Политическая машина
Шрифт:
Однако, вскоре молчание прервалось. Из невидимого зала донеслись слабые хлопки, а затем полилась бурная мелодия. Я вздрогнул. Разобрать слова было невозможно, но этот мужественный ритм я узнал бы и во сне:
Тум тумтитум тум тумти
Тум тум тум тумтитум,
Тумтумти тум тутумти
Тум ТУМТУТУМ титум.
Это она! Это точно она! Я весь засиял от скромной гордости.
— Это мое. — сказал я с наигранной небрежностью.
— А? — спросил замечатавшийся констебль.
— Эта песня. Я написал. Моя агитационная песня.
Мне показалось, что полицейский как-то странно меня разглядывает. Может быть, он восхищался, но больше было похоже на разочарование и неприязнь.
— Так вы за Лаулера? — мрачно спросил он.
— Да. Я написал эту предвыборную песню. Которую они сейчас поют.
— Я против него, целиком и полностью. — сказал констебль значительно. — Мне не нравятся его взгляды — подрывные, вот как я их называю. Подрывные.
Ответить было нечего. Такие различия мнений неприятны, но от них никуда не денешься. В конце концов, неужели политические разногласия помешают началу такой прекрасной дружбы? Тактичнее всего обойти их молчанием. Я решил осторожно перевести разговор на менее скользкую почву, и словоохотливо заметил:
— Я в Редбридже впервые.
— А? — сказал констебль, но я видел, что ему неинтересно. Он в три быстрых затяжки докурил свою сигарету, и затоптал ее. Мне показалось, что он как-то странно напрягся и подобрался. В его рыбьих глазах я прочел, что время для болтовни прошло, и настала пора приниматься за нелегкую полицейскую работу. «Это дверь на платформу, мистер?» — спросил он, кивая на нее шлемом.
Не знаю почему, но в тот момент меня охватило дурное предчувствие.
— А зачем вам на платформу? — спросил я тревожно.
Сомнений больше не осталось: я ему не нравился. Он окинул меня таким холодным взглядом, что я попятился в некотором страхе.
— Не ваше дело — сказал он сурово — для чего мне на платформу. Если уж вам так хочется знать — продолжил он, с легкой непоследовательностью, отличающей великие умы — мне там нужно арестовать кое-кого.
Возможно, для Юкрича это скверный комплимент, но я сразу подумал о нем. Кроме председателя, на платформе сидело еще человек двадцать горячих сторонников Носяулера, но мне и в голову не пришло, что рука закона может опуститься на кого-то из них. Через секунду я понял, что инстинкт меня не обманул. Пение смолкло, и громовой голос заполнил все пространство зала. Он что-то произнес, переждал раскаты хохота, и заговорил снова.
— Вот он. — кратко сказал констебль.
— Это, должно быть, ошибка — сказал я. — это мой друг, мистер Юкрич.
— Его имя я не знаю, и знать не хочу. — возразил суровый констебль. — Но если это тот долговязый, в пенсне, проживающий в гостинице «Бык», то его-то мне и нужно. Может, он талантливый оратор с богатым чуйством юмора — горько сказал констебль, когда еще один взрыв веселого смеха встретил, как видно, очередную шпильку по адресу его кандидата. — да только ему придется пройти со мной в участок, и объяснить, как он оказался во владении краденной машины, объявленной в розыск.
Мое сердце остановилось. Я увидел свет.
— Ма… шины? — проблеял я.
— Машины. — подтвердил констебль.
— А фамилия того господина, который заявил об угоне, случайно не Кут? Потому что…
— Я не…
— Потому что, если так, то это ошибка. Мистер Юкрич — личный друг мистера Кута, и…
— Я не знаю, как зовут хозяина машины. — ушел от вопроса констебль. — Все, что я знаю — машина в розыске, а этот тип на ней катается.
В этот момент я оперся о дверь, и в спину мне ткнулось что-то твердое. Я украдкой потянулся к пояснице, и нащупал ключ. Полицейский как раз отвернулся, чтобы вытащить блокнот. Я тихо повернул ключ, и сунул в карман.
