Полибий и его герои
Шрифт:
Но это большая ошибка. Немецкий ученый Белох написал историю Греции совершенно научно, т. е. с предельной сухостью: ни одного живого образа, ни одной яркой страницы. А между тем трудно отыскать более пристрастной книги. Преклоняясь перед сильной властью, он настолько возносит Македонскую династию, что всех противников ее смешивает с грязью. Демосфен у него не просто патриот, благородный, но недальновидный человек; нет, это доносчик, предатель, он только прикрывался красивыми фразами о любви к родине, а сам чуть ли не состоял на службе у Персии. Геродот же пишет художественно, значит, эмоционально. И все-таки он настолько беспристрастен, что смог нарисовать великим и мудрым Дария, потопившего в крови восстание его родных малоазийских греков. Он увидел прелесть и правду Востока и сумел их передать.
Далее. Что значит «полная объективность»? Если под ней понимается отсутствие симпатий и авторской концепции, то таких историков вообще нет. У Моммзена и Тарна, обвинявшего Полибия в необъективности, ее куда меньше, чем у греческого историка. Известно, что Моммзен так
Тарн, напротив, обожает именно эллинистических греков. Но более всего, кажется, даже больше греков, он любит македонцев. Особенно македонскую династию. «Македония дала миру, может быть, самую выдающуюся группу мужчин, которые известны истории», — говорит он. Впрочем, македонские «женщины во всех отношениях не уступали мужчинам»{88}. Он считает, что по сравнению с классическим временем греки эллинистические не только не дошли до полного нравственного и политического разложения, но сделались намного совершеннее: у них сильно выросло чувство гуманности. Причем гуманности научили их македонцы. Например, в классическое время население взятых городов уничтожалось: мужчин вырезали, женщин и детей продавали в рабство. Македонцы, «по-видимому, совсем прекратили эту ужасную практику». Но македонский царь Филипп творил в Азии неслыханно жестокие дела. Как согласовать это с эллинистически-македонской гуманностью? Очень просто. Он до того воевал с римлянами и перенял методы римлян, главного злодея всей истории Тарна{89}.
Выходит, что римляне не только обладали злодейскими наклонностями, но наклонности эти, словно прилипчивый недуг, мгновенно передавался окружающим. Впрочем, талантливый ученик намного превзошел учителей. Не римляне научили его разрушать храмы, бить статуи, разрывать могилы и вероломно попирать договоры.
В скобках замечу, что все эти утверждения более чем спорны. О гуманности эллинистического времени и о римлянах я промолчу. Всего несколько слов о греках классических. Очень сомнительно, чтобы они именно так обходились со взятыми городами. Это показывает хотя бы упоминавшийся случай с восставшей Митиленой. Клеон предлагал перебить всех мужчин и продать в рабство женщин, чтобы навести ужас на афинских подданных. Ясно, что предлагалось нечто из ряду вон выходящее. Если бы то была каждодневная практика, стоило ли Клеону столько кричать и спорить? Да и отменен был ужасный приказ на другой же день. Когда же Александр поступил с Фивами именно так, как Клеон предлагал поступить с Митиленой, это как громом поразило всю Грецию. Зато в эллинистическое время подобные случаи стали обычны. Во время Клеоменовой войны ахейцы так поступили с Мантинеей, а Клеомен с Мегалополем. А в Союзническую войну такие вещи происходили на каждом шагу. Полибий говорит, что это даже не наказание, а будни войны. А ведь тогда римляне еще и близко не подходили к Пелопоннесу. Так что очевидно, методы их передавались, как грипп, воздушно-капельным путем. В любом случае, я не могу понять, зачем понадобилось Филиппу брать учителей из-за моря, когда под боком у него было столько выдающихся наставников, с которыми он, по выражению Полибия, соревновался в нечестье.
Римлян Тарн люто ненавидит: «Никакие услуги римской республике… не могли обеспечить искренней дружбы этого безнравственного государства; и никакие эксцессы и несправедливости какого-нибудь правителя Македонской династии (имеются в виду деяния Филиппа, а именно: продажа в рабство фасосцев, киосцев, избиение жителей Маронеи, судьба Абидоса, уничтожение памятников искусства в Пергаме, Аттике и Северной Греции. — Т. Б.) нельзя сравнить с каждодневной практикой этой республики»{90}. Иными словами, Тарн как раз принадлежит к числу «недобросовестных, вяло сентиментальных и слабоумных людей» и подозревает у Рима расчет, причем, конечно, самый гнусный и безнравственный{91}.
