Политика & Эстетика
Шрифт:
Имя Бодлера обрастает своего рода легендами. В «Литературных воспоминаниях» М. Дюкана можно прочесть нечто вроде анекдота: Бодлер выкрасил волосы в зеленый цвет и явился к Дюкану, а тот делает вид, что не замечает ничего необычного, и даже на прямой вопрос отвечает, что все нормально, у всех волосы зеленые, вот если бы ваши были голубыми, было бы чему удивляться. Бодлер немедленно уходит и, встретив на улице знакомого, предостерегает его: «Не стоит сегодня ходить к Дюкану, у него убийственное настроение».
Критик Ж. Леваллуа живописует бодлеровскую манеру чтения своих стихов: предварительно угостив слушателей пуншем, он тихим, кротким голосом, мягко, нежно, с аффектированным благодушием и с оттенком елейности декламирует что-нибудь ужасное, вроде «Падали» или «Вина убийцы». Этим создается шокирующий и неотразимый контраст.
Экстравагантность поведения, психологическая и творческая установка на «сладострастие в страдании», на «умиротворяющую радость страдания» (в сочетании с другими шокирующими атрибутами поэзии и некоторыми обстоятельствами жизни Бодлера) повлекли за собой последствия, о которых сам он скажет в одном из писем к В. Гюго: «Je sais que d'esormais, dans quelque genre de litt'erature que je me r'epande, je resterai un monstre et un loup-garou» 129 («Знаю,
129
Baudelaire Ch. Correspondance. P. 176.
130
Ibid. P. 264.
131
Ibid.
Повторяющееся сравнение себя самого с «оборотнем», «волкочеловеком» – не просто гипербола или горькая шутка, это скорее аллюзия на «ликантропию» старшего литературного собрата вызывающе дерзкой и трагической судьбы – Петрюса Бореля, который умер незадолго до написания этих писем, в июле 1859 года. «Тень» Бореля вполне отчетливо просматривается за «автопортретом» Бодлера, особенно если знать, что в 1861 году Бодлер опубликует в журнале «Revue Fantaisiste» статью о Петрюсе Бореле, исполненную сочувствия к судьбе этого «неистового» романтика.
Борель упорно именовал себя ликантропом (lycanthrope – ученый синоним общеупотребительного loup-garou – оборотень) и в своих поэтических «Рапсодиях» («Rhapsodies», 1831), и в сборнике-мистификации «Шампавер. Безнравственные рассказы» («Champavert. Contes immoraux», 1833) 132 .
Бодлер высоко ценил Бореля как творческую личность и неординарного человека, постоянно бросавшего вызов общепринятым нравам и здравомыслию. Кружок «неистовых», возглавляемый Борелем и носивший название «Bousingot» (слово непереводимое и не имеющее во французском языке ясного смысла и этимологии), был одним из тех, что составляли парижскую богему – пестрое сообщество писателей и художников, отличавшихся скандальными нравами и причудами; люди богемы противопоставляли себя «парикам», то есть тем, кто придерживался старозаветных традиций и вкусов и в искусстве, и в быту. Вопреки моде и «хорошему тону» некоторые из этих «чудаков» (в том числе Борель) носили бороду и любили украшать свой костюм жилетом `a la Marat, прической `a la Robespierre, перчатками «цвета королевской крови». С этими атрибутами Борель и был изображен на портрете художника Н. Тома (Napol'eon Tom), выставленном в Салоне 1833 года.
132
Суеверия, связанные с оборотнями, издавна бытовали в народном сознании и даже становились предметом «научного» описания, по крайней мере с ХVI века. Сведения о ликантропах даются и в «Словаре суеверий» Колена де Планси (Collin de Plancy, «Dictionnaire infernal», 1818). Подозревая оборотней в колдовстве и считая их виновниками многих бедствий, общество преследовало их, причиняя им больше зла, чем сами они реально способны были причинить ему. Поэтому слово «оборотень» стало означать не просто колдуна или опасного человека, но в большей степени – отверженного, гонимого, а значит, и ожесточившегося против «нормальных» людей. Именно в этом смысле разбойники в драме П. Мериме «Жакерия» именуют себя «волками», а своего предводителя – Оборотнем.
