Полководцы Древней Руси
Шрифт:
Боняк лишь краем задел переяславские земли и скорее пришел сюда для того, чтобы посмотреть, как поведут себя русские князья, вступятся ли за своих союзников и успеют ли собрать силы для погони за ним.
Успеть за Боняком на этот раз не удалось. Теперь надо было ждать его на следующий год. Раз Боняк ожил, значит, он будет чинить зло уже постоянно и повсеместно.
В 1106 году половцы вновь прошли по Приднепровью и на этот раз вышли к городку Заречеку. Силами они пришли небольшими, и киевский князь послал против них своих воевод, которые, действуя, как это делал Мономах, обошли половцев сзади, отрезали от степи и тем самым заставили их бросить полон и спасаться бегством.
Два этих выхода, новое появление вблизи русских земель Боняка указывало, что
К зиме 1107 года Мономах вновь направился на север в Смоленск, а потом в Ростов в ежегодный объезд своих земель. Во время таких наездов он встречался с княжившими там сыновьями, а также с воеводами, дружинниками, предупреждал их, чтобы были готовы к новому походу, осматривал свои княжеские села и погосты, проверял тиунов и ключников, блюл свое княжеское хозяиство. На этот раз с ним вновь, как и прежде, ехала Гита. Она давно не была в северных городах, не видала старших сыновей, в последнее время сильно болела и теперь, превозмогая себя, решила двинуться с Мономахом в Смоленск.
Владимир отговаривал жену, просил, но она молчаливо и покорно, как в молодости, смотрела на него, и он понимал, что у него и на тридцать третьем году их совместной жизни не было сил противиться этому взгляду, И еще он понимал, что на исходе своей жизни она хочет быть рядом с ним, как в молодые годы.
В Смоленске с приходом зимы Гита стала бледнеть, худеть и таять, и к весне она уже была почти такой же тоненькой и легкой, как и тридцать лет назад, только взгляд ее темных глаз стал тяжелым и исполненным муки. Она не жаловалась и терпеливо переносила боль и по-прежнему внимательно слушала, что ей рассказывал Мономах о мирских делах, держа ее тоненькую в кисти желтую руку, подбадривала и наставляла его. А он смотрел на нее и думал о том, что многое в его жизни принадлежало только ей и детям. Правда, что в жизни его вела княжеская гордость и честь, желание приумножить деяния деда и отца, всепоглощающая жажда власти, которая медленно, но верно с годами пробивала дорогу в его сердце, вытесняя оттуда не без труда все иные помыслы и чувства и холодя ум; правда, что в борьбе с половцами князь стал выразителем надежд не только князей Ярославова корня, но и простых людей Русской земли, которых жгли, грабили, гнали в полон степняки. Но где-то незримо, постоянно он чувствовал, знал, видел, что рядом стояла Гита, стояли сыновья, стояли дочери, для которых он был лучшим на земле князем, лучшим мужем, лучшим отцом, и каждый его успех был и их успехом и, радостью для них. Теперь он смотрел в ее замерзающее лицо, на котором жили лишь одни глаза, и понимал, что вместе с Гитой многое дорогое, горячее, близкое уйдет из его жизни. Но так уж устроен мир: надо жить дальше и нести свою ношу, которую ему уготовила судьба.
Гита умерла за несколько дней перед пасхой, 7 мая 1107 года. Она лежала перед ним успокоенная, и тонкие брови ее немного удивленно, как в молодости, были приподняты вверх.
Здесь же он получил грустную весть о том, что сестра Евпраксия постриглась в монахини. В августе умер ее муж Генрих IV, император Священной Римской империи, и как только Евпраксия узнала об этом, она пришла к Янке в Андреевский монастырь. Никакие уговоры сестры не могли изменить ее решения. Если муж мертв, твердила Евпраксия, она должна принять постриг.
Впоследствии Владимир записал в своем «Поучении»: «И на зиму в Смоленск пошел: из Смоленска после Пасхи вышел; и Юрьева мать умерла».
Эти известия он поместил между двумя другими о страшных набегах половцев Боняка на Русь.
