Политика. История территориальных захватов XV-XX века

Тарле Евгений Викторович

8 ноября 1898 г. в Дамаске, поминая (ни с того ни с сего) падишаха Саладина, сражавшегося во время третьего Крестового похода против крестоносцев, и в том числе и против германского императора Фридриха Барбароссы, Вильгельм вдруг заявил: «Пусть султан и триста миллионов магометан, разбросанных по земле, будут уверены, что германский император во все времена останется их другом». Этот тост, обращенный, по существу, к магометанским подданным Англии и России, прозвучал как угроза. Именно тогда ни с Англией, ни с Россией никаких трений у Германии не происходило. Но Вильгельм II, как уже отмечено, именно и любил произносить угрожающие и воинственные спичи тогда, когда никакой опасности абсолютно ниоткуда не предвиделось.

Тотчас после этого путешествия начались доверительные переговоры между некоторыми крупными (металлургическими по преимуществу) фирмами и турецким правительством. Фирмам деятельно помогали германские власти. Речь шла о концессии на железную дорогу, которая соединяла бы Константинополь с Багдадом. Эта дорога должна была иметь колоссальное экономическое значение для всей Малой Азии, Месопотамии, Сирии, Аравии, Персии, так как предполагались ветки от магистрали в разные стороны.

Когда 27 декабря 1899 г. глава одного из могущественных германских сталелитейных концернов Георг Сименс заключил, наконец, с турецким правительством договор о концессии на постройку Багдадской железной дороги, Англия сделала вид, что это ее мало касается. Это было притворством: багдадское предприятие, как вскоре оказалось, рассматривалось Англией с самого начала как прямая угроза Индии, но в 1899 г. и в ближайшие полтора года, пока не прекращалась война с бурами, лучше было не начинать ссоры с Германией.

Что касается России, то и для нее дружба с Германией в тот момент была существенно необходима для продолжения дальневосточной наступательной политики, а поэтому никаких протестов против этого германо-турецкого соглашения не последовало.

Успех германского капитала был блестящий. Мы не говорим уже о том, что, держа в своих руках железные дороги, немцы в самом деле могли рассчитывать сделаться хозяевами всех азиатских владений Турции; но даже в непосредственном будущем самая постройка этой железной дороги должна была принести столько прибылей, дать столько заказов заводам, потребовать такой усиленной и щедро вознаграждаемой работы, что, казалось, перед германской промышленностью открывается золотой век. «Мы счастливы, конечно, мы счастливы!» (Wir sind glucklich, freilich, sind wir glucklich!), — восклицал один из наиболее читаемых органов буржуазной прогрессивной прессы «Berliner Tageblatt». Ему вторил тот социал-демократ, который впоследствии, говоря с Бернштейном об этом (довоенном) периоде, с гневом и горечью сказал, объясняя легкость, с которой повышались претензии Германии: «Мы стали слишком пышными» (Wir sind zu uppig geworden).

На самом же деле все обстояло еще сложнее и еще опаснее для миллионов человеческих жизней, которые должны были погибнуть в случае катастрофы. Ибо самая катастрофа разразилась не потому, что германский капитализм оказался к 90-м годам окончательно удовлетворенным: он оказался лишь достаточно могучим и уверенным в себе, чтобы стремиться выбиться на мировой простор, чтобы стремиться к заполучению тех владений, которые ему были нужны для дальнейшего его расцвета. Его представители начали без страха думать о «пробе сил», считая, что исторический момент для этого благоприятен.

И тут-то оказалась роковая ошибка в счете. Капиталистическое развитие соперников Германии выдвинуло и у них империалистский «бронированный кулак», о котором так любил вспоминать в своих речах император Вильгельм, и (в неодинаковой степени) у них тоже появились партии н течения, быстро свыкавшиеся с мыслью не только о неизбежности, но и о желательности большой войны. Германия была так могущественна, что ни франко-русский союз, ни Англия в отдельности напасть на нее не могли, она же могла с довольно большой вероятностью победы. напасть, если не на Англию, то на франко-русский союз. В то, что франко-русский союз может соединиться с Англией, ни Вильгельм II, ни канцлер Гогенлоэ, ни после него — канцлер Бюлов, ни стоявший за их спиной барон фон Гольштеин не считали возможным верить вплоть до того момента, когда это на самом деле произошло. «Бойтесь быть слишком сильными», — пророчески писал в 1871 г. великий историк Фюстель де Куланж императору Вильгельму I. А Германия Вильгельма II была неизмеримо еще сильнее и богаче и этим самым облегчала образование враждебной коалиции.

Багдадская железная дорога была самым крупным по своим возможным результатам успехом германской внешней политики за все царствование Вильгельма II. Но этот успех, чем больше он с каждым годом развивался и обозначался, ставил все более и более четко обозначавшийся назревавший вопрос об англо-германском соперничестве. В обеих странах представители империалистской идеи стремились превратить это соперничество в более или менее близком будущем из экономического в военно-политическое; в обеих странах начала прорываться в империалистских кругах зловещая фраза: «Время работает против нас, ждать дальше бесполезно». Но обе страны еще не были готовы, и, прежде всего, у противников Германии отсутствовало представление о возможности специального комбинирования всех своих сил для борьбы с Германией: до такой степени сами они сознавали остроту разногласий, которые существовали между ними самими и которые заставляли порой одних бороться с другими еще больше, чем с Германией.

