Политэкономия соцреализма
Шрифт:
Его выступление было посвящено «стахановско–кривоносовскому движению», центральным персонажем которого был машинист Петр Кривонос, выступивший против «пределов» в количестве товарных вагонов, образующих состав, а также в скорости, на которой он должен двигаться. Производственный сюжет этого романа (а все стахановское движение может рассматриваться как разыгрываемый в масштабах страны большой производственный роман с разными подсюжетами) сводился к тому, можно ли «форсировать котел» и если можно (а «кривоносовцы» отвечали на этот вопрос, конечно, положительно), то тогда и вагонов можно использовать больше, и скорость увеличивать.
Обращаясь к стахановцам, нарком железнодорожного транспорта в который раз объясняет исходный сюжет (развивавшийся во всех отраслях промышленности и сельского хозяйства и многократно описанный в газетах, романах и фильмах): есть «нормы», но они почему-то неверны. Так, некие инженеры говорят, будто «техническая скорость 22–23 километра в час для паровоза серии «Э» является нормальной. А конструктивная скорость этих паровозов значительно выше – 53
485
Каганович Л.M.Стахановско–кривоносовское движение – залог нового мощного подъема социалистического хозяйства. М.: Партиздат, 1935. С. 17.
Всего через год это будет считаться государственным преступлением, и многие «герои предела», как окрестил их Каганович, окажутся в расстрельных списках, подписанных «железным наркомом». Но сейчас «идет другая драма»: после того как «практика борьбы разбила наголову» «предельщиков», она показала никчемность «их, с позволения сказать, теории». Тональность производственного романа начинает меняться (интересную подсветку дает фильм «Честь», снятый в 1938 году Евгением Червяковым, где описываются события 1935 года в железнодорожном транспорте; там в роли «предельщиков» выступают уже «вредители», а НКВД разоблачает «шпионскую организацию» благодаря бдительности машинистов; в финале фильма к железнодорожникам–передовикам обращается сам нарком Каганович). Привычные по фильмам, романам и газетным очеркам «бюрократы» и «зажимщики» (в кино образцы давали, например, фильмы Фридриха Эрмлера и Сергея Юткевича «Встречный» (1932), Сергея Тимошенко «Три товарища» (1935), Сергея Юткевича «Шахтеры» (1937), Бориса Барнета «Ночь в сентябре» (1939), Леонида Лукова «Большая жизнь» (первая серия, 1939), комедии Ивана Пырьева «Богатая невеста» (1937), Григория Александрова «Волга–Волга» (1938) и «Светлый путь» (1940), на «национальном материале» – фильмы Михаила Егорова «Асаль» (1940), Д. Антадзе «Девушка из Хидобани» (1940), Е. Иванова–Баркова «Дурсун» (1940), А. Шмидтгофа «Макар Нечай» (1940), А. Кулиева «Новый горизонт» (1940) и др.) обретают зловещий второй план: «Безобразную практику, свою скверную работу они хотели прикрыть теоретическими рассуждениями и выкладками о невозможности работать лучше», – говорит о предельщиках Каганович. Фактически речь идет не просто о персонально безопасном «отставании теории от практики», но о сознательном обмане: «они хотели прикрыть». И тут же: «Во многих учебниках, «научных» книгах, статьях, в лекциях, в транспортных вузах протаскивались эти «предельческие» взгляды. Этой лже–наукой забивали головы нашим студентам и молодым специалистам» [486] .
486
Каганович Л.M.Стахановско–кривоносовское движение – залог нового мощного подъема социалистического хозяйства. С. 16, 17.
Ключевое слово здесь: «протаскивались». Кажется, «железный нарком» вот–вот сорвется в сюжет 1937 года. Но на дворе – 1935–й. Только что (4 мая) прозвучал лозунг вождя «Кадры решают все», «давший мощный импульс стахановскому движению». Поэтому, несмотря на взятый тон, мысль наркома остается еще вполне вегетарианской: «К сожалению, такую неправильную точку зрения защищала и часть наших молодых инженеров, недавно окончивших советские вузы. Их испортили «предельческие» учебники и «научные труды». Обидно было смотреть и слушать, как наши, советские люди, даже коммунисты, которые учились по этим книгам, доказывали, что нельзя поднять форсировку котла, что нельзя поднять техническую скорость» [487] . Ключевые слова здесь – «к сожалению», «обидно», «неправильная точка зрения», «наши, советские люди» – еще не принадлежат к 1937 году. Ясно, что и движущей силой процесса пока оставалось «воспитание» (а не пыточные подвалы Лубянки и не расстрел, как спустя несколько лет): именно за этим партия «обратилась непосредственно к рабочим».
487
Каганович Л. М. Стахановско–кривоносовское движение – залог нового мощного подъема социалистического хозяйства. С. 17.
В речи Кагановича уже обозначена граница, за которой производственный роман переходит в расстрельный список. Но пересечь ее еще невозможно: этот дискурс слишком приземлен, ему недостает фантастической сталинской логики, в которой за силлогизмами просвечивает настоящий прометеизм. Кульминацией многодневного совещания стало заключительное слово, с которым вождь обратился к трем тысячам участников совещания.
