Полное собрание сочинений в одном томе
Шрифт:
Народ обязательно подражает знати, и результатом является широкое распространение надлежащего вкуса. В Америке же, где единственными гербами аристократии являются монеты, выставление их напоказ представляет собой, можно сказать, единственный способ попасть в число аристократов; а толпа, всегда ищущая образцов у тех, кто стоит над нею, незаметно начала смешивать две совершенно различные вещи — роскошь и красоту. Словом, стоимость предмета обстановки стала у нас почти единственным мерилом ее декоративных достоинств — и, однажды установленное, это мерило привело к множеству подобных же заблуждений, легко возводимых к первичному.
Ничто так не оскорбляет глаз художника, как то, что зовется в Соединенных Штатах — то есть в Аппалачии — хорошо обставленной квартирой. Самым обычным ее недостатком является отсутствие гармонии. Мы говорим о гармонии в комнате, как говорили бы о гармонии в картине — ибо и картина и комната подчинены тем же неизменным принципам, которые управляют
Педантическая симметрия нередко портит весь вид отлично обставленных комнат. Занавеси редко бывают хорошо расположены или удачно подобраны к другим предметам обстановки. При парадной мебели занавеси неуместны; и в любом случае избыток драпировок несовместим с хорошим вкусом — их количество, как и расположение, зависит от общего эффекта.
В коврах за последнее время стали разбираться лучше, чем раньше, однако мы еще очень часто ошибаемся в подборе их узоров и цветов. Ковер — это душа комнаты. Он определяет не только тона, но и формы всех окружающих предметов. Судья в обычном суде может быть обыкновенным человеком; но чтобы хорошо судить о коврах, надо быть гением. А нам приходилось слышать, как о коврах рассуждают с видом d’un mouton qui reve [1148] господа, которым нельзя доверить даже уход за их собственными усами. Всякий знает, что в большой комнате ковер может иметь крупный узор, а в маленькой должен иметь узор мелкий — но это еще не вся премудрость на свете. По фактуре единственно допустимыми являются ковры саксонские. Брюссельские представляют собой далекое прошлое моды, а турецкие — это предсмертные содрогания хорошего вкуса. Что до рисунка, то ковер не должен быть разрисован наподобие индейца Рикари — весь в красном мелу, желтой охре и петушьих перьях. Коротко говоря: ясный фон и круглые или овальные фигуры, ничего не изображающие, — так предписывает суровый закон. Такая мерзость, как цветы, или изображения иных хорошо известных предметов не должны быть терпимы ни в одном христианском государстве. Как на коврах, так и на занавесях, драпировках, обивке кушеток единственным рисунком должны быть арабески. Что касается старых половиков, какие еще можно иногда видеть в жилищах черни, — с огромными, раскоряченными и расходящимися сиянием узорами и полосами, пестрящие всеми цветами, так что фон совершенно не виден, — это гнусное изобретение прислужников времени и почитателей златого тельца — детей Ваала и почитателей Маммоны — Бентамов, которые ради сбережения мысли и экономии фантазии сперва злостно придумали калейдоскоп, а затем учредили акционерные компании, чтобы вращать его посредством пара.
1148
замечтавшегося барана (фр.).
Блеск — вот главное заблуждение американской теории внутреннего убранства, заблуждение, которое легко объяснить уже описанным извращением вкуса. Мы страстно влюблены в газ и стекло. Первый совершенно недопустим в доме. Его резкий и неровный свет режет глаза. Ни один человек, обладающий кроме глаз также и мозгами, не станет им пользоваться. Мягкий свет, называемый у художников холодным, с соответственно теплыми тенями может творить чудеса даже в плохо обставленной комнате. Но самое очаровательное изобретение — это астральная лампа. Мы разумеем, конечно, астральную лампу в собственном смысле — лампу Арганда с первоначальным простым матовым абажуром и смягченным, ровным, точно лунным светом. Абажур граненого стекла — это жалкое изобретение дьявола. Восторг, с каким мы его встретили, частью за его блеск, но больше всего за высокую стоимость, лучше всего подтверждает положение, с которого мы начали. Можно смело сказать, что человек, сознательно выбравший граненый абажур, либо совершенно лишен вкуса, либо слепо подчиняется капризам моды. Свет, испускаемый этим аляповатым чудовищем, неровен, изломан, неприятен. Его одного достаточно, чтобы свести на нет самые лучшие эффекты обстановки. Женская красота в особенности теряет больше половины своего очарования от этого дурного глаза.