Одно из непозволительных «чудачеств» Бореля обернулось суровым приговором – не судебной инстанции, а фельетониста Жюля Жанена, который в 1839 году в консервативной и очень влиятельной газете «Journal des D'ebats» возмущался тем, что в романе Бореля «Мадам Потифар» в благожелательном тоне упомянут маркиз де Сад. Жанен воспринял это как возражение своей статье о Саде, появившейся незадолго до этого, в 1834 году в «Revue de Paris» и ставшей чем-то вроде официального вердикта, закрепившего за де Садом статус одиозного автора. Мнение Жанена, бойкостью пера стяжавшего почти официальный титул «принца критиков», повлияло на дальнейшую литературную судьбу Бореля, тем более что Жанен до 1872 года оставался ведущим критиком «Journal des D'ebats».
Первым, кто попытался возразить общему осуждению Бореля, стал Шарль Бодлер 133 . В упомянутой выше статье он говорит о писателе, умершем далеко за пределами Франции, в Алжире, как об «одном из светил на мрачном небосводе романтизма». Он ценит в Бореле «поистине эпический талант», проявившийся в романе «Мадам Потифар», и сочувствует стремлению этого «неистового» романтика избежать «золотой середины» в любом ее обличье, будь то конформистская умеренность в политических симпатиях, благопристойность манер или принципы творчества. Нарочитая удаленность от «золотой середины» в литературе оборачивается пристрастием к чрезмерному, кричащему в чувствах, страданиях и настроениях, к избыточному во всем, что касается формы, колорита, общего тона произведений. Примечательно, что Бодлер – с его убеждением в том, что «красота всегда отмечена странностью», – находит Бореля слишком уж странным («trop bizarre») и порой даже смешным в его крайностях. И все-таки он признает за писателем своеобразное очарование, «свой колорит, вкус sui generis» и противопоставляет его множеству «приятных и податливых авторов, готовых продать Музу за тридцать сребреников» 134 . «В… истории нашего века он сыграл немаловажную роль… Без Петрюса Бореля в романтизме образовалась бы некая лакуна» 135 , – утверждает Бодлер в той же статье.
133
Baudelaire Ch. Petrus Borel // Baudelaire Ch. Curiosit'es esth'etiques. L’art romantique / Textes 'etablis, introduction et notes par H. Lemaitre. Paris, 1962. Р. 757–760.
134
Baudelaire Ch. Petrus Borel. Р. 759. Во французском тексте – «pour le champs du potier» («как землю горшечника») – намек на библейский эпизод (Мф. 27:5–8): земля горшечника была куплена первосвященниками на тридцать сребреников Иуды после того, как он, раскаявшись, бросил их в храме; так как эти деньги были получены за предательство, их нельзя было положить в церковную сокровищницу, и на них купили землю для погребения странников.
135
Baudelaire Ch. Petrus Borel // Baudelaire Ch. Curiosit'es esth'etiques. L’art romantique / Textes 'etablis, introduction et notes par H. Lemaitre. Paris, 1962. Р. 757.
Заступничество за «неистового» Бореля – если оценивать его в психологическом аспекте – само по себе было вызовом «парикам», дерзостью, даже проявлением эксцентричности Бодлера, тем более что со времен скандала вокруг «Цветов зла» прошло едва четыре года. В аспекте же литературных пристрастий это, безусловно, подтверждение родства Бодлера с «неистовыми» и сочувствие литературно-артистической богеме, бравировавшей своей независимостью, за которую приходилось платить нищетой и отщепенством. Летописцем такой богемы стал Анри Мюрже в «Сценах из жизни богемы» (1851). Такую же богему имеет в виду и Бодлер в очерке «О вине и гашише» (1851), упоминая о богемном образе жизни Николо Паганини, необычайный талант которого был, как известно, окружен ореолом таинственности и суеверий (еще одна эксцентричная личность в поле внимания Бодлера). О таком же сообществе молодых литераторов идет речь в статье Бодлера, посвященной роману Л. Кладеля «Смешные мученики» (1861).
