Полибий и его герои
Шрифт:
Варде Фаулер утверждает, что судьба Полибия — то же, что природа (physis), о которой он говорит в VI книге, когда описывает круговращение государственных форм (4, 11; 9, 10; 57, 1). Замечу, что в ряде мест Полибий действительно употребляет слова «судьба» и «природа» как синонимы. Говоря о проливах, являющихся входом в Средиземное и Черное море, он называет их созданиями судьбы (XVI, 29, 8). Рассказывая о несчастьях, которые обрушились на Евмена после полосы удач, он пишет, что ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, «как в большинстве случаев природа распоряжается нашими делами», ибо судьба непостоянна (XXIX, 2, 1–2), Наконец, описывая нашествие галлов, он поясняет, что судьба заразила всех кельтов страстью к войне, т. е. все кельты от природы воинственны (II, 20, 7).
Но если судьба и природа одно и то же, почему Полибий употребляет разные термины? Единственная причина этому, говорит Варде Фаулер, заключается в том, что в VI
Итак, термин «судьба» у Полибия употребляется в двух разных смыслах. Во-первых, это олицетворение обстоятельств и слепого случая. Во-вторых, некие законы и силы истории. Но тут мы обнаруживаем еще одну замечательную черту концепции Полибия.
Возьмем два важнейших события его истории — Ганнибалову войну и войну с Антиохом. Как объясняет Полибий причины этих войн? Причиной войны с Ганнибалом, говорит он, было, во-первых, чувство горечи в душе отца его, Гамилькара Барки. Разбитый римлянами в Сицилии, он всю жизнь лелеял мечту о реванше, готовил новую войну, а сыновей своих воспитал в лютой ненависти к Риму, рторой причиной явилось то, что римляне после Наемнической войны потребовали с карфагенян денег [53] . Этого карфагеняне простить не могли и готовы были поддерживать Ганнибала. Третьей причиной были необыкновенные успехи Гамилькара и его преемников в Испании. Они вселили в них уверенность в победе и дали средства для войны (III, 9, 6–10, 6). Причиной же Антиоховой войны было озлобление этолян против римлян. Обидясь на Тита, они заключили союз с Антиохом и Ганнибалом (III, 7, 1). Таким образом, Полибий как будто сходится с такими учеными XX в., как Скаллард и Олло, которые считают, что Рим случайно втянут был в серию международных конфликтов. С теорией этой можно соглашаться или нет, но она вполне понятна. Но тут-то как раз мы и подходим к самому удивительному и загадочному положению Полибия.
53
После Первой Пунической войны против карфагенян восстали их наемники. Война была тяжелой и кровавой. Римляне не поддержали наемников, несмотря на их просьбы, и спасли этим Карфаген. Но потом они обвинили пунийцев в пиратстве, и те вынуждены были заплатить компенсацию.
Вспомним, что говорил он в предисловии, а потом несколько раз настойчиво повторял в тексте. Все события рокового 53-летия напоминают драму — все развивалось по единому заранее продуманному плану, начертанному судьбой. Ганнибалова, Филиппова, Антиохова война — лишь акты этой драмы, тесно связанные между собой. Позволю себе еще раз привести это замечательное место. «Антиохова война зарождается из Филипповой, Филиппова из Ганнибаловой, Ганнибалова из Сицилийской… Промежуточные события при всей их многочисленности и разнообразии… ведут к одной цели» (III, 32, 7). И цель эта — объединение мира. В самом деле, какие государства претендовали на власть над миром кроме Рима? Карфаген, Македония, царство Селевкидов. Следовательно, столкновения между ними были неизбежны. Они возникли бы, даже если бы и не было никакой горечи в душе Гамилькара, а этоляне не поссорились бы с Титом. И люди, умевшие проникнуть взором в даль грядущего, те, кто чувствовал на лице своем дыхание судьбы, это сознавали. Перед последней решающей битвой с Ганнибалом Сципион, по словам самого Полибия, прямо сказал воинам, что бой идет не за Африку, но за власть над миром (XV, 10, 2).
Так что же? Цепь случайностей и человеческих обид или великий единый план судьбы? Очевидно, каждое важное событие имеет два объяснения. Одно на человеческом уровне; оно лежит на поверхности. Здесь все решают дипломатические интриги, взаимные обиды, мелкие козни и борьба честолюбий. Но есть другой уровень, уровень глубинный. Он не зависит от воли людей и скрыт от их понимания. Там идут процессы, подобные тем, что образуют океаны и материки. Это те могучие подводные течения, которые заставляют народы бросать мирную жизнь и устраивать революции, то соединяют человечество воедино, то дробят его на мелкие части. Причины первого уровня можно увидеть из отдельных историй, о причинах глубинных мы можем догадываться только из всеобщей истории (III, 32).
