Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.
Шрифт:
– Здравствуй, Ваня, – сказал он, – насилу сыскал тебя. Ба! что это значит, Ваня? – вдруг спросил он, поглядывая на розу, на девочку и на брошку.
– Ничего, Вася, так… – хвастливо, с улыбкой говорил Иван Савич, – поди, душенька, домой.
Девочка побежала и отворила дверь. В это время мелькнула головка соседки.
119
– Э! э! приятель! так-то ты скрываешься! – заговорил Вася, – хорошо же! давно ли? да какая хорошенькая! ах ты, злодей! ах, варвар! ну-ка, ну-ка, покажи!
Он пошел к дверям.
– Нет, mon cher, постой! нехорошо!
– Нет, нет, пусти… не верю!
– Нет, братец, нельзя! пожалуйста, не ходи.
– Ну, познакомь меня. Вот тебе честное слово, не стану отбивать. То-то ты у меня! а я за тобой.
– Что такое?
– Мы впятером обедаем на Васильевском острову, в новой гостинице: говорят, телячьи ножки готовят божественно! проздравим! проздравим! а оттуда на Крестовский… покутим.
– Мне нельзя вечером.
– Отчего?
– Так! – значительно, с улыбкой сказал Иван Савич.
– А! понимаю! счастливец! Ну, завтра мы в театре? Асенкова в трех пьесах играет. Смотри, mon cher, нельзя не быть: что скажут наши? манкировать не должно, а то подумают, что ты хочешь отшатнуться. И то три офицера да вон тот статский, знаешь, что еще полы сюртука всё сзади расходятся, собрали, говорят, партию перехлопать нас, говорят, и в раек людей своих посадят; да где им! слушать любо, как наш угол захлопает: я однажды из коридора послушал – чудо! сначала мелкой дробью – па-па-па, – точно ружейный огонь, а там и пошло, и пошло, так по коридорам гул и ходит… Даже капельдинер плюнул и отошел от дверей, а я не вытерпел да и сам давай – браво, браво, наши! Квартальный сердито поглядывал на меня… да пусть!.. Так едем? потом поужинаем, кутнем, а?
– Не знаю, mon cher!
– Чего не знаешь! на первых порах в полночь тебя не примут. Решено: завтра с нами. Ты не знаешь, ведь Шушин награду получил – полугодовой оклад; он обещал полдюжины, да ты на радостях столько же – вот и будет с нас! Смотри же, ждем.
И ушел. А Иван Савич уселся с книгой в руках на маленьком диванчике, как раз против дверей соседки, в
120
живописном положении. Но если бы кто заглянул в книгу, то увидел бы, что он держал ее вверх ногами. Прошло недели три. Они уже кланялись друг другу и даже, стоя каждый в своих дверях, разговаривали. Когда в это время кто-нибудь шел, сверху или снизу, они поспешно прятались. Вдруг соседки не стало видно, и даже дверь была затворена. Иван Савич встревожился.
– Авдей! отчего у соседки затворена дверь?
– Не могу знать.
– Не уехала ли она куда-нибудь?
– Не могу знать.
– Никогда ничего не знает! Я не Суворов, а досадно! Так поди узнай: спроси, здоровы ли? что, мол, вас давно не видать?
Авдей принес ответ, что Анна Павловна нездоровы и приказали просить к себе: «Коли-де вам не скучно будет посидеть с больной».
– К себе! – воскликнул Иван Савич, вздрогнув от восторга, – ужели? а! наконец! Авдей! скорей бриться, одеваться!
Он второпях обрезал в двух местах бороду и щеку и залепил царапины английским пластырем, полагая, что так он интереснее, нежели с царапинами или даже нежели просто без царапин: это очень обыкновенно, она уж его так видала. Он не пожалел на голову пятирублевой помады. Бакенбарды смочил квасом и минут на пять крепко перевязал платком, чтоб придать им лоск и заставить лежать смирно. В носовой платок налил лучших духов. На шею небрежно повязал голубую косынку и выпустил воротнички рубашки. К довершению всего, надел лакированные сапоги и, таким образом, блестя, лоснясь и благоухая, предстал пред соседкой. Она сидела на софе, поджав ноги, окутанная в большую шаль, с подвязанным горлом.
Квартира Анны Павловны была убрана, как убирают почти все квартиры о двух комнатах, с передней и кухней. Диван красного дерева, обитый полинялой шерстяной материей с пятнами, другой клеенчатый диван, полдюжины стульев под красное дерево, старый комод, а на нем туалет, который, в случае нужды, легко можно переносить с места на место. На окнах несколько горшков гераниума и две клетки с канарейками.
У Ивана Савича на подобные визиты давно обдуман был и поклон, и приветствие, и даже мина.
121
Вошедши, он остановился в некотором расстоянии наклонил немного голову и слегка улыбнулся.
– Наконец я у вас! – сказал он, оглядываясь кругом. – Ужели это правда? не во сне ли я?
– Может быть, этот сон не нравится вам? Бывают сны скучные и тяжелые, – отвечала она с томной улыбкой, – проснитесь… это легко!
– Боже меня сохрани! Пусть этот сон будет непробудным! Она опять улыбнулась.
– Садитесь, – сказала она, – благодарю вас за участие; как это вы вспомнили, и еще через два дня?
– Я не вспомнил: вспоминают о том, что было забыто; я вас не забывал. Но что с вами?
Она поглядела на него довольно нежно и потупила глаза.
– Немного простудилась, – отвечала она, – я думаю… оттого… что бываю иногда… у дверей. Люди обречены на страдание.
Она вздохнула.
Тут Иван Савич посмотрел на нее нежно, а она покраснела. Они молчали несколько времени.
– Вы редко бываете дома? – потом спросила она.
– Нет-с… да-с… смотря по…
– У вас часто бывают гости?
– Да-с… бывают иногда, -отвечал он.
– Кто это… рыжий молодой человек? такой противный: всякий раз заглядывает в дверь.
– Это… «постой-ка, я тону задам!» – подумал он, – это граф Коркин, славный молодой человек, первый жуир в Петербурге.
– А другой, в очках?
– Барон Кизель. Отлично играет на бильярде.
– Как они у вас шумят! что вы делаете?
«Расскажу ей, как мы кутим… Это нравится женщинам», – подумал Иван Савич.
– Кутим-с. Вот иногда они соберутся ко мне, и пойдет вавилонское столпотворение, особенно когда бывает князь Дудкин: карты, шампанское, устрицы, пари… знаете, как бывает между молодыми людьми хорошего тону.