Короче говоря, к началу XX в. существовала уже достаточная экономическая почва для появления антигерманской коалиции, но еще отсутствовали идеологические и политические условия, нужные для скорейшего ее создания. Конечно, речь тут шла не только об обороне, но и о чисто завоевательных целях. Необходимы были большие усилия настойчивой воли, далекого расчета, ясного сознания цели, дипломатической выдержки, деятельной политической интриги, чтобы ускорить время наступления этого события в истории европейских международных отношений, создания этой политической комбинации, предрешенной всей игрой взаимно противоборствующих капиталистических сил. 22 января 1901 г. на английский престол взошел человек, которому суждено было связать свое имя с этим событием, повлекшим за собой такие неисчислимые и роковые последствия.

Глава VII

Создание Антанты 1904–1907 гг

1

Поверхностная и вечно срывающаяся мысль Вильгельма II, абсолютно лишенного чувства исторической действительности и всегда склонного к детским преувеличениям значения отдельных личностей (в особенности — коронованных), заключалась в том, — как он это многократно высказывал, повторил при взрыве воины и теперь, в своем голландском уединении, продолжает утверждать, — будто виной всех несчастий как Германии, так и всей Европы, т. е. виной создания Антанты, был только король Эдуард VII и никто иной. «Он мертвый все-таки сильнее меня!» — воскликнул Вильгельм в августе 1914 г., желая дать понять, что вина в войне не на нем, Вильгельме, а на Эдуарде VII, желавшем этой войны. Это мнение через правительственные и правые газеты, через значительную часть либеральной прессы широко распространено было в германском обществе, а из Германии перешло и в другие страны. После всего сказанного в предшествующих главах нам незачем много останавливаться на том, что роль Эдуарда в создании Антанты была ролью не творящего, а несколько ускоряющего события фактора, и только. Об общих причинах тут повторять незачем. Коснемся только некоторых обстоятельств, облегчивших Эдуарду VII его задачу и имевших место отчасти еще до его вступления на престол. Прежде всего нужно вспомнить о том, что уже было сказано касательно попыток Англии вступить в соглашение с Германией. Эти попытки (1895, 1898, 1899, 1900 гг.) были все отвергнуты Германией; да и по существу дела, при продолжающемся и усиливающемся экономическом соперничестве они не могли дать длительных и реальных результатов. Да и в Англии к ним мало кто относился вполне серьезно. Едва ли и для самого Джозефа Чемберлена этот план сближения с Германией был чем-либо большим, чем временное облегчение положения в трудные моменты вражды Англии с Францией, Россией и войны с бурами. Нужно сказать, что эти попытки еще до восшествия Эдуарда VII на престол встречались довольно сдержанно в крупнокапиталистических, особенно промышленных, кругах, где неуклонно, с каждым годом все более и более внимательно и беспокойно следили за неслыханным ростом германского производства и где все соображения иного порядка отходили на задний план. Берлинский корреспондент «Times» уже в 1900 г. открыто высказывал (и об этом донесли Фрицу Гольштейну, фактическому заправиле германской политики), что «английское правительство, должно быть, сошло с ума, если оно хочет дружить с Германией, а не с Россией». Но главное было, конечно, в нежелании Германии. Ни в 1895 г., когда лорд Солсбери предлагал политическое сближение (на почве раздела Турции) Вильгельму, ни весной 1898 г., ни осенью 1899 г. (когда предложение союза исходило от Джозефа Чемберлена), ни осенью 1900 г., когда речь шла о китайских делах и совместной политике в Китае, ничего из всех попыток политического соглашения между Англией и Германией не вышло. Скажем несколько слов об этой последней попытке, сравнительно мало известной.

Ввиду все более и более пугавших Англию завоевательных тенденций русской дипломатии в Китае англичане, сейчас же после подавления боксерского восстания, вновь стали думать о союзе с Германией. Россия будет продолжать свои «экстравагантные выпады в Китае столько, сколько ей это будет угодно», — писал 23 октября 1900 г. герцог Девонширский первому советнику германского посольства в Лондоне барону Эккардштейну: «Если в Китае это пойдет так дальше, то что станется с нашей хлопчатобумажной промышленностью в Ланкашире? Но и наша промышленность (в Германии, — Е. Т.)вскоре очень болезненно это почувствует». Но и тут с германской стороны обошли вопрос молчанием.

Когда на этом оборвались (уже навсегда) попытки Англии вступить в общие политические соглашения с Германской империей, на некоторое время внимание промышленных, торговых и рабочих кругов было отвлечено решительной агитацией консервативной партии в пользу создания крепкого и замкнутого хозяйственного целого из всех британских владений, которые должны были принять общий высокий покровительственный тариф и этим оградить себя от иностранной конкуренции. Но рабочий класс решительно высказался против этого плана, так как боялся вздорожания цен и не очень верил в благие для промышленности последствия этого. Да и часть буржуазии (вся либеральная партия) либо колебалась, либо прямо высказывалась против протекционизма.