Политология революции
Шрифт:
Однако если эра неолиберализма уходит в прошлое, то облик идущей ей на смену новой эпохи остается неясен. Точнее, он зависит от исхода политических баталий начала XXI века.
Если начало 1990-х годов было трагическим временем для левого движения во всех его традиционных формах — от социал-демократической до коммунистической, от радикальной до умеренной, — то конец десятилетия ознаменовался резким и неожиданным подъемом левого радикализма. Однако эта новая радикальная волна приняла неожиданные и непривычные для левых партий формы. Можно сказать, что движения начала XXI века оказались в равной мере ответом и на политику неолиберализма, и на кризис традиционной левой.
К концу XX века левые организации оказались в ситуации, когда привычные методы политической работы, идеологические доктрины и сама идентичность основных исторических течений европейского социализма оказались поставлены под сомнение. Этот кризис
Индустриальный сектор в европейских странах, Канаде и США был потеснен, с одной стороны, постиндустриальным сектором в ходе информационной революции, но с другой стороны, массовое распространение вновь получил неквалифицированный, доиндустриальный по своему характеру труд в рамках «неформального сектора» (представленного в Европе и США главным образом иммигрантами). В культурно-этническом и квалификационном отношении рабочий класс стал крайне неоднородным. Эта неоднородность должна была предопределить развитие внутреннего плюрализма и культурно-идейного «многоцветия» в левом движении, но в краткосрочной перспективе она вылилась в глубочайший кризис идеологических и организационных норм.
Наряду с сокращением индустриального сектора на Севере (или в странах капиталистического «центра») происходило бурное развитие индустрии и рабочего движения на Юге (в странах «периферии»). Это сопровождалось повсеместным демонтажем социального государства и формированием глобального рынка капиталов, подчиненного транснациональным корпорациям. Механизмы социального и экологического регулирования рынка, выработанные социал-демократией в XX веке, оказались подорваны.
Сумма этих процессов, получившая название «глобализации» или «корпоративной глобализации», на первых порах требовала от левых осмысления, а затем и формирования новых структур, выработки собственных альтернатив, в конечном счете — поиска новой идентичности. На теоретическом уровне сложившаяся ситуация способствовала началу международной дискуссии, в ходе которой должны были обсуждаться заново все традиционные категории социалистического дискурса XX века — «труд», «капитал», «регулирование», «план», «государство», «демократия» и т. д. В конечном счете, это вылилось в очередную дискуссию об актуальности марксизма, совпавшую со 150-летием издания «Коммунистического манифеста». Невероятная популярность данного произведения, вновь ставшего бестселлером на западном книжном рынке конца 90-х годов, говорит сама за себя. Маркс неожиданно предстал перед читателями в качестве пророка глобализации (в этом качестве цитаты из него просочились даже в документы Мирового Банка). Однако свежие доказательства правильности Марксова диагноза относительно динамики развития капитализма сами по себе не могли заменить конкретных ответов на вопросы текущей политики.
На политическом уровне вызов «корпоративной глобализации» 1990-х годов вынудил левых искать новые стратегические и идеологические подходы. Наиболее умеренная часть социал-демократии пошла по пути пассивной адаптации к новым правилам игры. Идеологически это выразилось в работах Сассуна, Гидденса и Хаттона, тогда как на политическом уровне выражением такого подхода стал «новый реализм», или «третий путь» Тони Блэра и Герхарда Шредера. В том же направлении эволюционировали и итальянские демократические левые — большинство бывшей коммунистической партии, расколовшейся после 1989 года. Хотя в рядах социал-демократии подобная политика встретила серьезное сопротивление, в целом к концу 90-х годов XX века она восторжествовала. Решающим моментом стало возвращение социал-демократии к власти в Великобритании и Германии, сопровождавшееся резким сдвигом победивших партий вправо. Политически этот сдвиг был закреплен уходом из руководства партий, а иногда и исключением из партии лидеров левого крыла — Оскара Лафонтена в Германии и Кена Ливингстона, Тони Бенна в Великобритании. «Зеленые» партии в большинстве стран Европы повторили траекторию социал-демократии, причем во многих случаях оказались даже правее ее. Итогом подобной эволюции стал фактический отказ от реформизма как идеологии и методологии поэтапного преобразования общества, признание ценностей свободного рынка и конкуренции. Слева от социал-демократии ответом к «корпоративной глобализации» и неолиберализму стало формирование партий «новой волны». Особенностью этих партий стал своеобразный эклектизм, попытка соединить в общем движении различные традиции, разделенные и противостоявшие друг другу на протяжении XX века — социал-демократическую, коммунистическую, троцкистскую, социально-экологическую. Остается открытым вопрос о том, является ли этот эклектизм предпосылкой нового синтеза. Для партий «новой волны» типично стремление искать более радикальные ответы на вызовы глобализации, однако — на основе уже накопленного исторического опыта левых сил. В известном смысле партии «новой волны» начали занимать опустевшую нишу реформистской социал-демократии, во всяком случае — ее левого крыла.
