Полибий и его герои

Бобровникова Татьяна Андреевна

Очень интересной и необычной была армия в Карфагене. Граждане не сражались в войске, как в Греции и Риме. Солдаты покупались. В Карфагене сражались одни только наемники. Жизнь на Востоке ценилась дешево; и вот в короткий срок, затратив буквально гроши, пунийцы снаряжали огромные армии из негров, ливийцев, балеров, галлов. Часто бывало, что противник их буквально истекал кровью. А карфагеняне не несли никаких потерь. Они считали, что в этом великая сила их государства. Но в этом же была и его великая слабость, говорит Полибий. Римляне все свои надежды всегда возлагают на самих себя, карфагеняне же на наемников. Но защищая свою родину, честь и семью, не охладеют к борьбе, наемники же будут сражаться, только пока это выгодно (VI, 52, 2–7). Военные кампании карфагенян порой напоминали торговые операции: они воевали, пока члены совета не находили, что средств на войну затрачено чересчур много. Тогда они временно прекращали военные действия.

Идолом Карфагена были деньги. Они открыто, не чинясь, поклонялись им. «Для карфагенян нет постыдной прибыли», — пишет Полибий (VI, 56, 2). Корыстолюбие он считал главной чертой характера пунийцев (например, IX, 11).

Внутренняя

жизнь этого великого города окутана непроницаемой тьмой. Пунийцы не занимались науками и искусствами, греков же, которые описали жизнь всего Средиземноморья, они не любили и старались не допускать в свой город. Но нам, к счастью, известна одна, пожалуй, самая яркая часть их культуры — их религия. Она поразила соседние народы, и они оставили подробные ее описания. Боги финикийцев отличались большой свирепостью и ненасытностью, они требовали человеческих жертв. Ежегодно в жертву богу Мелькарту сжигали человека; в жертву приносили самых красивых из пленных (Plin. N. Н. XXXVI, 39; Diod. XX, 65, 1; Sext. Emp. Hypotyp. 3, 208, 221). Но самой страшной жертвы требовал Баал-Хаммон. Каждая семья (реально каждая знатная семья) должна была отдать богу первенца, младенца мужского пола. Вот несколько описаний этого обряда. «Карфагеняне принесли в жертву двести детей, публично выбранных из числа первой знати… У них есть медная статуя Кроноса (так греки звали Баала-Хаммона. — Т. Б.); она протягивает свои полые руки, наклоненные к земле таким образом, что помещенный на них ребенок скатывается и летит в чрево, полное огня» (Diod. XX, 14, 4–6). «Карфагеняне во время своих великих молений влагали ребенка в руки Кроносу… сооружался медный Кронос с протянутыми вперед руками, под которыми была жаровня, где затем и поджаривали младенца» (Suid. Sardanios gelos; ср. Schol. Plat. R.P. I, 337; Sil. It. IV, 768). Карфагеняне, говорит Плутарх, «приносили в жертву собственных детей. Бездетные покупали младенцев у бедняков, чтобы закласть их как ягнят или птенцов. Мать стояла тут же без единой слезы, без единого стона. Если бы она заплакала, если бы застонала, на нее легло бы бесчестье, а дитя все равно принесли бы в жертву. Перед идолом выли флейты и тимпаны, чтобы не слышно было воплей и криков» (De superst. 13). О том, что родители ни в коем случае не должны были плакать, известно и из других источников (Dracont. Сarm. V, 148–50). Видимо, слезы вообще оскорбляли ревнивого бога. Один автор так описывает жертвоприношение: «Родители приносят в жертву детей, успокаивая их ласками и поцелуями, чтобы они не плакали, и жертва не умерла бы в слезах» (Minucius Fel. Octav. XXX, 3).

Этот страшный бог, который пожирал детей, именуется в Библии Молохом. Яхве грозит страшной карой людям, которые отдают детей своих Молоху (Lev. XX, 4; ср.: IV Reg. 23, 10). Места сожжения детей назывались тофетами. В Библии читаем: «И устроили высоты Тофета… чтобы сожигать сыновей и дочерей своих» (Jer. VII, 31).

