать, а ее изящная худая рука сжимала, комкала вязанье, и всем было ясно, к кому относится признание в беспредельной потребности любить, заботиться, тревожиться. Всем - и нахмурившемуся Тингли тоже.
– Полно, - коснулся Петр ее вздрагивающей руки.
– Вы просто устали, Кора... Все не так, как представляется вам сейчас.
"Космический мусорщик" говорил ласково, рассудительно, трезво и потому неубедительно.