Теперь мы лучше понимаем, какой представлялась арена истории Полибию. На ней выступает несколько действующих лиц. Есть государственные формы. Подобно живым существам, они рождаются, растут, зреют, стареют и умирают, подчиняясь общим законам естества, природе. Человеческий разум способен постичь их развитие и даже отчасти предсказать судьбу их. Далее. Есть некая совокупность исторических механизмов, от наших взоров скрытая и нашему разуму пока недоступная. Она поднимает народы и изменяет лик мира. Это судьба.
Значит, история напоминает раз заведенный механизм, как мы видим в материалистической философии, где есть железная связь между производительными силами и производственными отношениями? Ни в коем случае. Ибо на исторической арене выступают еще действующие лица — народные личности и отдельные люди. История сложилась бы совершенно иначе, если бы не было римлян. Причины успеха римлян не только в их строе, но и в характере, который так мастерски обрисовал Полибий. Народы, как и отдельные люди, то и дело стоят перед выбором. Их можно оценивать и судить как отдельного человека. Если бы римляне после Канн смирились перед Ганнибалом, история пошла бы совершенно по-другому. Точно так же отдельная человеческая воля не только свободна. Один человек может сокрушить царство и повернуть судьбу истории.
Люди и народы в своих действиях сталкиваются еще с одной силой — некой совокупностью обстоятельств и случайностей. Силу эту Полибий объединяет под именем тюхе. Предсказать их мы, естественно, не можем, и это нечто вроде сопротивления материала, с которым сталкивается скульптор.
То, что все силы эти Полибий как бы олицетворяет и даже говорит о них, как о живых существах, как мне кажется, имеет смысл более глубокий, чем просто литературная мода. Биолог часто говорит о природе словно о каким-то разумном живом существе. Прочтя фразы вроде: «Природа мудро предусмотрела», «Природа дала животным средства для выживания» и даже «Природа создала все живое», мы могли бы подумать, что написал это какой-нибудь древний стоик или пантеист, а между тем автор этих строк не просто атеист, а атеист воинствующий, который не только не обожествляет природу, но даже не считает ее живым существом. Очевидно, это естественно для ученого. Поэтому и Полибий персонифицировал действующие в истории силы.
— Экхем! — торжественно прокашлялась Мышь. — …Воспользуемся самым сухим предметом, какой мне известен, экхем! Прошу полной тишины в аудитории!
И она начала:
— Вильгельм Завоеватель, чью руку держал римский первосвященник, вскоре привел к полному повиновению англосаксов, каковые не имели достойных вождей и последние годы слишком привыкли равнодушно встречать узурпацию власти и захваты чужих владений. Эдвин, граф Мерсии и Моркар, эрл Нортумбрии…
— Б-р-р-р! — откликнулся Попугай. Он почему-то весь дрожал.
— Простите, — сказала Мышь нахмурясь, но с подчеркнутой вежливостью, — вы, кажется что-то спросили?
— Я? Что вы, что вы! — запротестовал Попугай.
— Значит, мне показалось, — сказала Мышь. — Позвольте продолжать?
И, не дожидаясь ответа, продолжала:
— …Эдвин, граф Мерсии и Моркар, эрл Нортумбрии, присягнули на верность чужеземцу, и даже Стиганд, славный любовью к отечеству архиепископ Кентерберийский, нашел это достохвальным…
— Что, что он нашел? — неожиданно заинтересовалась Утка.
— Нашел это, — с раздражением ответила Мышь. — Ты что, не знаешь, что такое «это»?
— Я прекрасно знаю, что такое «это», когда я его нахожу, — невозмутимо ответила Утка. — Обычно это — лягушка или червяк. Вот я и спрашиваю, что именно нашел архиепископ?
Мышь, не удостоив Утку ответом, торопливо продолжала:
— …хвальным; он же сопутствовал Эдгару Ателингу, отправившемуся к завоевателю, дабы предложить ему корону Англии. Поначалу действия Вильгельма отличались умеренностью, однако разнузданность его норманнов… Ну, как… — внезапно обратилась она к Алисе, — сохнешь?
История издавна считалась частью изящной словесности. Все великие историки древности — Геродот, Фукидид, Тацит — были в то же время крупнейшими писателями. Хотя в XIX в. взгляды на историю сильно изменились, историки по-прежнему блестяще владели пером. Книги Буассье, Масперо, Тэна, Тураева, Соловьёва, Карамзина и Ключевского — это настоящие художественные произведения. Но в XX в. произошел переворот. Умение писать считается теперь не только не достоинством в историке, но недостатком, причем недостатком позорным, свидетельствующим о несерьезности, ненаучности автора. Ни один уважающий себя научный журнал не пропустит статью, где есть хоть одна живая фраза, хоть один робкий намек на образ. Идеалом исторического сочинения стал теперь знаменитый рассказ Мыши, помещенный нами в эпиграфе: он должен был высушить зверюшек, но чуть их не уморил.