Политическая наука №3 / 2014. Посткоммунистические трансформации: Политические институты и процессы
Шрифт:
5. Если мы добавим к этим наиболее важным предпосылкам другие факторы, такие как политическая культура, смена элит, то в нашем уравнении окажется слишком много неизвестных, чтобы прийти к однозначным аналитическим заключениям. Для политической науки это означает следующее.
А. Общая закономерность во всех трансформациях, независимо от того, ведут ли они к демократизации, состоит в относительном уменьшении значимости объективных предпосылок и расширении сферы, в которой ведущими становятся субъективные, актор-ориентированные факторы. Эта закономерность ни в коем случае не носит абсолютного характера: взаимоусиление негативных предпосылок может образовать критическую массу, исключающую демократизацию или заводящую ее в тупик; в каких-то обществах влияние «ресурсного проклятия» может предопределять судьбу этих обществ на
Б. Обзор политических преобразований в посткоммунистических странах наглядно демонстрирует роль, которую в них сыграли актор-ориентированные факторы. Демократизация происходит там, где элиты, вольно или порой невольно, избирают институциональное устройство и развивают практики, способствующие более развитому и лучше институционализированному плюрализму, разрешению конфликтов и вовлечению общества в политику. Выбор такого политического курса изначально может диктоваться внешними факторами, например стремлением «приблизиться к Европе», но со временем они укореняются и обретают собственные стимулы развития. Истории «побед акторов над структурами» – это Молдова и Украина, Сербия, Хорватия, Черногория, возможно – Румыния и Болгария. Список достаточно обширен, чтобы характеризовать это явление как полноценный тренд.
В. В других случаях элиты избирают политический курс, препятствующий развитию плюрализма и враждебный либерализму. Такой выбор всегда делается намеренно, чтобы сохранить контроль над благами «ресурсного проклятия», монополию на власть и / или из страха социального протеста. Порой, однако, такой выбор подается собственному обществу как вынужденный или камуфлируется заявлениями о «национальном пути» к демократии. Такие случаи – тупики демократизации. Из нашей выборки Россия и Украина – примеры таких «застрявших транзитов». Развитие событий покажет, возможна ли в них эволюционная демократизация, или выход из подобного тупика возможен лишь через коллапс социальной модели (в более бедных странах) или смену элит под воздействием либо поколенческих, либо внешних факторов, требующих специального анализа.
Г. Выше уже упоминалась необходимость анализа каждого конкретного случая. Отметим теперь одно из измерений такого анализа, имеющее прямое отношение к оценкам дальнейшего развития посткоммунистических стран. В отличие от всего остального мира они начали свои трансформации с близкого к нулевому уровня развития рыночных отношений в экономике. В этом регионе мы и сейчас найдем примеры того, как демократия возникала параллельно с рождением или возрождением «буржуа», если вспомнить знаменитую максиму Дж. Баррингтона Мура «нет буржуа – нет демократии» [Moore, 1966]. Центральная и Юго-Восточная Европа не только построили демократии с рыночной экономикой, но и доказали их состоятельность: даже тяжелое воздействие экономического кризиса в 2008–2010 гг. не нанесло серьезного ущерба их демократическим институтам и практикам, в отличие от многих других европейских демократий (по оценкам индекса демократии журнала «Economist» за 2010 г.). Но этот «буржуа» будет продолжать развиваться даже в недемократических странах. В последнее десятилетие впечатляющие результаты показала модель авторитарного экономического роста в Китае, служащая образцом для многих недемократических стран Третьего мира: это выглядит глобальным вызовом демократии как «единственной игры в городе». Модели экономического роста в странах «ресурсного проклятия», таких как Россия, Казахстан или Азербайджан, не приносят значимых свидетельств роста запроса на демократизацию. Напротив, новейшие исследования среднего класса в России [см.: Средний класс после кризиса, 2010] показывают, что у современного российского «буржуа» развиваются как продемократические, так и проавторитарные запросы; первые связаны с модернизацией, вторые – со страхом хаоса или попыток «реванша» со стороны менее удачливых социальных слоев в случае, если страна вступит на путь демократизации.
