Политика доброты. Сборник.
Шрифт:
Его жизнь
Интервью подготовлено Джоном Аведоном
Дж. А.: Каковы были Ваши первые ощущения, когда Вас признали Далай Ламой? Что, Вы думали, с Вами произошло?
Д. Л.: Я был очень счастлив. Мне это пришлось весьма по душе. Еще до официального признания я часто говорил своей матери, что поеду в Лхасу. Я любил, усевшись дома верхом на подоконник, воображать, что еду на лошади в Лхасу. В то время я был совсем малышом, но это запомнилось мне очень хорошо. Я горел желанием туда отправиться. Еще одна вещь, о которой я не упомянул в своей биографии, — это то, что вскоре после моего рождения на крыше нашего дома поселилась пара ворон. Они прилетали каждое утро, некоторое время сидели на крыше, а потом опять улетали. Это представляет особый интерес, поскольку
Кроме того, произошел еще один случай, очень хорошо запомнившийся моей матери. Вскоре после прибытия в Лхасу я сказал, что мои зубы хранятся в ящичке, который находится в одном из домов Норбулинга. Когда они вскрыли ящик, то нашли зубные протезы, принадлежавшие Далай Ламе Тринадцатому. Я просто указал на этот ящик, утверждая, что там лежат мои зубы. Сейчас я этого уже не помню. Новая память, связанная с этим телом, оказывается сильнее. Прошлое Постепенно сжимается в размерах, становясь все менее различимым. Если я Не сделаю особого усилия, для того чтобы это вспомнить, данный эпизод не всплывет в моей памяти.
Дж. А.: Помните ли Вы процесс своего рождения или предшествующее ему пребывание в материнской утробе?
Д. Л.: В данный момент нет. Я не помню также, сохранялась ли память об этом у меня в детские годы. Однако существует один не очень показательный внешний признак, который, возможно, о чем-то и говорит. Дети обычно рождаются с закрытыми глазами. Мои глаза в момент прихода в этот мир были открыты. Это в какой-то степени может указывать на сохранение Ясности ума во время пребывания в материнской утробе.
Дж. А.: Что Вы чувствовали в детские годы в связи с тем, что взрослые относились к Вам, как к важной персоне? Вызывало ли такое почитание у Вас чувство беспокойства или даже страха?
Д. Л.: Тибетцы — очень практичные люди. Старшие по возрасту никогда не стали бы ко мне относиться подобным образом. Кроме того, я обладал большой уверенностью в себе. Когда я впервые подъехал к Лхасе через Дебутангскую долину, навстречу мне выступил нечунгский оракул, чтобы еще раз подтвердить правильность выбора. Его сопровождал пожилой, всеми уважаемый и достигший высокой духовной реализации геше из школы Лузелинг Дрепунгского монастыря. Его глубоко волновало то, был ли я избран по праву или нет. Сделать ошибку при выборе Далай Ламы было бы очень опасно. Понимаете, это был религиозный человек, а не правительственный деятель. Он вошел в палатку, где я находился с группой наблюдателей, и вынес свой вердикт: вне всяких сомнений, выбор сделан верный. Так что, как видите, несмотря на то что некоторые досточтимые и праведные старцы желали лично удостовериться в правильности решения, я, судя по всему, недурно сыграл свою роль, заставив их в это поверить. (Смеется.) Мое положение никогда не вызывало у меня чувства дискомфорта. Чарльз Белл заметил, что я относился ко всему весьма просто. Что касается страха, то мне очень хорошо запомнился один случай. Однажды вечером мне захотелось навестить свою мать, приехавшую вместе с остальной семьей в Лхасу. Я находился в палатке регента. У входа стоял здоровяк-телохранитель. Был вечер, солнце клонилось к закату, и на фоне этого — огромный человек с поврежденным глазом. Я помню, что очень испугался, у меня просто душа ушла в пятки. Так я и не решился покинуть палатку.
Дж. А.: Произошли ли в Вас какие-нибудь изменения между шестнадцатью и восемнадцатью годами, когда Вы приняли на себя обязанности мирского правителя?
