Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 3
Шрифт:
Что касается литературы, то могу определенно утверждать, что Сталин читал много. Его начитанность, эрудиция проявлялись не только в выступлениях. Он знал неплохо русскую классическую литературу. Любил, в частности, произведения Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Труднее мне говорить о его знаниях в области иностранной литературы. Но, судя по моим некоторым наблюдениям, Сталин был знаком с книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопассана – и последнего очень хвалил, – а также с произведениями многих других западноевропейских писателей. По всей видимости, много книг прочитал и по истории. В его речах часто содержались примеры, которые можно привести только в том случае, если знаешь соответствующий исторический источник» [1008] .
1008
А.А. Громыко. Памятное. Книга первая. С. 203 – 204.
Но,
Еще во время войны, в феврале 1944 года, было принято партийное постановление «Об антиленинских ошибках и националистических извращениях в киноповести Довженко „Украина в огне“». При принятии этого постановления Сталин лично и самым детальным образом формулировал основные обвинения, ставившиеся в вину талантливейшему украинскому режиссеру А. Довженко. Сталин, в частности, ставил в вину режиссеру следующее:
«Тов. Довженко написал киноповесть под названием „Украина в огне“. В этой киноповести, мягко выражаясь, ревизуется ленинизм, ревизуется политика нашей партии по основным, коренным вопросам. Киноповесть Довженко, содержащая грубейшие ошибки антиленинского характера, – это откровенный выпад против политики партии. Что это действительно так, в этом может убедиться всякий, кто прочтет повесть Довженко „Украина в огне“. Довженко предпослал своей киноповести небольшое, но весьма показательное предисловие. В этом предисловии имеются такие строки: „Если в силу остроты моих переживаний, сомнений или заблуждений сердца какие-либо суждения мои окажутся несвоевременными, или слишком горькими, или недостаточно уравновешенными другими суждениями, то это, возможно, так и есть“ [1009] .
1009
«Литературный фронт». История политической цензуры 1932 – 1946 гг. Сборник документов. М. 1994. С. 112.
Обвинение, мягко говоря, в условиях войны было такое, что его можно было бы посчитать и своего рода приговором. Ибо в тех условиях попытка ревизовать политику партии по основным вопросам являлась равносильной преступлению политического характера. Но этого обвинения вождю показалось недостаточно. Он дополняет перечень прегрешений режиссера: „В своей киноповести Довженко критикует политику партии в области колхозного строительства. Он изображает дело так, будто бы колхозный строй убил в людях человеческое достоинство и чувство национальной гордости, ослабил силу и стойкость советского народа“ [1010] .
1010
«Литературный фронт». С. 116.
Сталин расширяет круг обвинений, присовокупляя к ним обвинение в национализме, которое также считалось тогда особенно опасным: „Далее, националистическая пелена настолько застлала сознание Довженко, что он перестал видеть ту, для всех очевидную, огромную воспитательную работу, которую проделала наша партия в народе по развитию его политического самосознания и повышению его культуры. Только человек, рассматривающий с предвзятых, антиленинских позиций великую созидательную, прогрессивную работу нашей партии и нашего государства, может не заметить того огромного роста сплоченности, политической активности, сознания и культурности советского народа, который стал возможным на почве наших общих успехов“ [1011] .
1011
«Литературный фронт». С. 116 – 117.
И заканчивает вождь в духе, который нам уже хорошо знаком по предшествующим его высказываниям. „Довженко пытается со своих националистических позиций критиковать и поучать нашу партию. Но откуда у Довженко такие претензии? Что он имеет за душой, чтобы выступать против политики нашей партии, против ленинизма, против интересов всего советского народа. С ним не согласимся мы, не согласится с ним и украинский народ. Стоило бы только напечатать киноповесть Довженко и дать прочесть народу, чтобы все советские люди отвернулись от него, разделали бы Довженко так, что от него осталось бы одно мокрое место. И это потому, что националистическая идеология Довженко рассчитана на ослабление наших сил, на разоружение советских людей, а ленинизм, то есть, идеология большевиков, которую позволяет себе критиковать Довженко, рассчитана на дальнейшее упрочение наших позиций в борьбе с врагом, на нашу победу над злейшим врагом всех народов Советского Союза – немецкими империалистами“ [1012] .
1012
«Литературный фронт». С. 121.
