Политическая наука №4 / 2015. Сравнительные исследования мировой политики

Коллектив авторов

ЦА как «сердце» евразийского Хартленда соединяет кратчайшим путем «запад» КНР и ЮВА с Россией, Европой, Закавказьем, Каспием. «Экономический пояс» наиболее полно включает транзитный потенциал ЦА, особенно Казахстана и Киргизии, повышает безопасность и всего региона, и каждой страны. Страны ЦА граничат с Синьцзяном, нестабильным регионом КНР. Они располагают разветвленными дорогами и трубопроводами, связывающими их между собой, с Россией и КНР. Казахстан с Россией связывает несколько железных дорог, в том числе трансроссийская дорога, проходящая через территорию Казахстана. Включение ЦА в мегапроект «Экономического пояса» – это «новое открытие Хартленда». Страны ЦА могут существенно выиграть от реализации этого проекта.

Через Белоруссию «северный» маршрут «Экономического пояса» выходит

в Польшу и Западную Европу. После кризиса на Украине в 2014–2015 гг. значение потенциала интеграции Белоруссии намного возросло. Белоруссия, в сравнении с Украиной, наглядно показывает зависимость реального потенциала интеграционной политики от состоятельности государства. Белоруссия разрывает общую линию изоляции России, выстроенной НАТО с помощью Балтии, Польши, Румынии, Болгарии, Грузии, а теперь и Украины.

Отношения КНР с другими государствами Евразии, вовлекаемыми в проект, оказываются по разным причинам гораздо сложнее: а) «замороженные» пограничные споры с Индией контрастируют с урегулированными спорами КНР, России, государств ЦА; б) стабильные отношения КНР – Пакистан осложняются действиями талибов и внутренней нестабильностью данного соседа; в) вовлечение в проект Афганистана затруднено из-за продолжающейся гражданской войны; г) отношения с государствами ЮВА осложнены серьезными территориальными спорами как на суше, так и на море. Все это ослабляет потенциал их интеграционной политики.

Социокультурные рамки в оценке потенциала интеграции

Полезно обращение к историческим и социокультурным аспектам Евразии. Например, историки Китая и ЮВА (Мин Шу, Су Бейхаи, Хуан Янхуа, Дж. Миллвард и др.) пишут о «трибутных соглашениях». Этот термин трактуют по-разному. Западные авторы называют их «символическими», связывают с «дарами» (gift-relation) [Millward, 2007, р. 73, 75]. Некоторые специалисты считают, что за трибутными соглашениями скрываются вассальные отношения (fanshu), которые включают тесные экономические и культурные связи, отраженные в особенностях китайской цивилизации [Su Beihai, Huang Jianhua, 1993, р. 54].

Су Бейхаи и Хуан Янхуа рассматривают трибутные соглашения не только в плане совместных военных и дипломатических действий. Так, соглашения уйгурских княжеств Турфан, Хами, Минского Китая, Тимуридов отражали торговую зависимость от монополии Китая в производстве шелка и других товаров, поставлявшихся в Европу и другие регионы до XVII в. в основном через Турфан и Кашгар. На наш взгляд, больше соответствует действительности интерпретация трибутных соглашений, когда их рассматривают в контексте восприятия Китая как империи, обеспечивающей защиту и внешний арбитраж для соседних народов [Min Shu, 2011, р. 229]. Они могут трактоваться как далекие предпосылки региональной интеграции вокруг доминирующих государств, что помогает разрабатывать формы, учитывающие международное право и цивилизационный опыт.

Интеграционные проекты должны иметь органичные предпосылки – «горизонтальные» связи людей: территориальные (отсюда возникают пути сообщения и простые логистические схемы), антропологические (демографические, этнические, миграционные), духовные (культурные, религиозные), производственные (разделение труда, обмен товарами). Такие связи стимулируют интеграцию (приграничные связи жителей), хотя по своему генезису зависят от местного контекста.

Такая «горизонтальная» анархичная сила прокладывала древние трансграничные пути (Шёлковый путь). В 1990-е годы после развала СССР индивидуальные поставщики товара («челноки») стали творцами интеграции рынков товаров и труда, «пионерами» возрождения Шёлкового пути. Первичная сила приграничного сотрудничества помогает и в формирования регулирующих иерархий («вертикалей») интеграции. Трансграничные массовые устремления индивидов и групп требовали «вертикальной» регуляции местных и центральных властей, а также региональных объединений. Эти регуляции могут включать в себя некие неотрибутные системы, соединяющие анархии и иерархии.