Сообщения древних оделись для нас теперь плотью. Сейчас раскопано огромное число тофетов. Остатки сожженных складывали в урны. В Карфагене тофет был в районе Саламбо близ Котона. Это обширное закрытое пространство с часовенкой, рядом в маленьком дворике алтарь. Раскопки обнаружили тысячи урн с детскими костями^{99}. В некоторых урнах останки одного младенца, в других — кости нескольких детей, иногда же детские кости смешаны с костями жертвенных животных. Фрагменты височных костей и остатки зубов позволяют определить возраст жертв. Очень многие из них принадлежат грудным детям; встречаются зубы двух-трехлетних детей^{100}. В тофете найдены многочисленные стелы с ритуальными надписями, говорящими о детских жертвах. На одной стеле изображен обнаженный ребенок, которого держит жрец с поднятой правой рукой^{101}.

Этот кровожадный обычай почти исчез уже в Тире, карфагенской метрополии. В Карфагене же он с годами все разрастался. До VII в. в тофете находят в основном кости жертвенных животных. Но потом их почти полностью вытесняют обожженные детские кости ^{102} . Именно в Карфагене детские жертвоприношения расширились до размеров невиданных. Сжигались целые гекатомбы младенцев. А в случаях опасности число их доходило иногда до полутысячи (Diod. XX, 14 [59] ).

59

Найдена надпись из Константины, т. е. древней Цирты Нумидийской: родители принесли в жертву старшего больного мальчика после рождения второго. Если они были нумидийцами, это говорит о распространении пунийского обычая вширь (Leglay М. Saturne Africain. Histoire. P., 1966. P. 321–322).

Жертвы эти ужасали всех соседей. Дарий Персидский требовал от карфагенян их прекращения (Just. XIX, 1, 10). Гелон Сиракузский, разбив пунийцев в битве, заявил, что заключит с ними мир «не иначе, как при условии, что они прекратят приносить детей в жертву Кроносу» (Plut. De ser. num. vindict. 6; Reg. et imp. apophegm. Gelo, 1). Римляне были глубоко убеждены, что этими жертвами карфагеняне вызвали ненависть богов и в них-то причина всех их бед (Justin. XVIII, 6, 11–7, 1). И когда пунийцы сделались их подданными, они строжайше запретили им человеческие жертвы. Однако раскопки показывают, что они мало преуспели. Археологи по-прежнему находят сосуды с сожженными детьми. Тертуллиан, сам уроженец Африки, пишет, что император Тиберий, застав однажды жрецов, приносящих детей в жертву, в гневе велел повесить их на деревьях, осенявших святилище. «Но и теперь тайно продолжают совершать это преступное

жертвоприношение», — говорит он (Apol. IX, 2–3). равным образом в карфагенских и финикийских городах Испании римляне никак не могли искоренить человеческие жертвоприношения. Цезарь в 61 г. запретил жителям Гадеса «какие-то „варварские“ обряды. Зная об обычной веротерпимости римлян, можно полагать, что это были именно ритуальные убийства людей. При принесении человеческой жертвы осужденного сжигали живым»^{103}. Подробности о том, что это были за «варварские» обряды, мы можем узнать из письма Азиния Поллиона. Несколько лет спустя он был в Испании, где тогда хозяйничал один финикиец, клеврет Цезаря. Финикиец этот был набожен и предан отеческим обычаям. Поллион рассказывает, как он принес в жертву человека. «Он закопал его и заживо сжег… Вот с каким чудовищем я имел дело» (Fam. X, 32, 3). Эту же форму жертвоприношения подробно описывает как очевидец Катон Старший. Карфагеняне, говорит он, «зарывали людей по пояс в землю, раскладывали вокруг огонь и так их умерщвляли» (ORF², fr. 193).

Женское божество Астарта не требовала крови. Она желала другой жертвы. Во время празднеств богини потоки пунийских женщин текли в Сикку, где был ее храм, и там занимались священной проституцией^{104}.

Тураев пишет: «Карфагенская религия отличалась вообще мрачным характером и не могла иметь нравственного влияния на народ, остававшийся жестоким, корыстолюбивым, недоверчивым и не внушающим доверия»^{105}. Действительно, отзывы современников о карфагенянах крайне неблагоприятны. Греки называли их алчными и властолюбивыми, римляне — жестокими и вероломными. «Мрачные, злобные, — пишет Плутарх, — они покорны своим правителям, невыносимы для своих подданных, бесчестнейшие в страхе, дичайшие во гневе, они упорно отстаивают любые свои решения; грубые, они не восприимчивы к шуткам и тонкостям» (Praecept. ger. rei publ. 799 C-D).