Сталин не стал вдаваться в перипетии сюжета. Он далек и от технического дискурса. Его речь не о котлах, а о значениистахановского движения. Сталин не заботится о персонажах производственной драмы. Стахановское движение он объявляет по аналогии с ленинскими субботниками «новым великим почином», «высшим этапом социалистического соревнования», образцом коммунистического отношения к труду, «качественно новым этапом» развития производственных отношений в стране, зарей коммунизма. Знаменитые сталинские конструкции типа «Почему…? Потому что…» завершаются выводом: стахановское движение столь важно потому, что в центре его находится «борьба» (ключевая категория сталинского мышления). Сталин сдвигает сюжетную схему: стахановское движение «ставит своей целью преодоление нынешних технических норм, преодоление существующих проектных мощностей, преодоление существующих производственных планов и балансов» [488] . Этот переход от «планопоклонства» к поощрению «преодоления планов» не следует понимать как отказ от «сознательности» в пользу «стихийности». Как уже говорилось, в сталинизме формировалась «сознательная стихийность»; нарушение плана является здесь выражением «стихийной сознательности» народных масс.
488
Речь тов. Сталина на 1–м Всесоюзном совещании стахановцев. М.: Партиздат, 1935. С. 6. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страниц в скобках.
Сталинское «стахановское движение» – это, конечно, жизнь в ее революционном развитии: еще не была объявлена «победа социализма» в СССР (это случится спустя год), а вождь уже говорит о том, что стахановцы «подготовляют условия для перехода от социализма к коммунизму»; страна все еще не отошла от потрясений массового голода 1933 года, а вождь говорит о «возможности превращения нашей страны в наиболее зажиточную страну» (С. 8) (не просто в «зажиточную», но в «наиболее зажиточную»!). Эта тема завершается знаменитым: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» (С. 15).
Вторая тема – прометеизм стахановцев: эти люди «свободны от консерватизма и застойности некоторых инженеров, техников и хозяйственников, они идут смело вперед, ломая устаревшие технические нормы и создавая новые, более высокие, они вносят поправки в проектные мощности и хозяйственные планы, составленные руководителями нашей промышленности, они то и дело дополняют и поправляют инженеров и техников, они нередко учат и толкают их вперед, ибо это – люди, вполне овладевшие техникой своего дела и умеющие выжимать из техники максимум того, что можно из нее выжать» (С. 11).
Перед нами не просто «племя сыновей», но сам дискурс их номинации и в конце концов – конструирования. Стахановский дискурс создает «стахановское движение» как таковое. Это несомненная литература. Может показаться, что Сталин не вполне владел этим письмом [489] . Рассматриваемый текст дает этому, казалось бы, немало подтверждений. Достаточно обратиться к сравнениям. Стахановское движение, говорит вождь, «разнеслось по всему лицу нашего Союза не постепенно, а с какой-то невиданной быстротой». Как некая… сыпь, оспа? Нет, «как ураган». Через несколько строк: «И вдруг – пламя стахановского движения объяло всю страну». Спустя еще несколько строк: «спички, брошенной Стахановым и Бусыгиным, оказалось достаточно для того, чтобы все это дело развернуть в пламя». Заканчивается цитируемый абзац так: движение распространилось… «как снежный ком» (С. 14–15), а через несколько страниц сообщается, что стахановское движение «прорвало препоны и залило страну» (С. 19).
489
См.: Вайскопф М.Писатель Сталин. М.: Новое литературное обозрение, 2001.
Очевидная небрежность сталинских сравнений контрастирует с глубинным дискурсивным напряжением: основной сюжет сталинского текста сводится к презентации некоего абсолютно умозрительного события как «реального». Вот как оно формулируется: «Думали ли об этом великом значении стахановского движения Стаханов и Бусыгин, когда они приступали к ломке старых технических норм? Конечно, нет. У них были свои заботы, – они стремились к тому, чтобы вывести предприятие из прорыва и перевыполнить хозяйственный план. Но, добиваясь этой цели, им пришлось разбить старые технические нормы и развить высокую производительность труда, перекрывшую передовые капиталистические страны. Было бы, однако, смешно думать, что это обстоятельство может хоть сколько-нибудь умалить великое историческое значение движения стахановцев» (С. 12).
Незатейливый прием, к которому прибегает Сталин, в том, что действиям героев приписывается заведомо нереальная цель: их «заботой» — де было «вывести предприятие из прорыва и перевыполнить хозяйственный план», а вовсе не «великое значение стахановского движения» (при этом самая естественная мысль о получении, к примеру, большей зарплаты автору просто не приходит в голову в его мнимых «догадках»). Сталинский дискурс построен на артикуляции позиции некоего «собеседника», который конструируется вождем в качестве Другого. Этот Другой и есть идеальный соцреалистический персонаж. Только он в состоянии задавать повествователю–Сталину все эти нелепые вопросы (почему, например, «забота о плане» должна «умалить великое историческое значение движения», о чем вождю даже «смешно думать»?), только ему не приходят в голову мысли о зарплате, престиже и т. п.