В применении стекла мы вообще исходим из неверных принципов. От него требуется прежде всего, чтоб оно сверкало — одним этим словом сколько выражено омерзительного! Мерцающий, беспокойный свет иногда бывает приятен — детям и идиотам он нравится всегда, — но, обставляя комнату, его следует тщательно избегать. Строго говоря, недопустим даже и ровный, но слишком сильный свет. Огромные, бессмысленные стеклянные люстры с призматическими гранями, с
Пристрастие к блеску — которое, как мы уже говорили, ошибочно соединилось с понятием роскоши вообще — вызвало также неумеренное употребление зеркал. Мы сплошь увешиваем стены большими английскими зеркалами и воображаем, что совершили нечто похвальное. Но достаточно чуть задуматься, чтобы убедить всякого, имеющего глаза, как некрасиво обилие зеркал, в особенности больших. Если исключить способность отражения, зеркало представляет собой сплошную, плоскую, бесцветную и однообразную поверхность — нечто явно неприятное. В качестве отражателя оно способно создавать чудовищное и отвратительное однообразие; причем зло возрастает даже не в прямой пропорции к увеличению числа его источников, но в отношении непрерывно возрастающем. Комната с четырьмя или пятью зеркалами, размещенными как придется, с точки зрения художественного впечатления совершенно бесформенна. Если добавить к этому злу сопровождающий его блеск, многократно повторенный, получается истый хаос резких и раздражающих эффектов. Самый неотесанный человек, войдя в разукрашенную таким образом комнату, сразу же почувствует нечто неладное, хотя и не сумеет понять причины своего неудовольствия. Но введите того же человека в комнату, убранную со вкусом, и он невольно издаст восклицание удовольствия и удивления.
Наши республиканские учреждения породили то зло, что здесь человек с большим кошельком имеет обычно очень маленькую душу, которую там же и держит. Порча вкуса является частью и неизбежным сопровождением производства долларов. Мы богатеем, а наши идеи ржавеют. Поэтому не у нашей аристократии надо искать (если вообще искать в Аппалачии) идеальную прелесть английского будуара. Но мы видели комнаты у американцев среднего достатка, которые по крайней мере отсутствием безвкусицы могут соперничать с любыми раззолоченными кабинетами наших заокеанских друзей. Вот и сейчас перед моим мысленным взором встает небольшая и не претендующая на пышность комната, убранство которой безупречно. Хозяин ее спит на диване — на дворе холодно — время близится к полуночи; пока он спит, мы опишем его комнату.
Она продолговата — футов тридцать в длину и двадцать пять в ширину — именно такая форма дает лучшие (обычные) возможности размещения мебели. В ней всего одна дверь — никоим образом не широкая, — находящаяся на одной стороне прямоугольника, и всего два окна, на противоположной его стороне. Окна большие, доходящие до полу, помещены в глубоких проемах и выходят на итальянскую веранду. Стекла в них — алого цвета, рамы — из розового дерева, более массивные, чем обычно. К стеклу прилегают шторы из плотной серебряной ткани, по форме окна, которые свисают свободно, не драпируясь.
Сам оконный проем занавешен великолепным алым шелком с длинной золотой бахромой, подбитым той же серебряной тканью, из которой сделаны шторы. Карнизов нет; складки занавеса (более острые, чем массивные, и создающие впечатление легкости) спускаются из-под широкого, богато раззолоченного фриза, идущего вокруг всей комнаты там, где стены соединяются с потолком. Занавеси раскрываются и задергиваются с помощью толстого золотого шнура, свободно обвивающего их и завязанного легким узлом; нет ни булавок, ни скрепок, ни других подобных приспособлений. Цвета занавесей и бахромы — то есть алый и золотой — повторяются всюду и определяют характер комнаты.
Саксонский ковер толщиною в полдюйма — того же алого цвета — украшен тем же золотым шнуром, что на занавесях, расположенным так, что образует рельеф из неправильных изгибов, словно лежащих один на другом. Стены оклеены глянцевитыми серебристо-серыми обоями, по которым разбросаны мелкие алые арабески несколько более бледного тона, чем господствующий цвет. На стенах много картин. Это преимущественно фантастические пейзажи — как, например, волшебные гроты Стенфилда [1149] или озеро «Мрачная Топь» Чапмена [1150] . Есть, однако, и три-четыре женских головки воздушной красоты — портреты в манере Салли. Тона картин — теплые, но темные. Здесь нет «блестящих эффектов». Во всем чувствуется покой. Нет ни одной маленькой картины. Мелкие полотна придают комнате тот пятнистый_ вид, который портит и многие произведения живописи, чересчур выписанные. Рамы широки, но не глубоки, украшены богатой, но не филигранной резьбой и не настолько, чтобы казаться потускневшими. Они сохраняют тон полированного золота. К стене они примыкают плотно, а не подвешены на шнурах. Последнее часто бывает выигрышным для картины, но портит общий вид комнаты.
1149
Стенфилд Уильям Кларксон (1794–1867) — английский художник-маринист.
1150
Чапмен Джон Гэтсби (1808–1889) — американский художник, мастер пейзажа