Современный исследователь Полибия, Вольбэнк, необычайно увлечен Филиппом Македонским, о котором
Выводы довольно естественны. Думаю, не следует удивляться, что Тарн упрекает Полибия в пристрастности к римлянам и в том, что он не любит македонцев, поэтому «его отношение… к Македонии требует постоянных логических поправок со стороны читателя» {92} . Между тем Полибий всегда с неизменным восхищением говорит о гениальном Александре и его отце Филиппе. Они были не только велики, но великодушны. Филипп «совершил так много не столько оружьем, сколько обходительностью и мягкостью… Снисходительностью и умеренностью он покорил всех афинян». Он не знал озлобления на войне и, победив, «проявлял милость и великодушие» (V, 10). Сподвижники же обоих царей были таковы, что, описывая их, следует опасаться одного: как бы не впасть в преувеличение, ибо они «обнаружили поистине царственное благородство, самообладание и отвагу» (VIII, 12, 5; 10). На протяжении всей своей книги Полибий не устает напоминать, сколько сделали для Эллады македонские цари.
58
См. концевой комм. 22.
Но похвалы эти, естественно, кажутся скупыми и холодными влюбленному Тарну.
Вольбэнк же естественно упрекает Полибия в том, что он часто верит ахейской пропаганде и чернит Филиппа. Этого возвышенного человека Полибий не понимал. «Достоверность его сведений обычно ставится высоко… К несчастью, в случае с Филиппом V ему мешает фундаментальное непонимание»{93}. Кроме того, по его словам, Полибий пристрастен к Риму и яростно нападает на всех его врагов{94}. Между тем Полибий часто и порой очень сурово осуждает политику Рима. Он осуждает их действия в Ахайе и Этолии после Персеевой войны, осуждает поведение в Эпире, осуждает несправедливое задержание сирийского царевича Деметрия, осуждает поведение с Евменом, когда они слушали жалобы малоазийских народов на царя, осуждает несправедливые решения всех споров между карфагенянами с Масиниссой в пользу царя (XXVII, 15, 14; XXVIII, 4, 6; XXXI, 10; 12; XXXI, 18; XXXII, 2, 6; XXXII, 20, 6). Он до небес превозносит Гамилькара, самого непримиримого врага Рима, и его сыновей Ганнибала и Гасдрубала, унаследовавших эту фамильную ненависть (например, XI, 2).
Я вовсе не собираюсь в чем-то обвинять этих маститых историков. Я просто думаю, что им не к лицу упрекать Полибия в пристрастности.
У каждого историка есть своя концепция. Полибий же писал историю всемирную. Он собрал огромный материал. Затем стал отбирать наиболее важные и характерные факты. Притом отбирал сурово. Несмотря на просьбы римских друзей, он не увеличил римской части в ущерб остальным. А любой отбор предполагает направление и тенденцию. Да, у Полибия была своя концепция. Он считал, что объединение человечество было благом и еще большим благом было то, что объединил его Рим. Другой вопрос, замалчивает ли историк одни факты, искажает ли другие в угоду своей концепции? Виновен ли в этом Полибий? Вот один пассаж, который, на мой взгляд, помогает ответить на этот вопрос.
Полибий полемизирует с Филархом по поводу Клеоменовой войны. При этом Филарх сочувствует спартанскому царю, Полибий — Арату и ахейцам. Вот один момент этой полемики. Филарх говорит, что ахейцы действовали со страшной жестокостью. Взяв Мантинею, перебили мужчин, женщин и детей продали в рабство. Полибий возражает, что нельзя изрекать приговор, не зная всех обстоятельств. Убийство считается тягчайшим преступлением, но убийца разбойника не подлежит наказанию. Убийца же предателя и тирана должен быть еще окружен почетом (очень характерное для Полибия замечание!). Ахейцы взяли несколько городов. Но они не поступили же с ними так, как с Мантинеей. Почему? Потому что Арат оказал много услуг и милостей Мантинее. По просьбе самих граждан он послал им для охраны ахейский отряд. Но мантинейцы перешли на сторону Клеомена и открыли ему ворота. В любом случае они должны были бы выпустить невредимым ахейский гарнизон. Но они этого не сделали, они убили и замучили своих благодетелей. За это они должны были понести страшное наказание. Между тем с ними поступили так, как по законам войны обыкновенно поступают со всяким взятым городом{95}.
Итак, Полибий ничуть не скрывает правды. Он не отрицает, что ахейцы поступили с Мантинеей именно так, как пишет Филарх; только дает этому соответствующее объяснение (II, 56–58). Подобным образом поступает он на протяжении всей своей «Истории». Он постоянно возвеличивает Ахейский союз. Тем не менее именно он во всех подробностях описал кровавую расправу ахейцев со Спартой и Мессеной, ничего не утаивая. Добросовестно рассказав о событии, он выводит одно заключение, а мы вольны вывести другое. Оценивая «Историю» Карамзина, Пушкин пишет, что его возвеличение самодержавия оскорбило свободолюбивых русских якобинцев. Между тем у Карамзина содержится всего лишь «несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий»{96}. Это можно сказать и о Полибии.