Д. Л.: Да, я изменился... слегка. Я пережил много счастья и боли. Через это, а также через рост и накопление опыта, через возникающие проблемы и страдания я изменился. Окончательный «продукт» этого процесса находится сейчас перед вами. (Смеется.)
Дж. А.: А что Вы скажете о том времени, когда Вы только вошли в пору отрочества? У многих людей возникают трудности, когда они пытаются определиться как личность, найти свое место во взрослом мире. Происходило ли с Вами нечто подобное?
Д. Л.: Нет. Моя жизнь протекала весьма размеренно. Дважды в день я садился заниматься. Каждый урок продолжался ровно час, а остальное время я предавался играм. (Смеется.) Затем в возрасте тринадцати лет я приступил к изучению философии, определений, искусства ведения дискуссии. Время моих занятий увеличилось. Я также изучал каллиграфию. Однако все это происходило согласно установленному порядку, и я постепенно привык. Иногда у меня бывали каникулы. Это было очень приятное, счастливое время. Лобсанг Самтен — мой родной старший брат — обычно проводил время в школе, но на каникулы он всегда приезжал меня навестить. Временами моя мать привозила из долины Амдо особый хлеб. Очень пышный и вкусный. Она пекла его сама.
Дж. А.: Была ли у Вас возможность поддерживать близкие отношения с отцом, когда Вы росли?
Д. Л.: Мой отец умер, когда мне было тринадцать лет.
Дж. А.: Испытываете ли Вы особый интерес к кому-либо из Ваших предшественников? Или, может быть, чувство внутреннего родства?
Д. Л.: Мне близок Далай Лама Тринадцатый. Он во многом усовершенствовал обучение, поднял уровень образования в монашеских школах. Он дал серьезный толчок развитию настоящих религиозных мыслителей. Он сделал невозможным продвижение человека в духовной иерархии, приобретение им должности настоятеля и так далее, если тот не обладал для этого соответствующей подготовкой. В этом отношении он был очень строг. Он посвятил в монахи десятки тысяч человек. В этом заключаются два его основных религиозных достижения. Он не давал много посвящений или наставлений. Что касается благополучия страны, то он уделял много внимания и сил искусству управления государством, особенно его отдаленными районами. Он размышлял о том, как они должны управляться, и о тому подобных вещах. Он очень заботился, чтобы правительство более эффективно справлялось со своими функциями. Его глубоко волновал вопрос границ и другие аналогичные проблемы.
Дж. А.: Что в течение Вашей жизни являлось для Вас внутренним вызовом? Какие уроки Вы из нее вынесли на личностном уровне? Какие осознания и переживания оказали наибольшее воздействие на развитие Вас как личности?
Д. Л.: Что касается религиозного опыта, то для него большое значение имело некоторое осознание шуньи (пустоты как отсутствия независимой самосущей природы) — некоторые переживания, некоторый опыт, — а в основном бодхичитта, альтруизм. Это во многом мне помогло. В какой-то степени, можно сказать, это сделало меня новым человеком, изменило меня как личность. Я все еще иду вперед по этому пути. Пробую себя на нем. Этот путь дает человеку внутреннюю силу, мужество, ему становится легче принимать жизненные ситуации. Это одно из величайших переживаний.
Дж. А.: Говоря о бодхичитте, Вы имеете в виду постоянное углубление внутренней реализации или определенный момент, связанный с внешним опытом?
Д. Л.: Главным образом я говорю о внутренней практике. Также возможно участие внешних причин или обстоятельств. Внешние факторы могли бы сыграть роль в развитии некоторого ощущения бодхичитты. Но в основном это должно прийти из внутренней практики.
Дж. А.: Можете ли Вы описать конкретный момент из своей практики, когда Вы переступили определенную черту?
Д. Л.: Рассмотрение теории шуньи — сперва теория шуньи, затем чувство бодхичитты... Где-то в 1965-66 годах, в это время. Это на самом деле очень личное. Подлинный религиозный практик должен держать такие вещи при себе.
Дж. А.: Хорошо. Если говорить не о Вашем глубочайшем внутреннем опыте, а о том, что являлось частью Вашей жизни
какие-то события из нее, — как это повлияло на Вас как на человека? Каким образом воздействовал этот опыт на Ваш внутренний рост?