Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 3
Шрифт:
Не опасаясь того, что меня могут причислить к почитателям Волкогонова, приведу его мнение по поводу концентрации власти в стране. Как мне кажется, в данном случае он не впадает в присущий ему антисоветизм и антисталинизм, а выражает лишь то, против чего трудно возразить: «В первый период войны Сталин работал по 16 – 18 часов в сутки, осунулся, стал еще более жестким, нетерпимым, часто злым. Ежедневно ему докладывали десятки документов военного, политического, идеологического и хозяйственного характера, которые после его подписи становились приказами, директивами, постановлениями, решениями. Нужно сказать, что сосредоточение всей политической, государственной и военной власти в одних руках имело как положительное, так и отрицательное значение. С одной стороны, в чрезвычайных условиях централизация власти позволяла с максимальной полнотой концентрировать усилия государства на решении главных задач. С другой – абсолютное единовластие резко ослабляло самостоятельность,
362
Дмитрий Волкогонов. Сталин. Политический портрет. Книга вторая. С. 180 – 181.
В дальнейшем я приведу достаточно авторитетные высказывания, которые если и не опровергают утверждение, что таким способом сковывались инициатива, самостоятельность и творчество работников всех рангов, то показывают, что Сталин весьма внимательно относился к мнению военачальников и работников Генштаба и не навязывал собственные решения, опираясь лишь на свою власть и авторитет. Главное же состоит в том, что централизация власти была объективно необходима и без нее трудно было бы не только взять под контроль сложившуюся ситуацию, но и вообще добиться решающих успехов.
Что же касается содержащихся в воспоминаниях утверждений, что Сталин чуть ли не испугался, решив, что соратники пришли с целью арестовать его, то это представляется мне крайне невероятной фантазией. Сталин хорошо знал своих соратников и те границы, в рамках которых они могли действовать. Охрана Сталина не подчинялась им, поэтому даже с этой точки зрения арестовать его они были не в состоянии. Но главное заключается в том, что именно Сталин служил символом и олицетворением власти и режима в целом, поэтому такого рода попытка в условиях начавшейся войны могла бы родиться только в воображении какого-то сумасшедшего. И тогда, и сейчас, по прошествии столь многих лет, подобная мысль выглядит почти сумасбродной. Сталин, конечно, даже в самом мрачном состоянии, не мог себе представить такую возможность, ибо она была абсолютно исключенной. Поэтому мне кажется, что утверждение А.И. Микояна – «у меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать» – следует воспринимать, по крайней мере, как явное преувеличение, если не сказать сильнее!
Если смотреть на ситуацию того времени не с позиций сегодняшнего дня, а в широкой исторической перспективе и учитывать реальное положение дел в тот период, то, как мне представляется, арест или смещение Сталина его соратниками не только тогда, но и в дальнейшем явились бы самоубийственным шагом для самих его соратников. Они прекрасно оценивали складывавшуюся обстановку и отдавали себе отчет в том, что смещение Сталина было равнозначно признанию краха режима, а значит, и их собственного краха. Да и крайним упрощением было бы представлять, будто в такой обстановке вообще даже в качестве гипотетической могла существовать такая вероятность. Сталин был не только реальным вождем, обладавшим почти безграничной властью, но и идейно-политическим олицетворением советского строя. О каком в этом случае аресте могла идти речь? Несмотря на внешнюю правдоподобность излагаемых Микояном обстоятельств происшедшего на ближней даче Сталина эпизода, его квинтэссенция – а именно, что Сталин испугался возможного ареста – выглядит как эмоциональное преувеличение, если не сказать большего. Правда, читатель может возразить: ситуация, мол, была такая, что любой разворот событий предсказать невозможно. Однако вся система власти при Сталине, на мой взгляд, дает определенный и однозначный ответ на рассматриваемый вопрос – это было невозможно в силу простой причины: в силу самой невозможности подобного развития событий.
Описывая некоторые ключевые события первого периода войны, нельзя обойти молчанием вопрос и о так называемой попытке Сталина путем серьезных территориальных и иных уступок заключить с Гитлером сепаратный мир. Эта версия стала усердно распространяться примерно с конца 80-х годов прошлого века. Она излагалась в разных вариантах, с приведением различных дат и фамилий, что уже само по себе вызывало сомнения в ее достоверности. Так, генерал-лейтенант Н.Г. Павленко, доктор исторических наук, рассказывает о следующем свидетельстве Г.К. Жукова:
«– Сталин весьма пессимистично оценивал обстановку на фронтах и перспективы вооруженной борьбы осенью 1941 года. Далее вдруг перешел к военным событиям 1918 года. Смысл его слов сводился к следующим положениям: „Ленин оставил нам государство и наказал всячески укреплять его оборону. Но мы не выполнили этого завещания вождя. В настоящее время враг подходит к Москве, а у нас нет необходимых сил для ее защиты. Нам нужна военная передышка не в меньшей степени, чем в 1918 году, когда был заключен Брестский мир“.
