Полигон
Шрифт:
«Значит, он слышал все мои мысли…» — и опять ни удивления, ни испуга.
«Вот видишь, заставят! Насильно заставят. А насильно — оно всегда дольше и труднее. И намного больше сил уйдет на то, чтоб пересечь границу. А ведь преодолевать ее придется…»
«О периметре он говорит, что ли?» — Бен уже перестал различать, где он пытался обдумывать слова незнакомца внутри себя, а где обращался к нему. Все равно тип в штормовке наверняка слышал и то, и другое. Но что за ерунда, разве им не обеспечат «коридор» в периметре?
«Может, и правда — перейти здесь?»
«Конечно!» — радостно закивали капюшон и
Ведь искушает, зараза, чего-то своего добивается… Зачем, зачем он настырно подманивает Бена к этой черте?
И в этот миг налетел ветер, зашумел редким кустарником и метелками травы, принес из перелеска позади собачий лай и голоса людей. Недобрые такие голоса…
Бен еще раз глянул на вывороченные бороздки песка, перемешанного с суглинком. Потом с опаской оглянулся назад — а вдруг сейчас сзади из-за деревьев вылетит оскаленный служебный пес, вцепится в подол куртки, а следом подбегут конвоиры…
И торопливо шагнул.
Воздух в момент стал тугим и плотным, Бен ударился об него, словно об стену. Черта на земле осталась позади, за его спиной. Он видел ее краем глаза, но не мог даже повернуть голову — все силы уходили на то, чтоб втянуть, протолкнуть в себя хоть глоток воздуха, который стал плотнее и тяжелее сырого теста; Бен чувствовал, как он пытается оторвать и проглотить кусок этого теста, а оно не глотается, оно забивает ему глотку…
А человек в штормовке стал стремительно удаляться. Он не бежал, просто шел, неторопливо и размеренно перебирая ногами, но за каждую секунду расстояние между ним и Беном увеличивалось метров на пятьдесят.
«Эй, стойте, стойте! Я здесь! Я уже в Зоне, но что мне теперь делать? Погодите!» — хотел заорать ему вслед Бен, но воздуха на крик не хватало.
Сердце несколько раз судорожно дернулось, потом помчалось галопом, потом резко затормозило, словно ему показалось, что мчится оно совсем не туда, не в ту сторону — затормозило и начало выруливать в обратном направлении, и никак не могло развернуться. Оно настырно поворачивалось, поворачивалось, разливая боль во всю грудину и выжимая из горла крик…
…Бен очнулся, захлебываясь воздухом и собственным тяжелым стоном.
— Ты чё?! — сонно промычал сосед по комнате, приподняв голову, и сразу же брякнулся обратно на подушку.
Хриплые вдохи-выдохи. Бен судорожно, словно стараясь надышаться впрок, гонял сквозь легкие воздух. Нормальный, вполне себе свежий воздух. Он сел — кое-как, пошатываясь и хватаясь дрожащими руками за кроватную раму. Наволочка и простынь были волглыми от проливного пота, майка прилипла к телу. Бен содрал ее, кое-как протер грудь и спину. Спустил непослушные ватные ноги с кровати и встал — его резко занесло вбок, ладно еще, вовремя успел опереться о стену и ухватиться за дверной косяк. В голове штормило, как будто с сильного перепоя; она болталась, словно набитая песком, и норовила перевесить вниз и уронить мяклое поролоновое тело. Бен брел по коридору к умывальной, перехватывая руками по стене — шаг от одной точки опоры до другой. То и дело останавливался передохнуть — казалось, он вот-вот сядет на пол, да так и останется, пока разбуженный народ не побежит мыться-бриться.
«Ох, что же это со мной? Отравился чем-нибудь, что ли?» Бен пытался
В торце коридора он прижался лбом к холодному стеклу. От прикосновения холодного голове немного полегчало; из щелей тянуло сквозняком, Бен жадно хватал свежий воздух ртом — как изможденный жаждой путник в пустыне глотал бы воду. Небо заволокли тяжелые мутно-розовато-фиолетовые облака, ветер раскачивал голые прутья татарского клена под окном, и даже отсюда было видно, что сугробы набрякли сыростью. «Погода сменилась… Неужели мне от этого поплохело?» Бен много раз слышал, как жалуются на погоду немолодые тетки, перетирают перепады давления и магнитные бури, и с упоением, в красках расписывают свои связанные с этим недомогания. Но он-то не старая тетка! И чувствительностью к переменам погоды никогда не страдал! С чего бы вдруг?..
Он долго плескал на лицо холодную воду. Завернул кран, только когда ощутил озноб — не хватало еще простудиться. Постоял, тяжело опираясь руками о раковину. То поднимал голову, разглядывал в зеркале свое лицо цвета застиранной казенной наволочки, то снова наклонялся — подкатывала тошнота, сводила гортань судорогой, и откатывала снова. Бен оторвался от раковины, только когда окончательно понял, что его не вытошнит, просто нечем.
«Ведь не усну уже сегодня», — подумал он, размазывая по лицу невысохшие потеки воды. — «Может… Может, до подъема все еще пройдет?»
Не прошло. На зарядке он навернулся-таки на утоптанный снег. Голову снова повело, ноги подогнулись, и Бен неуклюже сел боком.
…- Восемьдесят на сорок, — сонный врач с треском оторвал «липучку» манжеты тонометра. — Однако… Что, клофелинчику с утренним чайком принял?! Чтоб от тренировки отлынить?!
— Не жрал я клофелин, — вяло огрызнулся Бен.
— Док, ты тут давай не расследованием причин занимайся, а сделай что-нибудь, чтоб его в норму привести, — посоветовал Роман, с мрачной миной ожидавший в уголке результатов осмотра.
— Я-то сделаю, что полагается в таких случаях, — процедил врач, с хрустом отламывая головку ампулы, — но толку-то делать, если он опять клофелина навернет, лишь бы похалтурить, поваляться денек-другой…
— Ром, я никаких «колес» не глотал, честно, — Бен с отчаянием оглянулся на инструктора.
— Да верю, верю, — отмахнулся Роман.
— Я не знаю, отчего это… Может, отравился? Но вроде ничего такого не ел, чем можно отравиться… И еще сердце давит…
— Как — давит? Болит?
— Ну, вроде, да… Как будто в кулаке его тискают.
— Хм… — а вот это Романа уже откровенно напугало. По крайней мере, насторожило.
После укола он поддел Бена под локоть, отвел в свою комнату, налил кружку крепкого сладкого чая и велел ждать. А сам взялся за телефон и принялся названивать то по одному номеру, то по другому; в ожидании ответа с того конца провода бурча себе под нос и характеризуя местного доктора весьма нелестно и нецензурно.
— Одевайся, — наконец скомандовал Роман. — Сейчас в госпиталь съездим, я договорился. Нормальному доку покажешься. Пусть сердце послушает.