Шрифт:
В жизни каждого из нас не так уж много значительных событий. В основном она наполнена мелкими повседневными делами и происшествиями. А посему к жизнеописанию необходимо подходить предельно избирательно и, чтобы не наскучить читателю описанием малозначащих фактов, надо сосредоточиться на тех, о которых сохранились самые живые воспоминания.
Первая часть этого повествования служит продолжением рассказа о моем детстве, описанном в книге «Мальчик». Я направляюсь в Восточную Африку на первую в своей жизни должность, но в повседневной работе мало захватывающих событий, поэтому я расскажу лишь о тех моментах, которые глубоко засели в моей памяти.
Во
Р. Д.
В ДАЛЬНИЕ КРАЯ
Судно, увозившее меня из Англии в Африку осенью 1938 года, именовалось пароходом «Мантола». Это была давно не крашеная, облезлая старая посудина водоизмещением 9000 тонн, с единственной высокой трубой и вибрирующим двигателем, от колебаний которого дребезжала посуда в кают-компаний.
Нам предстояло двухнедельное путешествие из порта Лондон в порт Момбаса с заходом в Марсель, на Мальту, в Порт-Саид, Порт-Судан и Аден.
Теперь до Момбасы можно долететь всего за несколько часов, и в этом нет больше ничего волшебного и сказочного, но в 1938 году такое странствие походило на длинную вереницу камней, по которым переходишь поток, да и путь из дома до Восточной Африки был долгим, особенно если по договору с «Шелл Компани» тебе предстояло провести там целых три года.
Мне было двадцать два года, когда я туда отправился. Мне будет двадцать пять лет, когда я снова увижу своих родных и близких.
Больше всего в том путешествии меня поразило странное поведение моих попутчиков. До этого мне ни разу не приходилось сталкиваться с этой особенной породой англичан, которые своими руками создавали империю и всю жизнь трудились в самых далеких уголках британских владений.
Пожалуйста, не забывайте, в 30-е годы Британская империя все еще оставалась очень даже Британской империей, и те мужчины и женщины, что держали ее на плаву, составляли такую человеческую породу, с которой большинство из вас никогда не встречалось, а теперь уж никогда и не встретится. Я считаю, мне очень повезло, что я сумел хотя бы мельком взглянуть на этот редкий биологический вид, пока принадлежащие к нему особи еще бродили по лесам и горам земным, ведь ныне этот вид полностью исчез, вымер.
Эти самые английские англичане, самые шотландские шотландцы казались мне кучкой безумцев. Начать с того, что они разговаривали на своем собственном языке. Если они работали в Восточной Африке, то их фразы были нашпигованы словечками на суахили, а если они обитали в Индии, то всячески намешивали в английский все существующие там наречия. Но наряду с этим наличествовал целый словарь наиболее употребительных слов, который, похоже, был универсальным для всего этого народа. Выпивка вечером, например, всегда называлась «закатником». Выпить в любое иное время — это уже «вставить чота». Чья-то жена — это «мемсахиб». Поглядеть на что-нибудь — «шуфти». И, кстати, что касается этого самого слова — любопытно, что в жаргоне летчиков Британских Королевских ВВС, летавших на Среднем Востоке, самолет-разведчик назывался «шуфтилёт». Что-то явно скверного качества считалось «шензи». Ужин — это «тиффин», и так далее и тому подобное. Из жаргона зодчих империи можно было бы составить целый словарь. Мне, обычному молодому парню из зажиточного пригорода, было очень интересно оказаться в обществе этих крепких, мускулистых, загорелых разбойников и
Похоже, если британец живет годами в нездоровом и сыром климате среди чужого народа, то, чтобы сохранить душевное здоровье, он позволяет себе слегка свихнуться. Такие британцы лелеют диковинные привычки, которые бы никто не потерпел на родине, а вот в далекой Африке или на Цейлоне, в Индии или Малайзии им можно вытворять все, что придет в голову.
Едва ли не у каждого пассажира «Мантолы» имелся такой особенный пунктик, и все путешествие для меня превратилось в непрерывный спектакль.
Хочу поделиться некоторыми из своих наблюдений.
Свою каюту я делил с управляющим хлопкоочистительного завода в Пенджабе по имени А. Н. Сэвори (я с трудом поверил, что бывают такие имена {1}, когда впервые увидел его имя на багажной бирке). Я занимал верхнюю полку, поэтому со своей подушки мог видеть в иллюминаторе аварийную палубу корабля и широкие океанские просторы за нею.
В четвертое мое утро в море я почему-то проснулся слишком рано. И лежал на своей койке, бездумно глазея в иллюминатор и слушая негромкое похрапывание А. Н. Сэвори. И вдруг в иллюминаторе мелькнула голая человеческая фигура, совершенно голая, как обезьяна в тропиках; она пронеслась за иллюминатором и пропала! Голый человек возник и исчез совершенно беззвучно, и мне оставалось только гадать, лежа в полутьме, не померещился ли он мне и что это было: голое привидение или нагой призрак.
Минуту-другую спустя фигура появилась снова!
На этот раз я резко поднялся. Мне хотелось присмотреться получше к этому голышу в лучах восходящего солнца, так что я переполз к изножью своей постели и высунул голову в иллюминатор.
Палуба казалась пустынной. За бортом тихо плескалось голубое Средиземное море, из-за горизонта появился краешек яркого солнца. Палуба была пуста и безмолвна, и я все больше склонялся к тому, что видел настоящее привидение, призрак пассажира, который некогда упал за борт и теперь носится по волнам в поисках своего пропавшего корабля.
Вдруг краем глаза я заметил какое-то движение в дальнем конце палубы. А потом материализовалось нагое тело. Но это был не дух. По направлению к моему иллюминатору бесшумно скакал мужчина, живой мужчина, состоящий из плоти и крови. Приземистый, коренастый, слегка пузатый в своей наготе, с пушистыми черными усами. Внезапно он заметил мою глупую физиономию, высовывавшуюся из иллюминатора, и, взмахнув волосатой рукой, крикнул:
— Сюда, мой мальчик! Пробежимся вместе! Подышим морским воздухом! Потренируемся! Растрясем жирок!
Только по усам я узнал в нем майора Гриффитса, который накануне вечером рассказывал мне за ужином, что прожил тридцать шесть лет в Индии и теперь снова возвращается в Аллахабад после отпуска на родине.
Я слабо улыбнулся проскакавшему мимо меня майору, но голову не убрал. Мне захотелось увидать его опять. В его галопе по палубе было что-то удивительно невинное, обезоруживающе ликующее и дружелюбное. А я, комок подростковой скованности, лежал и глазел, осуждая его. Но при этом я ему завидовал. Я страшно завидовал его раскованности, наплевательскому отношению к мнению окружающих. Мне безумно хотелось вытворить нечто подобное, только смелости не хватало. Скинуть бы пижаму, да помчаться по палубе — и плевать на всех. Но я на такое не способен, ни за какие коврижки. Поэтому я ждал, когда он появится снова.