Политэкономия соцреализма
Шрифт:
Причины сокрытия механизмов производства при капитализме хорошо известны: в той мере, в какой производство является капиталистическим, оно основано на эксплуатации. Причины сокрытия продукта при социализме иные: в той мере, в какой производство является социалистическим, оно не является производством(и потому не порождает «продукта» в привычном смысле). Именно поэтому с такой настойчивостью соцреализм занят явно избыточным (и лишь на первый взгляд тавтологическим и «ненужным») производством «производства». Потребление последнего не столько заменяет отсутствующий продукт, сколько придает смысл самому процессу его непроизводства; в центре этого непроизводства находятся «социалистические производственные отношения» и порождаемый ими «новый человек», а вовсе не «продукт», который лишь сопутствует основной задаче – производству социализма.
Социальное функционирование этого «самореферентного» механизма невозможно без соответствующей «инфраструктуры». В конце 20–х годов началось интенсивное ее создание. В центре нашего внимания будут два горьковских проекта: журналы «Наши достижения» (далее «НД») и «СССР на стройке». Первый был журналом очерка, второй – журналом фотографии. Первый был рассчитан «на
Горький был очень обеспокоен тем, что «факты роста в Стране Советов» незнакомы массам. В редакционной статье одного из первых номеров журнала он так формулирует его цель: «Показывать рабочей массе успехи ее работы во всех областях строительства и на всех пунктах Союза Советов. Редакция твердо верит в силу фактов положительного характера и находит нужным противопоставлять их фактам отрицательного характера, которые освещаются «самокритикой»» [692] . Прежде чем обратиться к проблеме самокритики и понять значение этих знаменательных кавычек, обратим внимание на вскрытый Горьким сугубо медиальный аспект проблемы: читатель журнала, заявляется в редакционной статье, «не очень грамотный человек, живет в Арзамасе, Липецке, Великом Устюге, Бийске, Волках, Дорогобуже, Сарапуле – в сотнях таких городов; он работает на тысячах фабрик и заводов, рассеянных по огромной стране, на полях десятков тысяч сел и деревень. Кругозор его очень узок, и поэтому свои местные сызранские, весьегонские, керченские непорядки и неурядицы он распространяет на всю плохо знакомую ему страну Советов. Он неустанно работает, но не знает, не чувствует органической связи своей работы во Владимире на Клязьме с работой в Ростове–на–Дону людей, таких же, каков он сам. Надо, чтоб он знал. Надо, чтоб ему рассказывали об этом просто, ясно и картинно» [693] .
692
Наши достижения. 1930. № 1. От редакции. С. 3.
693
Там же. С. 4.
Ударение делалось на слове «факты». Горький не устает повторять: «Мысль приходит после факта» [694] , «Идеи вырастают из фактов и питаются фактами» (27, 91), «Факты учат солиднее, чем идеи» [695] , «Наши достижения» дают обильнейший материал фактов для организации понятий, идей, которые – в свою очередь – способствуют созданию новых фактов» [696] . Последнее – несомненно: идеи рождают факты. Проблема горьковского «факта» является частью более широкой проблемы «правды», как ее понимал Горький. Как известно, Горький видел «две правды», одну из которых, «старую», он отказывался признавать во имя утверждения «новой». «Старая правда», как казалось Горькому, торжествовала в т. н. «самокритике». Писатель выступал против последней, но если в открытой печати ему приходилось себя сдерживать, то в переписке он не скрывал своего возмущения кампанией самокритики. «Самокритика, – писал он в письме Н. Семашко, – вредная забава, польза которой сомнительна, а болезненное увлечение ею – несомненно, так же как несомненен для меня и вред ее. Ибо она служит понижению престижа Советской власти в глазах массы» [697] . Горький неплохо знал, как устроены эти «глаза», а потому он доказывал необходимость журнала, всецело посвященного «новой правде».
694
Горький A. M.Собрание сочинений. Т. 24. С. 499. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.
695
В письме Горького Н. А. Семашко. Цит. по: Шумский А. М. Горький и советский очерк. М.: Советский писатель, 1975. С. 113.
696
Из письма Горького В. Т. Бобрышеву. Цит. по: Шумский А.Указ соч. С. 114.
697
Цит. по: Шумский А.Указ соч. С. 63
В рецензии на первую книжку «НД» в «Правде» (15 марта 1929 года) Давид Заславский отмечал, что, хотя в целом «журнал оправдал себя», в нем «нет светотени»: «Подлинные наши достижения окружены и отсталостью, и темнотой, и головотяпством, и бешеным сопротивлением классового врага. Это непременно должно чувствоваться в журнале, и это не ощущается в первом номере. […] В «Наших достижениях» должно быть место и самокритике». Как будто отвечая на эти упреки (а Заславский был доверенным лицом Сталина, и рецензия в «Правде» отражала далеко не только его точку зрения), Горький отвечал: «Изредка нас упрекают в том, что журнал наш замалчивает отрицательные явления жизни. Упрекающие забывают, что эти явления – вне пределов нашей темы, что задача журнала – наши достижения, а не наши уродства. Ведь нельзя же требовать, чтоб журнал, посвященный, например, вопросу воспитания детей, говорил о несовершенствах скотоводства, или в журнале, посвященном астрофизике, говорилось бы о вреде пьянства» (25, 213).