В связи с развитием сетей трансграничных связей людей и негосударственных акторов оформляются «вертикальные» регуляции. Люди и организации выступают как граждане и резиденты (нерезиденты) государств в индивидуальном

и коллективном (корпоративном и транскорпоративном) качестве, используют национальную и иностранную валюту. Миграция, смена гражданства, проникновение ТНК в разные страны, международные сделки хозяйствующих субъектов – все это стимулирует государства поддерживать свои суверенные «вертикали» (пограничные, таможенные, санитарные, ветеринарные, служб безопасности, миграционного контроля и т.д.). Есть государственные регуляции, отвечающие за сотрудничество и международную интеграцию (министерства, комитеты парламентов, службы). Возникают «вертикали» интеграционных образований регионального масштаба (СНГ, ШОС, ЕАЭС и др.).

Противоречия между «горизонталями» и «вертикалями» в случае Китая и ЮВА исследовались, в частности, в работах Э. Рида [Reid, 2004]. Контроль государств ограничивает активность анархичных трансграничных «горизонталей». Так, таможенный и пограничный контроль тормозит транзит грузов и пассажиров. Негосударственные сетевые анархии пытаются уходить от контроля государственных иерархий.

Данные рассуждения помогают аргументировать выводы о том, что сотрудничество России, Белоруссии, государств ЦА, КНР формирует реляционные анархии и иерархии, полезные для структур интеграции. При сравнении отношений КНР с государствами на других маршрутах «Экономического пояса», а также «Морского Шелкового пути» можно показать преимущество «северного» маршрута, более высокий потенциал интеграционных политик России, ЦА, Белоруссии.

Реляционные анархии и иерархии выражаются в проблеме консолидации (деконсолидации) обществ. Э. Гидденс обозначает противоречие процессов и структур (дихотомия «солидарность территориальная versus солидарность движений») как «разукоренение» (disembedding) [Giddens, 1990, р. 21]. Оно вырастает до масштабов противоречия государственного суверенитета, национальной идентичности и глобализации. Хуа Шофэн пишет о значении «силы сцепления народа» и «силы согласованности элиты» [Портяков, 2014, с. 9], а М. Кастельс обнажает противоречие локальности «национальных масс» и «космополитизма элиты» [Кастельс, 2000].

«Разукоренение» (disembedding) усиливается и усложняется, если западные по своему происхождению институты и механизмы переносятся в восточные общества. Обозначим особенности Азии, влияющие на региональную интеграцию.

1. Евразийские и азиатские государства формировались на основе исторических связей многих коренных народов, верований, социальных групп, более разнообразных и многочисленных, чем при формировании западных государств. На просторах России проживают более 150 народов, большинство из которых коренные. Исследователи Индии пишут о существовании в ней 600 официально признанных племен и многих сотен более мелких, говорящих на 300 языках [Бейлз, 2006, с. 205]; а также о 52 крупных племенах, 6400 кастах и полукастах, говорящих на 1654 языках 8 [Singh, 2010]. Сложность социальных и этнических структур обществ характерна для Китая (особенно Синьцзяна), стран ЦА.

8

В данном отношении, наряду с Индией, такое множество своеобразных локальных «анархий» характерно еще для Индонезии, состоящей из 17 тыс. островов, сообщества которых значительно различаются в социокультурном плане.

2. Народы в странах Азии исторически более тесно связаны с территорией проживания, обладают более устойчивыми этническими особенностями по сравнению с народами западных стран, более ревностно сохраняют этнокультурную специфику, своеобразие территориальных и родовых коллективов (общин). Одна из особенностей – коллективная хозяйственная и социальная деятельность (владение землей, содержание оросительных систем, пастбищ, храмов, организация помощи и праздников) [Нурулла-Ходжаева, 2012; Meurs, 2001; Пак Чан Кю, 1998]. В ХХ в. в России и ряде стран Азии вводились социалистические формы хозяйствования. Их замена правовым индивидуализмом, разрушающим коллективное владение [Веретевская, 2010, с. 153], не решает проблемы [Ханн, 2011].