Полководцы Древней Руси

Каргалов Вадим Викторович

Половцы мельтешили вдали — то собирались огромной толпой, то вдруг растекались по самой кромке поля, то опять роились в центре.

Русское войско остановилось, и князья по ранней еще договоренности съехались перед ратями, обнялись каждый с каждым и поцеловались, поклявшись не посрамить Русской земли и добыть победу. Потом Мономах обратился к войску. Он сидел на коне спокойный, твердый, в простых боевых доспехах, со щитом на левой руке и с саблей в правой, и всем было ясно, что князь готов самолично рубиться с половцами. Он, как всегда в торжественные минуты, слегка приподнял голову ибудто бы вглядывался куда-то в даль, его становящиеся уже бесцветными глаза сузились, смотрели строго, а подбородок каменел.

Мономах помнил древнюю легенду, внесенную монахом Нестором в «Повесть временных лет», о том, как Святослав Старый в решающей битве с византийским императором Иоанном Цимисхием

близ Константинополя обратился со словом воодушевления к своим воинам и сказал: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим, то срам примем. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами промыслите». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и мы свои головы сложим». Тогда руссы дружно ударили на греков и победили их. Из поколения в поколение на Руси передавалось это боевое слово Святослава Игоревича, и вот сегодня Мономах, обратясь к воинам, снова напомнил им о старых победах, о том, как бил Святослав хазар и ясов, греков и волжских болгар, как трепетал перед Владимиром Святославичем Константинополь и как от них, воинов Киева, Чернигова, Переяславля, столько раз бегали половецкие ханы. Но больше всего Мономах говорил о разоренных половцами селах, о спаленных городах, о том, что нет, наверное, в южнорусских княжествах домов, где бы не было родственников, уведенных в плен половцами. Русскими полоняниками сегодня торгуют во всех причерноморских городах, их видели в Сирии и Палестине, в Багдаде и Тире. «Здесь смерть нам: станем же крепко», — закончил князь, и все русские воины повторили за ним эти слова, подняв над головой копья, сабли, мечи, боевые топоры. И вослед за князьями все стали обнимать и целовать друг друга, как перед дальней дорогой, ибо дорога могла для многих из них быть уже последней. И делали это люди и близко, давно знавшие и любившие друг друга, и совсем незнакомые.

Тихо было в русском стане, каждый воин думал последнюю перед сечей думу. В челе русского войска стояли киевляне во главе со Святополком; Владимир Мономах с четырьмя сыновьями встал на правом крыле вместе с переяславцами, ростовцами, суздальцами, смолянами, белозерцами; черниговские князья встали на левом крыле.

Вот они сидят на конях рядом с Мономахом, четыре его сына — Вячеслав, Ярополк, Юрий и Андрей; Ярополк и Вячеслав уже взрослые воины, князья, владеющие столами в огромной Всеволодовой отчине; они прошли уже не одну сечу и сейчас спокойно смотрят на собирающихся в степи половцев. Юрий — молодой, нетерпеливый; всю жизнь ему кажется, что другие обходят его; он подозрителен, завистлив, скрытен, но храбр и решителен. Раньше Юрий показывал себя лишь на охоте — выходил на вепря и на лося; сейчас же сидел на коне в нетерпении, волновался, сумеет ли доказать всем — и отцу с братьями, и всему воинству — свою удаль и силу. Девятилетний Андрей был напряжен и бледен. Он толю сидел в доспехах и на боевом коне, но рядом с ним были его дядька, несколько дружинников-телохранителей. Андрею надлежало лишь вместе с отцом следить за боем. Но все равно, если половцы начнут одолевать — судьба всем будет одна в этой степной глубине — либо смерть, либо плен. Андрей как завороженный смотрел на темную кучу половцев, на своего первого врага, который вот-во будет совсем рядом. А Мономах, видя и чувствуя каждого из них, кажется, вовсе и не замечал их; смотрел вдаль, на край поля и лишь однажды положил руку на плечо сидящего рядом Андрея, и тот сразу обмяк, поуспокоился.

Наконец половцы кончили метаться по степи, сбились в огромную темную быструю тучу и помчались на руссов. Наступали сумерки 24 марта 1111 года.

Половцы, которых было столько, сколько руссы никогда и не видели, на этот раз устремились и на чело, и на крылья русского войска. Князьям некогда было осмотреться, помочь друг другу, каждый против себя имел множество врагов. Удар конных лучников вновь приняли на себя пешцы, их поддержали дружины; половцы остановились, но не откатились назад, как они это делали обычно для того, чтобы скоро же, собравшись вновь, напасть на русское войско, а ввязались в тяжкий рукопашный бой, стараясь прорвать ряды руссов, разметать их, а потом уже истребить. К этому же стремились и русские князья. По всему берегу Дегеи стояли лязг и треск; войска стояли друг против друга насмерть, временами то продвигаясь на несколько шагов то там, то здесь вперед, а о отступая, чтобы потом снова перейти в наступление. «Брань крепкая» — так назвал позже летописец эту сечу. Долгое время и руссы и половцы дрались не дрогнув, но наконец руссы стали одолевать, теснить половцев, слишком много их уже упало с коней, слишком узко было им здесь, привыкшим к широкому полю,

к раздольному бегу своих коней, да и кони их, непривычные к этой страшной толчее, не знали, что хотят от них всадники, они толклись на месте, скалили зубы, оседали на задние ноги. Медленно, но неодолимо двигались теперь вперед пешцы, прорубая дорогу в центр половецкого войска; конные дружинники дрались рядом, поддерживая и остерегая их. Много уже пало руссов, много и половцев.