И неизвестно, сколько бы еще времени пробыл Мономах в Смоленске, страшась оторваться от неживой уже Гиты, если бы с юга не пришла грозная весть: на Переяславль снова вышел Боняк. Нужно было возвращаться к мирским делам. Тяжкие потери и прежде не освобождали его от этих дел. На него смотрят его приспешники — бояре и дружинники. Их, своих людей,
Из Смоленска он выезжал уже верхом, как в молодости, имея рядом поводных коней. Время не ждало. Одновременно он послал гонцов к братьям и не звал, а уже приказывал им явиться к лету в Переяславль. Он просил передать братьям свои слова, что не о переяславских добытках заботится он, а о благе всей земли и чтобы шли немедля вместе с дружинниками и пешцами, как на Сутень.
Пока Владимир скакал к Переяславлю, Боняк сумел захватить княжеские табуны и отогнал их к своим, вежам* а по пути смел с лица земли села, деревни, погосты, которые попались ему на пути, и угнал в плен людей. Но дальше не стал испытывать судьбу и ушел прочь, не дожидаясь погони за ним переяславского князя.
К середине лета 1107 года в Переяславль подтянулись княжеские дружины со всей Руси. Послушно пришли Святополк киевский, Олег Святославич, который вел с собой дружины черниговскую и новгород-северскую. Снова среди князей был Мстислав, внук Игоря Ярославича. Пришли и два Мономаховых сына с дружинами — Ярополк и Вячеслав. Переяславль наполнился людьми, звоном оружия, весельем.
Мономах ждал очередного выхода половцев: раз Боняк в мае не откочевал на юг — значит, теперь все лето и осень он будет тревожить русские земли, а откуда он появится — никто не знал. Далеко в степь были посланы сторожи, им попадались отдельные мирные кочевья, но самого Боняка и его рать обнаружить не удалось.
Хан объявился со всеми своими силами через некоторое время на Суле у Конятина, начал разорять и жечь гам русские городки. Княжеские дружины бросились от Переяславля за Сулу, сумели догнать часть половцев, когда те уже уходили в степь, и навязали им бой. Половцы отчаянно отбивались, несколько раз переходили в яростные атаки, но в конце концов не выдержали и побежали прочь, потеряв многих своих ханов, обоз и полон.
В начале августа 1107 года они вновь явились на Русь. То было большое объединенное войско ханов Боняка и Шарукана. Шарукан вел с собой уцелевших от разгрома в 1103 году донских половцев, а Боняк — приднепровских, до веж которых еще не доходили русские рати. Вместе с этими главными ханами шли многие иные ханы. Половцы обступили Лубен со всех сторон и пытались взять город приступом, но когда горожане отбились, то пошли по округе, разоряя села и слободы, наполняя свой обоз новыми пленниками. К вечеру одного из дней за Сулой показались русские дружины, которые с ходу, сметая половецкие сторожи, перешли реку вброд и с кликом бросились на половецкое войско.
Удар Мономаха был столь неожиданным и дерзким, а кликнули руссы столь яростно и дружно, что половцы, не вступая в бой и не успев поставить свои стяги, бросились к коням и устремились прочь; другие же, не сумев взять коней, бежали в степь пешие, бросив полон и имение, захваченное в Русской земле. Мономах приказал догонять бежавших и рубить их, уничтожая живую силу половецкой конницы, подсекая тем самым корень будущих набегов, и руссы, кого смогли, — догнали и посекли, а пеших хватали руками и вязали путами.
Руссы гнали половцев до реки Хорола и лишь там перевели дух.
Уже в начале сечи Мономах приказал во что бы то ни стало взять Боняка и Шурукана, послал к их шатрам своих лучших дружинников. Однако оба хана успели ускакать. У самого Хорола руссы догнали и засекли саблями Бонякова брата Таза, захватили в полон хана Сутру и его брата и чуть было не взяли Шарукана, но старый хан и на этот раз сумел отбиться от руссов на самом берегу Хорола, уложив там, на броду, многих своих воинов, прикрывавших его бегство. Весь половецкий обоз снова достался русским князьям, но что это был за обоз: опять награбленное русское добро, пленники, которые тут же, освобожденные, разбрелись по своим волостям. Досталось руссам и великое множество коней, которых бросили степняки в открытом поле.