— Вы не соизволите малость подвинуться и дать человеку пройти?.. — выпрямился полицейский. Он повертел ручку.
— Э, да тут заперто!
— Да? — сказал я. — Правда?
— Как же вы вышли, если дверь заперта?
— Когда я выходил, было не заперто.
Он подозрительно взглянул на меня, а затем властно постучал костяшкой толстого красного пальца.
— Тссс! — возмущенно зашипели за дверью.
— Никаких «тсс!» — отрезал констебль. — Открывайте, да поживее. — и постучал кулаком, похожим на бараний окорок. В коридоре удары отдавались, как раскаты отдаленного грома.
— Эй, послушайте, — возразил я — Вы мешаете собранию!
— Я и хочу помешать собранию! — ответил этот сильный, но не молчаливый человек, холодно взглянув на меня через плечо. И тут же доказал, что слова у него с делом не расходятся: отступил на один или два фута назад, занес свою массивную ногу и пнул дверь.
Зал Общества Объединенных Механиков был выстроен вполне добросовестно, и двери там были достаточно прочные для обычных надобностей. Но на удары полицейской ноги его строитель рассчитывать не мог. Замок не выдержал, и с громким скрипом, похожим на формальный протест, дверь отворилась. За ней показалась целая галерея испуганных лиц. Не знаю, слышала ли публика в зале этот шум, но на платформе он произвел должное впечатление. На мгновение я увидал спешащие к нам силуэты, председателя, похожего на удивленную овцу, сердитый взгляд Юкрича; но тут констебль шагнул вперед через обломки двери, и заслонил мне обзор. Через секунду стало ясно, что публика заинтересовалась. Повсюду в зале раздавался недоуменный гул. Я выскочил на платформу, и увидел, что тяжкая десница Закона опустилась на свою жертву. На глазах у всего честного народа она крепко схватила Юкрича за плечо.
Еще миг — и полицейского никто бы не услышал, все потонуло бы в гвалте и гаме. Но он не упустил этот миг: выпятив грудь, он заорал, словно давал показания перед глухим судьей:
— Он — укррал — ма-ши-ну! Я — его — ар-рестую — за крражу — ах-то-мо-би-ля! — проревел констебль. И тут же исчез вместе с Юкричем, так внезапно и стремительно, как умеют только стражи порядка, привыкшие вырывать уголовных преступников из круга друзей и единомышленников.
Последовало длительное замешательство. Ничего подобного прежде не случалось на редбриджских митингах, и публика не знала, что теперь делать. Первым опомнился угрюмый человечек в третьем ряду, который еще во время речи председателя привлекал общее внимание ехидными выкриками. Он вскочил на стул с ногами, и завопил:
— Люди Редбриджа!
— Садиись! — машинально загудела толпа.
— Люди Редбриджа — повторил человечек непропорционально громким голосом. — и вы собираетесь доверить — вы хотите поддержать — вы намерены поручить свои нужды тому, кто нанимает уголовников…
Ему снова посоветовали садиться, но многие уже кричали: «Слушайте! Слушайте!»
— …кто нанимает уголовников, чтобы нас агитировать? Люди Редбриджа, я…
Тут угрюмого человечка за шиворот стащили на пол. Его противника огрели по затылку зонтиком. Некое третье лицо сломало зонтик и поразило его хозяина в нос. После чего, так сказать, началась общая дискуссия. Дрались, кажется, все против всех, а в задних рядах группа серьезных мыслителей, похоже, обитателей Бисквит-роу, начала расчленять стулья и кидать их куда попало. Когда дерущиеся потекли на платформу, собрание можно было считать закрытым. Председатель довольно резво для своих лет возглавил паническое бегство к моей дверце. Прочие избранные наступали ему на пятки. Я занял в этом забеге достойное десятое место. Последнее, что я видел на митинге в поддержку Носяулера Лаулера, было лицо Носяулера, искаженное мукой, когда он споткнулся о перевернутый стол, пытаясь достичь выхода в три броска.