С давних пор пунийцы мечтали о мировом господстве. «История [Карфагена], — пишет великий русский востоковед Б. А. Тураев, — есть история этой борьбы, распадающейся на два периода: греческий (до III в. до н. э.), из которого Карфаген вышел победителем, и римский, окончившийся его гибелью»^{106}. Ареной греческого этапа борьбы стала Сицилия, плодородный и богатый остров, где издавна столкнулись финикийские и греческие колонисты. В то самое время, как персы напали на материковую Грецию, с другой стороны, с запада, на греческий мир обрушились карфагеняне. Предание говорит, что и там, и здесь решительное сражение разыгралось одновременно, даже в один и тот же день, и окончилось одинаково: и при Саламине, и при Гимере Сицилийской варвары потерпели страшное поражение. Геродот считал, что финикийцы разбиты окончательно. Но он ошибся. Через 70 лет борьбу возобновил Ганнибал, внук Гамилькара, погибшего при Гимере. В 409 г. он высадился в Сицилии и осадил Селинунт. После непродолжительного сопротивления город пал. Карфагеняне ворвались и перерезали поголовно всех жителей, около 16000 человек, не щадя ни возраста, ни пола. Со страшной быстротой они двинулись дальше. Пунийцы были уже у Гимеры, когда на выручку подоспел маленький отряд из Сиракуз. Было ясно, что горстка смельчаков не сможет противостоять огромным полчищам варваров. Они попытались лишь перевести население в безопасное место. Но и это не удалось: часть жителей не успела эвакуироваться. Они были убиты или захвачены в плен. Пленников, числом 3000, Ганнибал принес в жертву духу своего деда Гамилькара. Город был сравнен с землей, место, где он стоял, превращено в пустыню.

Так началась эта борьба, продолжившаяся 160 лет. Сицилийские тираны Дионисий и Агафокл всю жизнь отдали борьбе с Карфагеном. Плутарх даже считает, что этой героической борьбой они отчасти искупили свои грехи. Само божество, говорит он, продлило жизнь тирану Дионисию. «Если бы Дионисий понес кару в начале своей тирании, то Сицилия была бы опустошена карфагенянами и в ней не осталось бы ни одного грека» (De ser. num. vindict. 7). Но все их усилия были напрасны. Пунийцы захватывали у них кусок за куском. К 70-м гг. III в. Карфаген безраздельно господствовал на Западе. Иноземные корабли, вступившие без его ведома в сицилийские воды, карфагеняне топили, опасаясь торговой конкуренции. По словам Полибия, весь остров уже был в их власти, оставались одни Сиракузы. И в 264 г. карфагеняне решили, наконец, овладеть столицей. Но тут в дело вмешался новый народ, римляне (I, 10, 7–8).

Когда союзники римлян в Сицилии попросили их помощи против пунийцев, сенаторы долго колебались. Они, разумеется, очень хорошо сознавали, как могуч и страшен Карфаген. Но они, по свидетельству Полибия, ясно поняли и другое: Карфаген стал владыкой всего Запада, он постепенно окружает Италию кольцом и еще немного, и Рим ждет судьба Сицилии (I, 10, 6–9). Однако Рим в то время еще не был великой империей. Он был первой среди италийских общин. Казалось, что ему не под силу тягаться с грозным Карфагеном. И сенат не решился начать войну с пунийцами. Но народ оказался смелее: он заявил, что хочет воевать. Жребий был брошен. Двадцать четыре года без отдыха и без перерыва боролись римляне и карфагеняне на суше и на море. Наконец пунийцы были разбиты. Их вождь Гамилькар Барка попросил мира. Но прошло всего 23 года и Ганнибал, сын Гамилькара, вторгся с армией в Италию.

Римляне терпели поражение за поражением, Италия предана была огню и мечу. Несколько раз пунийцы подходили к самому Риму; жизнь его висела на волоске. Но римляне продолжали бороться. Они навязали Ганнибалу свой план войны. Сражаться приходилось за каждую деревню, за каждую пядь земли. Так проходил год за годом. И вот у римлян появился новый блистательный полководец, Сципион Старший. Он отвоевал у пунийцев Испанию, высадился в Африке, наконец, разбил в битве самого Ганнибала и поставил Карфаген на колени. Ганнибал капитулировал. Сципион продиктовал побежденному врагу неожиданно очень мягкий мир. Карфаген не должен был иметь оружия, армии и боевого флота, но в остальном оставался совершенно свободным и независимым государством, сохранял исконную территорию и не платил дани. Виновник войны Ганнибал продолжал спокойно жить в Карфагене.