Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)
Шрифт:
Закс чувствовал, что теряет сознание. Кончился диск, и он собрал все силы, чтобы перезарядить пулемет.
Закс почти ничего не видел. Густой туман плыл перед глазами. Чтобы как-нибудь удержаться от обморока, он укусил себя за руку. Он не чувствовал боли, все тело казалось тяжелым, будто налитым свинцом.
Все-таки он увидел, как Абдула выскочил из-за скалы и согнувшись побежал к сопке. Басмачи бежали за ним. Закс стиснул приклад пулемета и выпустил очередь. Басмачи попадали на землю.
— Попал… попал… попал… — бормотал Закс бессмысленно. Но, едва он перестал стрелять, как басмачи вскочили
Скрежеща зубами, повел дулом пулемета и снова стал стрелять. Красная пелена заслонила глаза.
«Попал… попал… попал…» — звенело в ушах. Он ничего не видел. Пулемет стрелял, и ослабевшее тело Закса вздрагивало. Пулемет задрался вверх, стрелял в небо. Потом щелкнул в последний раз и смолк.
Закс не видел, как Абдула вскочил на вершину сопки, взмахнул кривым клычом и рухнул на камни с простреленной головой. Закс не слышал, как грянул залп, когда пограничники и доброотрядцы взбежали на сопку и опрокинули джигитов Абдулы. Закс не знал, что Николаенко успел доскакать до цепи, что комендант убил Алы, что басмачи сдались и бой был кончен.
Закс умер.
6
На сопке у входа в ущелье поставили пост. Его назвали именем красноармейца Яши Закса.
В кармане Яшиной гимнастерки было письмо.
«Милый папа! Опять давно я тебе не писал, но совсем нет времени, и мы опять выезжали в горы, и у нас ужасно много работы.
По стрельбе мой товарищ все-таки победил меня, но я ему не уступлю и опять вызову его на соревнование. Он очень хороший парень, и мне совсем не обидно.
Ты писал мне, не скучаю ли я, но это даже смешно, чтобы боец-чекист скучал, когда такое боевое время и такая жизнь, что скучать стыдно и позорно. Ты пишешь, хочу ли я вернуться домой, но я должен тебе сказать, что мне нечего делать дома, и я не знаю, как я мог бы жить теперь в нашей Орше. Это совсем немыслимо.
Конечно, я очень хочу видеть вас всех, и тебя, и маму, и Шурку, и всех, но это же можно, приехать и повидаться, когда будет отпуск.
Милый папа! Я решил совершенно окончательно, что я не вернусь в нашу Оршу, и я должен сообщить тебе следующее: я подал рапорт, и я прошу не отпускать меня в долгосрочный отпуск, а направить в летную школу, и я хочу стать пилотом.
Милый папа! Ты не должен протестовать против моего решения, и я все равно уже подал рапорт, и если я не буду пилотом, то я не буду счастлив…»
Письмо было не окончено. Его нашел Николаенко и принес Андрею Андреевичу.
— Товарищ комендант, — тихо сказал Николаенко. — Боец-пограничник Яков Закс подал рапорт, и я подал рапорт вместе с ним. Но я прошу вас отдать приказ вернуть мне мой рапорт. Я не хочу идти в летную школу. Я прошу оставить меня на сверхсрочную службу здесь, на границе…
— Хорошо, — сказал Андрей Андреевич, — хорошо, товарищ Николаенко. Вам вернут ваш рапорт.
Хоронили Яшу Закса.
Пограничники и доброотрядцы стояли в строю перед его могилой. Из ближних аулов приехали киргизы. Могила была у берега реки. В этом месте течение было так быстро, что река не замерзала даже в самые лютые морозы. Вода глухо шумела. Холодный ветер взметал снег с земли.
— Товарищи, — сказал Андрей Андреевич, — Яша Закс жил и умер замечательным пограничником. Никогда никто из нас не забудет Яшу Закса. Никогда никто из нас не простит смерть Яши Закса…
Андрей Андреевич замолчал. Он не умел говорить речей.
Слезы текли по лицу Кутана, и он не стыдился их.
Могилу зарыли и отдали троекратный салют из винтовок. Эхо долго гремело в горах.
Сзади всех, в молчаливой толпе киргизов, стояла маленькая девушка, дочь пастуха. Она тихо плакала.
7
Андрей Андреевич уезжал с поста. Кутан ехал с ним. Николаенко оставался в числе красноармейцев нового поста.
До весны пограничники должны были жить просто в юрте. Весной построить землянки.
Пост провожал коменданта. Было раннее утро. Солнце подымалось из-за гор, и снег был розовым на свету и синим в тени. Андрей Андреевич отдавал последние приказания. Кутан держал под уздцы его коня. Васька озяб. Он грыз удила и рыл землю копытом. Пограничники и доброотрядцы, которые вместе с комендантом должны были уходить в Каракол, садились на лошадей. Всем было грустно.
Андрей Андреевич уже тронул коня, когда часовой на вершине сопки издал удивленное восклицание и рукой показал на ущелье.
Огромное стадо баранов шло по ущелью. Бараны бежали тесной кучей, и частый топот тысяч копыт сливался в непрерывный глухой гул. Лохматые псы бежали впереди. Пастухи на маленьких мохнатых лошадках скакали по бокам, гортанными криками сгоняя блеющих овец.
Медленно выплывая из ущелья, стадо подходило к сопке. Совсем молодой пастух, почти мальчик, в оборванном халате, с лицом диким и мрачным, ударил камчой лошадь и иноходью подъехал к посту. Он соскочил на землю, подошел ближе и остановился в нерешительности. Потом, увидя Кутана, он подошел к нему.
— Кутан Торгоев? — спросил он спокойно.
Кутан кивнул. Тогда пастух низко поклонился ему и быстро и тихо заговорил по-киргизски. Кутан внимательно выслушал его и засмеялся весело.
— Он сказал, — обратился Кутан к Андрею Андреевичу, — что Джантай Оманов в Китай бежал. Очень скоро бежал. Мало скота брал. Остальной скот пастухам велел в Китай гнать. Ему велел тоже в Китай гнать. Он Джантая не слушался. Он баран сюда гнал. Тысяча баран, и еще тысяча, и еще, может быть, три тысяча. Он, бедняк пастух, говорит: все баран сюда гоните! Джантай не слушайте! Он совсем молодой. Шестнадцать лет только. Но молодой волчонок уже такой же зверь, как большой волк. Я не узнал его — много лет не видал. Он — враг мой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Девять суток отряд шел от новой заставы до Каракола. Сотни раз приходилось переезжать через бурные потоки в поисках козлиных тропинок. Привычные лошади едва шли по страшным кручам. Люди измучились и устали. Наконец, на девятые сутки, прошли последний перевал.
Солнце садилось. Красный свет слепил глаза. Пламенные облака клубились над горами. Снег сверкал и искрился. Черные ели высились над скалами.