Существенным достижением «новой волны» организованного левого движения можно считать решительный разрыв с авторитарной политической культурой, типичной как для сталинистской традиции в коммунистическом движении, так, в значительной мере, и для социал-демократических партий. Подобный плюрализм имеет не только идеологические корни. Различие между историческими течениями социализма всегда коренилось в неоднородности мира труда самого по себе. К концу XX века эта неоднородность возросла, приобретя порой характер мозаичности. В то же время фрагментация мира труда, создавая в краткосрочной перспективе организационные проблемы, в долгосрочной перспективе открыла и новые возможности. На протяжении большей части XX века основные отряды рабочего движения были достаточно крупными и устойчивыми и в силу этого самодостаточными, что, наряду с идеологическим противостоянием коммунистической, социал-демократической и троцкистской «политических семей», способствовало закреплению раскола. Напротив, в конце XX века мир труда, став куда более многослойным и разнородным, одновременно стал испытывать возрастающую потребность в консолидации и новой солидарности, поскольку ни один из его отрядов, ни один из элементов структуры не имел достаточного веса, чтобы улучшить свое положение самостоятельно.
На протяжении 1990-х и начала 2000-х годов культура мирового левого движения стала куда более открытой и демократической. Свидетельством тому стали социальные форумы, собирающие вместе людей различных взглядов, объединенных общим противостоянием глобальному капитализму. Другое дело, что широкие и увлекательные дискуссии не могли заменить четких и понятных большинству общества ответов на вопросы, поставленные глобализацией. В результате критики системы зачастую оказываются неспособными сформулировать собственную политическую линию.
Партии оказались в стороне или на периферии событий. Новое поколение активистов формируется не на партийных собраниях, а на уличных митингах и открытых форумах. Признанные идеологи левых сил обнаружили неспособность предвидеть новые тенденции. Мир изменился, старые организационные формы демонстрируют свою несостоятельность. Традиционные рабочие партии пытаются выжить, доказывая свою лояльность правящим элитам, но чем более они безобидны, тем менее они интересны кому бы то ни было. Началось время смены организационных форм. Утратив связь с рабочим классом, они понемногу утрачивают и свою ценность для буржуазии, которая использовала их как инструмент для смягчения классового конфликта.
Массовые протесты 1999–2001 годов на Западе оказались наиболее удачным «ответом слева» на вызов «корпоративной глобализации». Восторжествовал «сетевой» подход к решению организационных задач. Радикальные активисты стремились свести к минимуму иерархию, сочетать автономию вовлеченных в процесс групп с принципом солидарности и единства действий. Движение оказалось способно мобилизовать молодежь и новые трудовые слои, порожденные информационной революцией. Оно сумело наладить взаимодействие с традиционными профсоюзами. Гораздо более сложными оказались отношения с парламентскими партиями, поскольку именно отсталость и оппортунизм, а порой и прямое предательство партийных структур, их неспособность отреагировать на вызовы «корпоративной глобализации» подтолкнули радикальную молодежь к выходу на улицы.
Избегая жестких организационных форм, предпочитая им «сетевые» структуры, «альтерглобалистское» движение оказалось эффективным в условиях информационной революции, способным привлечь на свою сторону и организовать трудящихся «новых отраслей». В странах «третьего мира» новые протестные движения смогли опереться на крестьянство (сапатисты в Мексике, Движение безземельных крестьян в Бразилии). Таким образом, кризис партий «рабочего социализма» преодолевался за счет появления у левых новой социальной базы как в «новом», постиндустриальном, так и в «традиционном» или «неформальном», неиндустриальном, секторе. Это, однако, отнюдь не означает разрыва с традициями «рабочего социализма». Просто эти традиции переосмысливаются и интерпретируются по-новому.