Любопытно соотнести с этим суждения о богеме В. Беньямина в его очерке о Бодлере 136 , хотя кое-что здесь вызывает сомнение. Беньямин более широко понимает богему, причем особый акцент ставит на политической активности этих сообществ: со ссылкой на К. Маркса он включает сюда кружки профессиональных революционеров-заговорщиков с их конспиративными наклонностями и навязчивым стремлением все засекретить. Более того, Беньямин утверждает, что «те же черты обнаруживаются в теоретических сочинениях Бодлера», имея в виду «непредсказуемые заявления», «резкие эксцессы и непроницаемую иронию» и объясняя подобные высказывания Бодлера «метафизикой провокатора» 137 .
136
Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма // Маски времени. Эссе о культуре и литературе. СПб., 2004. С. 47.
137
Там же. С. 47–49, 51.
В контексте характеристики профессиональных революционеров-заговорщиков слова «провокатор, провокация» имеют слишком конкретный и узкий смысл, едва ли применимый к Бодлеру. Как провокационное (но не провокаторское) скорее можно было бы расценить поведение Бодлера в Бельгии, о котором сам он рассказывает в одном из писем:
J’ai pass'e ici pour agent de police (c’est bien fait!)… pour p'ed'eraste (c’est moi-meme qui ai r'epandu ce briut; et on m’a cru!), ensuite j’ai pass'e pour un correcteur d’'epreuves, envoy'e de Paris pour corriger des 'epreuves d’ouvrages infames. Exasp'er'e d’^etre toujours cru, j’ai r'epandu le bruit que j’avais tu'e mon p`ere, et que je l’avais mang'e; que, d’ailleurs, si on m’avait permis de me sauver de France, c’'etait `a cause des services que je rendais `a la police francaise, ET ON M’A CRU! Je nage dans le d'eshonneur comme un poisson dans l’eau 138 . (Курсив Бодлера. – Т.С.)
Меня здесь приняли за полицейского агента… – за педераста (я сам распространил этот слух, и мне поверили!)… В отчаянии от того, что мне верят во всем, я пустил слух, будто я убил своего отца и съел его; что если мне и позволили бежать из Франции, так это в благодарность за услуги, которые я оказывал французской полиции, И МНЕ ПОВЕРИЛИ! Я плаваю в бесчестье, как рыба в воде.
138
Baudelaire Ch. Correspondance. P. 313 (письмо к мадам Поль Мерис от 03.01.1865).
Однако такого рода провокация не имеет никакого политического смысла, в ней – лишь проявление склонности Бодлера к черному юмору, в данном случае – склонности гипертрофированной ввиду крайне тяжелого морального состояния поэта, психологической надорванности, исчерпанности физических сил, отчаяния. Присущий Бодлеру стиль поведения и высказываний, вызывающих, даже агрессивных, – это скорее знаки его отношения не к политике только, а к ненавистному буржуа – обывателю («bete noire des artistes», как говорит Фейдо 139 ), не к классовому антагонисту, а ко всему общепринятому, узаконенному, тривиальному: он намеренно провоцирует острую реакцию неприятия со стороны «париков». Эта эпатирующая демонстрация своего несогласия со всем, что доминирует в окружающем социуме, и есть проявление личностной эксцентричности Бодлера.
139
Feydeau E. Th'eophile Gautier. P. 164. Souvenirs intimes. Paris, 1874. Р. 164.