Далее, обращаясь к Берии, он сказал: „Попытайся по своим каналам позондировать почву для заключения нового Брестского мира с Германией, сепаратного мира. Пойдем на то, чтобы отдать Прибалтику, Белоруссию, часть Украины, – на любые условия“.
На мой вопрос к Жукову, что было дальше, он ответил: „Доверенные лица Берии обратились к тогдашнему послу Болгарии в СССР Стотенову (даже здесь несуразица, поскольку послом был не мифический Стотенов, а Стоменов – Н.К.). По словам Стотенова, Гитлер отказался от переговоров, надеясь, что Москва вот-вот падет“» [363] .
363
Цит. по Канун и начало войны. Документы и материалы. С. 371.
Свою лепту в распространение этой версии внес и Волкогонов. Он, в частности, ссылаясь на свою беседу с маршалом К.С. Москаленко, который был членом Специального военного трибунала, судившего Берия и его сообщников в декабре 1953 года, писал: «В свое время мы с Генеральным прокурором тов. Руденко при разборе дела Берии установили, как он показал… что еще в 1941 году Сталин, Берия и Молотов в кабинете обсуждали вопрос о капитуляции Советского Союза перед фашистской Германией – они договаривались отдать Гитлеру Советскую Прибалтику, Молдавию и часть территории других республик. Причем они пытались связаться с Гитлером через болгарского посла. Ведь этого не делал ни один русский царь. Характерно, что болгарский посол оказался выше этих руководителей, заявил им, что никогда Гитлер не победит русских, пусть Сталин об этом не беспокоится». …Не сразу, но Москаленко разговорился… Во время этой встречи с болгарским послом, вспоминал маршал показания Берии, Сталин все время молчал. Говорил один Молотов. Он просил посла связаться с Берлином. Свое предложение Гитлеру о прекращении военных действий и крупных, территориальных уступках (Прибалтика, Молдавия, значительная часть Украины, Белоруссии) Молотов, со слов Берии, назвал «возможным вторым Брестским договором». У Ленина хватило тогда смелости пойти на такой шаг, мы намерены сделать такой же сегодня. Посол отказался быть посредником в этом сомнительном деле, сказав, что «если вы отступите хоть до Урала, то все равно победите».
«– Трудно сказать и категорично утверждать, что все так было, – задумчиво говорил Москаленко. – Но ясно одно, что Сталин в те дни конца июня – начала июля находился в отчаянном положении, метался, не знал, что предпринять. Едва ли был смысл выдумывать все это Берии, тем более что бывший болгарский посол в разговоре с нами подтвердил этот факт» [364] .
В действительности же дело обстояло следующим образом, о чем рассказал П. Судоплатов – непосредственный участник событий тех дней. Причем в официальном документальном издании, на которое я часто ссылаюсь в своей книге, на этот счет сказано буквально следующее, да и то в примечании: «Сообщение П.А. Судоплатова является одним из немногих (если не единственным) документальных свидетельств о попытках советского руководства прощупать возможность быстрого и мирного завершения разразившегося 22.6.41 вооруженного конфликта. Как явствует из ряда документов периода, непосредственно предшествовавшего войне, И.В. Сталин и В.М. Молотов вели „большую игру“, предполагая, что с немецкой стороны будут предъявлены Советскому Союзу некие претензии. Ф. Гальдер 20 июня 1941 г. записал в дневнике, что „Молотов хотел 18.6. говорить с фюрером“. (См. KTB Halder, Bd. II, S. 458.).
364
Дмитрий Волкогонов. Сталин. Политический портрет. Книга вторая. С. 177 – 178.
Имеется свидетельство Ф. Шуленбурга по поводу того, что ему перед отъездом из Москвы было вручено некое „предложение“, которое он должен был передать А. Гитлеру. Это предложение о „компромиссном мире“ он передал Гитлеру по прибытии в Берлин, однако получил от него отрицательный ответ. (См. I. Reischauer. Diplomatischer Widerstand gegen Unternehmen „Barbarossa“, Berlin, 1991, S. 411.).
Советские свидетельства носят косвенный характер. На одно из них ссылается Д.А. Волкогонов, отмечая, что в первые дни войны И.В. Сталин предпринимал такие зондажи. В своих воспоминаниях Г.К. Жуков относит подобные зондажи, проводившиеся Л. Берией, к началу октября 1941 года. Существует и сообщение бывшего сотрудника советского посольства В.М. Бережкова, которому представитель немецкого МИДа фон Боттмер в конце июля 1941 года, во время следования советской колонии через Югославию, говорил о возможности немецко-советских компромиссных переговоров. По прибытии советских дипломатов в СССР это сообщение было доведено до сведения высшего советского руководства.