Горький был закрыт для аргументов сторонников самокритики (в числе которых был Сталин). Видя ее вред («в глазах массы»!), он не мог понять, что, отстаивая право на «самокритику», власть отстаивала свое право на отчуждение некоторой зоны реальности, в которую можно было бы сваливать все те «недостатки» и «трудности», ответственность за которые власть принимать отказывалась. В подходе Горького к «фактам» в самом начале 30–х годов эта дистанция снималась, что ограничивало возможности для манипуляции «фактами». Однако для того чтобы понять эволюцию горьковского проекта, оказавшего огромное влияние на формирование соцреалистического мимесиса, нужно вернуться к модернистской концепции факта, в диалоге с которой развивались взгляды Горького.
Хайден Уайт провел границу между «событием» и «фактом», видя в последнем лингвистические конструкции («описываемые события»): «факты не имеют никакой реальности вне языка». Так что если «события» могли произойти, то «их репрезентация как фактов обеспечивает их всеми атрибутами литературных, если не мифических феноменов» [698] (заметим попутно, что это различие имеет отношение не только к исторической репрезентации, но и к репрезентации современности). Такова, по мысли Уайта, ситуация в постмодернизме. Для русских же модернистов, носившихся как раз в то время, когда Горький создавал свои журналы, с идеями «литературы факта» и «киноправды», картина представлялась совсем иначе.
698
См.: White Hayden.The Modernist Event //Vivian Sobchack (ed.). The Persistence of History: Cinema, Television, and the Modernist Event. London: Routledge, 1996; White Hayden. Postmodenism and Textual Anxieties // Bo Streth and Nina Witoszek (eds.). The Postmodern Challenge: Perspectives East and West. Amsterdam: Rodopi, 1999.
Проблема «факта и вымысла» активно обсуждалась на рубеже 30–х годов [699] . Так, рапповцы вели свою «борьбу на два фронта» («не позволим себя увлечь на путь схоластического обсуждения того, сколько должно быть «вымысла», а сколько «невымысла»!» – призывал своих коллег по РАППу М. Лузгин в январе 1931 года на совещании рапповцев–очеркистов [700] ). Одну крайность рапповцы усматривали в т. н. «теории дистанции» (нужна временная дистанция для того, чтобы писать о происходящем): она проповедует «безыдейный поверхностный эмпиризм и описательство в сегодняшней практике», а также «созерцательность, субъективизм, рационализм, натурализм, ползучий эмпиризм» [701] . Другой уклон был представлен для них лефовцами, объявившими очерк «авангардом литературы»: «теория авангардной роли очерка в реконструктивный период возникает на почве мелкобуржуазной порочности мировоззрения, приобретая внешнюю форму мелкобуржуазной революционной фразы, мелкобуржуазного радикализма, возникает на почве стремления уклониться от жесткой необходимости подлинной и глубокой перестройки […] своего мировоззрения» [702] .
699
См. обзор дискуссии: Канторович В.Вымысел в художественном очерке // Звезда. 1936. № 4.
700
Лузгин М.За боевой художественный очерк Доклад на конференции пролетарских писателей–очеркистов в январе 1931 г. //Лузгин М. О творческом лозунге. М. [Б. и.], 1932. С. 10.
701
Лузгин М.За боевой художественный очерк. С. 20, 29.
702
С. 31.
Лефовская теория «литературы факта» (в наиболее радикальных своих манифестациях) была вполне романтической попыткой «выскочить из литературы», преодолев ее «изнутри» и отказавшись от образа, типа и сюжетности. В установках на «действенность», «конкретизацию», «перенесение центра внимания литературы с человеческих переживаний на организацию общества», с «переживаний героя на переживание процессов» [703] читается не столько «вызов традиции», сколько опора на нее в том, что касается базовой «веры в факт». Противопоставляя газету литературе, а очерк – роману, лефовцы продолжали оставаться в рамках прежней миметической парадигмы. Выдвигая идею «биографии вещи» в противовес «биографии героя», Сергей Третьяков предлагал рассматривать и самого героя в качестве «вещи», убеждая писателей и читателей в том, что «самый человек предстанет перед нами в новом и полноценном виде, если мы пропустим его по повествовательному конвейеру, как вещь» [704] . Только соцреализм создал предпосылки для подобной радикальной трансформации «факта».
703
Чужак Н.Писательская памятка // Литература факта. М.: Федерация, 1929G. 20, 21, 23.
704
Третьяков С.Биография вещи // Литература факта. С. 70.
Однако соцреалистический «факт» не был простой реализацией авангардного проекта, как утверждает Б. Гройс. Потому хотя бы, что лефовские фантазии сами были сугубо литературными и исходили из наличия некоего «настоящего», «правильного», «неискажающего» мимесиса. Соцреализм же, как уже говорилось, сохраняя внешнюю, «стилевую» связь с миметической традицией, утверждая, что он «отражает жизнь», радикально разрывал со всяким мимесисом. Миметическая природа соцреализма – самый старый и глубокий предрассудок. Спор об очерке как жанре «правдивого», «фактического» отражения жизни, спор о «факте», о «правде и вымысле» в конце 20–х – начале 30–х годов, накануне провозглашения соцреализма был отнюдь не случаен.