Полное собрание рассказов
Шрифт:
— Ты благодарен мне за все это вранье? — сказала она.
— Я благодарен тебе за то, что ты хоть что-то сделала для возмещения причиненного ущерба, — сказал он.
— Мой родной отец, губернатор штата Индиана, — сказала Энни, — приказал мне врать. Этого я не забуду никогда.
— Я тебе еще много чего прикажу, — сказал он.
Энни промолчала, но для себя решила забить на родителей. Отныне она им ничего уже не должна. Она будет холодна и безразлична с ними до конца дней. И начнет она прямо сейчас.
Мама Энни, Мэри, спустилась по винтовой лестнице. Сверху она слышала все это вранье.
—
— Насколько это вообще возможно уладить в таких обстоятельствах, — сказал он.
— Я бы только хотела, чтобы мы могли прямо сказать то, что на самом деле надо сказать, — сказала мама Энни. — Если бы мы только могли прямо сказать, что мы не против любви и не против людей, у которых нет денег. — Она уже собралась было утешить, обнять дочь, но что-то в глазах Энни ее остановило. — Мы не бесчувственные снобы, милая, — и мы знаем, что такое любовь. Любовь — это лучшее, что есть на свете.
Губернатор отвернулся и уставился в окно.
— Мы верим в любовь, — сказала мама Энни. — Ты ведь знаешь, как крепко я люблю твоего отца и как крепко твой отец любит меня — и как крепко мы оба любим тебя.
— Если хочешь что-нибудь сказать напрямую, то давай говори, — сказал губернатор.
— Мне кажется, так надо.
— Поговори о деньгах, поговори о воспитании, поговори об образовании, поговори о друзьях, поговори об увлечениях, — сказал губернатор, — а потом, если хочешь, можешь вернуться к любви. — Он посмотрел на свою жену. — Ей-богу, ну хоть о счастье, — сказал он. — Встречайся с этим мальчишкой, давай, продолжай, выходи за него замуж, когда сможешь сделать это по закону, когда мы не сумеем тебе помешать, — сказал он Энни, — мало того, что ты станешь самой несчастной женщиной на свете, но и он тоже станет самым несчастным на свете мужчиной. Ты сможешь по-настоящему гордиться этим дерьмом, потому что будешь состоять в браке без соблюдения единственного условия счастливого брака — и под единственным условием я подразумеваю одно-единственное, то есть вообще одно.
— Как ты намерена решить вопрос с друзьями? — сказал он. — Его компания в бильярдной или твоя компания в загородном клубе? Ты начнешь с того, что купишь ему роскошный дом, и роскошную мебель, и роскошную машину — или подождешь, пока он все это купит сам, хотя скорее ад замерзнет, чем он сам все это оплатит? Ты и вправду так же любишь комиксы, как он? Ты любишь те же самые комиксы? — закричал губернатор.
— Кто ты по-твоему? — спросил он Энни. — По-твоему, ты — Ева, и Бог сотворил для тебя единственного Адама?
— Да, — сказала Энни, поднялась к себе комнату и захлопнула дверь. И тут же из комнаты донеслась музыка — Энни поставила пластинку.
Губернатор с женой стояли за дверью и прислушивались к словам песни. Вот эти слова:
Болтают, о любви ничего мы не знаем, Тра-ля-ля, ну, да, йе. Но послание неба мы средь созвездий читаем, Тра-ля-ля, ну, да, йе. Так обними, обними меня крепче, бэби, Сердце поет от голоса твоего. Ведь то, что болтают о нас, бэби, Мы-то знаем, не значит для нас ничего [46] .46
Перевод. Н. Эристави
В восьми милях отсюда, в восьми милях к югу, за центром города, на другой его окраине, репортеры толпились у дома отца мальчика, у террасы при входе.
Это было старое дешевое дощатое бунгало 1926 года. Парадные окна выходили в вечно сырой полумрак огромной террасы. Боковые — на окна соседей в десяти футах. Свет проникал внутрь через единственное заднее окошко. Волею судьбы окно пропускало свет в крохотную кладовку.
Мальчик, его отец и мать не слышали, как стучались репортеры.
Телевизор в гостиной и радио на кухне распинались вовсю, а семейство ссорилось в столовой, посередине между кухней и гостиной.
По сути, перепалка шла обо всем на свете, но в данный момент ее предметом служили усы мальчика. Он отращивал усы уже целый месяц и только что был пойман отцом, когда чернил их сапожной ваксой.
Мальчика звали Райс Брентнер. Газеты писали правду — Райс действительно побывал в исправительном заведении. Это случилось три года назад. Его преступление, в тринадцать лет, состояло в угоне за одну неделю шестнадцати автомобилей. И с тех самых пор он — если не считать эскапады с Энни — не влипал ни в какие неприятности.
— Немедленно марш в ванную, — сказала мама, — и сбрей весь этот ужас.
Райс никуда не промаршировал. Он остался стоять где стоял.
— Ты слышал, что мать говорит, — сказал его отец.
Райс не двинулся с места, тогда отец попытался его уязвить.
— Надо думать, так он чувствует себя похожим на мужчину — огромного взрослого мужчину, — сказал он.
— И вовсе он не похож на мужчину, — сказала мать. — С этими усами он выглядит вообще как я-не-знаю-что.
— Вот именно, — сказал отец, — такой он и есть на самом деле — «я-не-знаю-что».
Найдя наконец хоть какой-то ярлык, отец слегка успокоился. Он был — как отметила сначала одна газета, а за ней и все остальные, — восмидесяти-девяти-долларовым-и-шестидесяти-двух-центовым-недельного-жалованья клерком в главном офисе в системе государственных школ. У него была причина возмущаться скрупулезностью репортера, который раскопал эту цифру в публичных актах. Более всего его уязвили эти шестьдесят два цента.
— У восьмидесяти-девяти-долларового-и-шестидесяти-двух-центового клерка не сын, а «я-не-знаю-что», — сказал он. — Семейство Брентнеров сегодня явно прославилось.
— Ты понимаешь, как тебе повезло, что ты не в тюрьме гниешь? — сказала мать Райса. — Если бы тебя отправили в тюрьму, там бы тебе не только усы сбрили, даже не спросив, — тебе обрили бы еще и голову.
Райс не особо прислушивался к их словам, так только, самую малость. На самом деле он думал о своей машине. Он купил ее на деньги, которые заработал сам, ни гроша не отобрал у семьи. Теперь Райс поклялся, что, если родители попробуют отнять у него машину, он уйдет из дома навсегда.
— Что такое тюрьма, он знает. Он уже побывал там, — сказал отец.