Это было в период войны. После войны внимание Сталина к кино, я бы сказал, значительно усилилось, ибо он превосходно понимал, насколько велика роль киноискусства в формировании духовного облика советского общества, каждого советского человека. По инициативе Сталина в создании кинофильмов был сделан сдвиг в сторону исторической тематики: по его указанию режиссерами был создан ряд кинокартин, посвященных видным деятелям российской истории – полководцам, ученым, деятелям культуры и т.д. – например, „Адмирал Нахимов“, „Пирогов“ и др. Это, разумеется, не означало, что в тени оставались темы современности. И здесь, как обнаружил Сталин, имелись серьезные ошибки и провалы. Это видно на примере постановления ЦК партии о второй серии фильма „Большая жизнь“, принятого в сентябре 1946 года при участии Сталина. Он лично критиковал этот фильм, детально разбирая отдельные эпизоды и давал им соответствующую оценку. В целом этот фильм был квалифицирован как порочный в идейно-политическом и крайне слабый в художественном отношении.
В чем вождь увидел основные пороки этого фильма?
В постановлении говорилось:
„В чем состоят пороки и недостатки фильма „Большая жизнь“?
В фильме изображен лишь один незначительный эпизод первого приступа к восстановлению Донбасса, который не дает правильного представления о действительном размахе и значении проведенных Советским государством восстановительных работ в Донецком бассейне…
Фильм „Большая жизнь“ проповедует отсталость, бескультурье и невежество. Совершенно немотивированно и неправильно показано постановщиками фильма массовое выдвижение на руководящие посты технически малограмотных рабочих с отсталыми взглядами и настроениями. Режиссер и сценарист фильма не поняли, что в нашей стране высоко ценятся и смело выдвигаются люди культурные, современные, хорошо знающие свое дело, а не люди отсталые и некультурные…“ [1013]
1013
Власть и художественная интеллигенция. С. 598 – 599.
В итоге выход второй серии фильма на экран был запрещен.
Я не стану в деталях рассматривать другие постановления, касающиеся кино, а остановлюсь более детально на беседе Сталина с режиссером фильма „Иван Грозный“ С. Эйзенштейном и актером Н. Черкасовым – главными создателями фильма. Но прежде несколько ремарок Сталина при обсуждении фильма на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) в 1946 году. Вождь упрекал создателей фильма в том, что они недобросовестно отнеслись к своей работе. „Получается общее впечатление, что постановщики и режиссеры очень мало работают над предметами, которые хотят демонстрировать, очень легко относятся к своим обязанностям. Я бы сказал, что иногда эта легкость доходит до преступности. Люди предмет не изучают, дело не представляют, а пишут сценарий. Это недобросовестное отношение… У нас есть, например, поэты, которые в месяц могут две поэмы написать, а вот возьмите Гете, он 30 лет работал над „Фаустом“, до того честно и добросовестно относился к своему делу. Легкое отношение к делу со стороны авторов некоторых произведений является основным пороком, который приводит режиссеров и постановщиков к выпуску таких фильмов“ [1014] .
1014
И. Сталин. Соч. Т. 18. С. 421.
Касаясь второй серии фильма „Иван Грозный“, Сталин заявил: „Не знаю, видел ли кто его, я смотрел, – омерзительная штука! Человек совершенно отвлекся от истории. Изобразил опричников, как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана. Эйзенштейн не понял того, что войска опричнины были прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство, против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его. У Эйзенштейна старое отношение к опричнине. Отношение старых историков к опричнине было грубо отрицательным, потому что репрессии Грозного они расценивали, как репрессии Николая Второго, и совершенно отвлекались от исторической обстановки, в которой это происходило. В наше время другой взгляд на опричнину. Россия, раздробленная на феодальные княжества, т.е. на несколько государств, должна была объединиться, если не хотела подпасть под татарское иго второй раз. Это ясно для всякого и для Эйзенштейна должно было быть ясно. Эйзенштейн не может не знать этого, потому что есть соответствующая литература, а он изобразил каких-то дегенератов. Иван Грозный был человеком с волей, с характером, а у Эйзенштейна он какой-то безвольный Гамлет. Это уже формалистика. Какое нам дело до формализма, – вы нам дайте историческую правду“ [1015] .
1015
И. Сталин. Соч. Т. 18. С. 422.