Наши выводы ни в коем случае не носят завершенного характера. Преобразования во многих посткоммунистических странах отнюдь не закончены. Структуры всех экономик, в том числе в недемократических странах, продолжают видоизменяться, и общий тренд этих изменений – прорыночный. Недемократические правители и те вынуждены имитировать демократические процедуры и проводить выборы. Демократические ценности и либеральные практики являют себя постсоветским гражданам даже через кривые зеркала авторитарных режимов. С другой стороны, после кризиса 2008–2010 гг. на повестку дня вновь вернулся вопрос о качестве демократии и госуправления даже в домене устоявших демократий. На обозримое будущее в дискурсе о демократии очевидно будут доминировать темы пределов демократической волны 1989–2010 гг. и вызов демократии со стороны китайской модели развития. Но в новый раунд обсуждения судеб демократии мы входим с лучшим пониманием ее основных трендов и осознанной потребностью более нюансированного изучения взаимовлияния объективных и субъективных факторов развития каждого трансформирующегося общества.
Петров Н. Обилие слабого государства // Pro et Contra. – М., 2011. – Т. 15, № 5. – С. 51–66.
Полтерович В., Попов В. Демократия, качество институтов и экономический рост // Прогнозис. – М., 2006. – № 3. – С. 91–114.
Полтерович В., Попов В., Тонис А. Нестабильность демократии в странах, богатых ресурсами // Экономический журнал ВШЭ. – М., 2008. – № 2. – С. 176–200.
Средний класс после кризиса: экспресс-анализ взглядов на политику и экономику / Григорьев Л.М., Макаренко Б.И., Салмина А.А., Шаститко А.Е. – М.: МАКС-Пресс, 2010. – 147 с.
Carothers T. The end of the transition paradigm // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 1. – Р. 5–21.
Diamond L. Can the whole world become democratic? Democracy, development, and international policies. – 2003. – 34 p. – Mode of access:(Дата посещения: 14.05.2014.)
Elgie R. From Linz to Tsebelis: Three waves of presidential / parliamentary studies? // Democratization. – L., 2005. – Vol. 12, N 1. – Р. 106–122.
Fish S. Stronger legislatures, stronger democracies // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2006. – Vol. 17, N 1. – Р. 5–20.
Gellner E. Conditions of liberty: Civil society and its rivals. – N.Y.: Hamish Hamilton, 1994. – vii, 225 p.
Huntington S. The third wave: Democratization in the late twentieth century. – Norman: Univ. of Oklahoma press, 1991. – xvii, 366 p.
Lijphart A. Patterns of democracy: Government forms and performance in thirty-six countries. – New Haven: Yale univ. press, 1999. – xiv, 351 p.
Linz J. The perils of presidentialism // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 1990. – Vol. 1, N 1. – Р. 51–69.
Moore B. Social origins of dictatorship and democracy: Lord and peasant in the making of the modern world. – Boston: Beacon press, 1966. – xix, 559 p.
Ross M. Does oil hider democracy? // World politics. – Cambridge, 2001. – Vol. 53, N 3. – Р. 325–361.
Shugart M., Carey J. Presidents and assemblies: Constitutional design and electoral dynamics. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1992. – ix, 316 p.
Treisman D. Oil and democracy in Russia: Working Paper 15667. – Cambridge, MA, 2010. – Mode of access:(Дата посещения: 14.05.2014.)
World economic outlook: A survey by the staff of the International Monetary Fund. – Washington, DC: International Monetary Fund, 2010. – April. – 216 p. – Mode of access:(Дата посещения: 14.05.2014.)
Разделенная исполнительная власть и демократизация в полупрезидентских системах 7
7
Статья написана специально для нашего журнала. Перевод с английского.