Кончился день, и в это время половцы повернули коней вспять. И сразу же стих лязг, скрежет, треск — половцы большими толпами, сохранив многие свои силы, уходили в степь и скоро растворились в сиреневой дали.

Битва закончилась, враги бежали, но война не кончилась; когда она начнется снова — этого сегодня не мог сказать никто, может быть, через несколько дней, а может быть, этой же ночью.

Мономах приказал прежде всего этим же вечером воздать хвалу богу за дарованную победу, и попы отслужили благодарственный молебен, а обозные люди начали хоронить мертвых и класть на телеги, отнятые у половцев, раненых воинов.

Тут же Мономах выслал вслед за половцами сторожевой полк, направил сторожи и в другие стороны; остальным воинам разрешил присесть у костров, не снимая броней и кольчуг и не выпуская оружия из рук.

Когда князья, возбужденные, радостные, сошлись в его шатре, Мономах задумчиво сказал, что настоящей сечи еще и не было, так как, видно, не все половцы подошли из глубины степей, что самая тяжелая сеча еще впереди, но просил всех разойтись по своим полкам и, напротив, говорить воинам, что поганые бежали, что основные их силы разбиты и теперь они пойдут на новый приступ лишь с отчаяния.

Ночь и весь следующий день прошли в покое. Была вербная суббота, и воины нарезали себе веток, принесли их с берега реки и украсили ими весь русский стан.

Воскресенье тоже прошло мирно, но сторожи, донесли, что тьмы половцев появились на реке Сольнице при впадении ее в Дон. При этих вестях Мономах, верный себе, не стал ждать противника, а приказал свертывать стан и подвигаться навстречу половцам.

Весь вечер и часть ночи руссы, охраняемые сторожами, шли в ту сторону, где скапливались половцы, и уже через несколько часов увидели их костры.

Не зажигая огней, войско устроилось на короткий отдых, и, когда наступил рассвет, половцы вдруг увидели все русское войско, уже выстраивающееся в поле для битвы. Наступал понедельник, 27 марта 1111 года.

Писал летописец: «Наставшу же понедельнику страстныя недели, паки иноплеменницы собраша полки своя многое множество, и выступшпа яко борове [62] велиции и тмами тмы. И отступиша полкы рускыи».

На этот раз половцы, используя огромный перевес в силах, решили не тратить их на бесполезные удары по челу, где стояли русские пешцы, а полностью окружить русское войско. Но Мономах не стал ждать, пока половцы со всех сторон обступят русские полки, и сам повел их вперед. И снова половцы были безмерно удивлены: руссы, которые испокон века в полевых битвах стояли на месте и ждали удара половецкой конницы, теперь сами пришли в движение: неторопливо, чтобы не загнать в скачке коней, продвигались дружинники, за ними плотным быстрым шагом шли пешцы, выставив вперед копья.

62

Бор, лес

Владимир, как и три дня назад, шел с правой руки, и отсюда же, с запада, наплывала из-за края поля огромная грозовая туча. К тому времени, когда руссы сблизились с половцами, первые капли дождя ударили в землю, прогремел гром, взметнулся ветер и начал сечь русскую рать. В это время переяславская дружина первая достигла половцев и на руссов обрушился град стрел. Дождь и ветер усиливались, и вскоре настоящая буря уже охватила сражающихся со всех сторон. Тогда Мономах крикнул своим воеводам, чтобы они увели рать еще Правее и уже отсюда поворотили бы в бок половцам. Руссы быстро развернулись и подставили под бурю свои спины. Теперь дождь и ветер хлестал половцам в лицо, слепил всадников, мешал им двигаться. И все же они неудержимо рвались вперед.

Мономах объезжал свой полк, ободрял воинов слова-ми, а потом приказал вынести вперед свой стяг и сам с отборными дружинниками бросился в сечу. Полк правой руки с кликом устремился вслед за князем, тесня половцев.

В челе войска держался киевский полк, но руссы стали ослабевать, потому что именно сюда направили половцы всю тьму своих войск. На смену поверженным тут же шли все новые и новые воины, и казалось, что не будет конца их потоку, выливавшемуся из степи. Святополково войско изнемогало. Тогда Мономах отдал полк правой руки сыну Ярополку и вместе со своим стягом и переяславской дружиной поспешил на помощь киевлянам.