Полное собрание сочинений в одном томе

По Эдгар Аллан

Сновиденье в сновиденьи

31 марта, 1849 пер. М. Квятковской

Печально лоб целую твой, Но прежде, чем прощусь с тобой, Поведаю тебе одной… Да, ты не зря твердила мне, Что жизнь моя течет во сне, Но, если нет надежды боле, То — ясным днем иль при луне Она ушла — не все равно ли, Во сне ушла иль не во сне? Все, что несут нам сон и бденье, Лишь сновиденье в сновиденьи. …Стою на берегу морском, У ног — прибоя вечный гром, И бережно держу в руках Песчинок золотистый прах, А он сквозь пальцы, как струя, Стекает в море бытия — И горько, горько плачу я! О Боже! Что ж моя рука Не может удержать песка? О Боже! Где мне силы взять Хоть бы песчинку удержать? Ужели всё — и сон, и бденье — Лишь сновиденье в сновиденьи?

Эльдорадо

21 апреля, 1849 пер. В. Васильева

Средь гор и долин Спешил паладин, Ни

солнце, ни тень не преграда. И юн, и удал, Он с песней искал Таинственный край Эльдорадо. Но тенью легла На складки чела Немых расстояний преграда. Он в дальних краях Ослаб и одрях, Покуда искал Эльдорадо. У сумрачных скал Он тень повстречал: «О тень, всем надеждам преграда, Поведай ты мне, В какой стороне Смогу я найти Эльдорадо?» «Ищи за несметным сонмом планет. Ни в чем я тебе не преграда. Спускайся скорей В долину теней, И там ты найдешь Эльдорадо!»

К Анни

28 апреля, 1849 пер. М. Зенкевича

О, счастье! Не мучусь Я больше, томясь, Упорной болезнью, И порвана связь С горячкой, что жизнью Недавно звалась. Лежу я недвижно, Лишенный сил, И каждый мускул Как будто застыл. Мне лучше: не мучит Горячечный пыл. Лежу я спокойно, Во сне распростерт, Забыв все недуги, Как будто я мертв, И можно в испуге Подумать — я мертв. Рыданья и вопли Затихли вокруг, Как только прервался Мучительный стук — Терзающий сердце Томительный стук. Тоска, отвращенье, Как тающий воск, Исчезли с болезнью, Мрачившей мой мозг, С горячкой, что жизнью Сжигала мой мозг. Исчезла и пытка, Всех пыток сильней. — Ужасная жажда Души моей К реке ядовитой Проклятых страстей: Насытил я жажду Души моей. Испил я студеной Воды из ключа, Тот ключ потаенный Струится, журча, В земле неглубоко Струится, журча. О нет! Пусть не скажет Никто, что для сна Приют мой мрачен, Постель так тесна, — Ведь тот, кто скажет: Постель так тесна, Он тоже ляжет В такую ж для сна. Мой дух не лелеет Мечтаний о грозах, Не сожалеет О пламенных розах, О том, что алеет На миртах и розах, Дыханье как будто Анютиных глазок Он слышит из руты, Из праздничных связок Цветов розмаринных, Анютиных глазок — Дыханье невинных Анютиных глазок. Он дремлет блаженно В тумане мечтаний О правде нетленной И верности Анни, Витая блаженно Средь локонов Анни. Она с поцелуем Склонилась ко мне, И я, не волнуем Ничем в тишине, Скользя, как по струям, Забылся во сне. Укрыв меня нежно И свет затемня, Она помолилась Потом за меня, Чтоб ангелы неба Хранили меня. И я на постели Лежу распростерт (С истомою в теле), Как будто я мертв, — Прильнув к изголовью, Лежу распростерт (С ее любовью), Как будто я мертв, — И вам всем я страшен, Как будто я мертв. Душа ж моя ярче, Чем в млечном тумане Все звезды на небе, Сверкает с Анни, Горит она светом Любви моей Анни, Лучится ответом Из глаз моей Анни.

Сонет к моей матери

7 июля, 1849 пер. В. Топорова

Постигнув, что не только человек — Но ангелы — из всех благословений, Способных нежность выразить навек, Не отыскали имени блаженней, Я «матерью» назвал тебя, и ты Вошла мне в сердце самою родною И стала жить в нем — в доме пустоты, Покинутом покойною женою. Мою родную мать (по ком я тоже Скорблю) ты материнством превзошла: Жизнь дорога — Виргиния дороже, Ты, дав ей жизнь, мне этим жизнь дала; Отныне же, когда ее не стало, И для меня небытие настало.

Аннабель-Ли

9 октября, 1849 пер. Д. Садовникова

Многие, многие

годы назад, У моря родной мне земли, Жила одна девушка, звали ее Красавицей Аннабель-Ли, И, кроме любви, мы ни о чем И думать с ней не могли. Оба мы были простыми детьми, Детьми той приморской земли; Но выше земной была эта любовь, Любовь к моей Аннабель-Ли, — Настолько, что даже завидовать ей И ангелы в небе могли! Многие, многие годы назад Осенние тучи пришли, И ветром холодным убили они Красавицу Аннабель-Ли. Родные зарыли в могилу ее У моря родной ей земли. Знаю — завидовать нашей любви И ангелы в небе могли! И вот где причина (про то говорят Все люди приморской земли), Что ветер осенний унес от меня Красавицу Аннабель-Ли. Да, наша любовь была выше земной! Ни взрослые так полюбить не могли, Ни мудрые так не могли, — И кто разлучит ее душу со мной? Ни ангелы неба, ни духи земли — Не в силах никто меня с ней разлучить С любимой Аннабель-Ли! Мне при свете луны в душу крадутся сны О красавице Аннабель-Ли; И в мерцаньи ночей вижу свет я очей Дорогой моей Аннабель-Ли… Я расстаться с моей дорогой не могу И всю ночь провожу на морском берегу, На могиле родной мне земли, Возле Аннабель-Ли.

Колокола

Ноябрь, 1849 пер. А. Оленича-Гнененко

I

За санями вьется снег, Белый снег. Колокольчики беспечно рассыпают нежный смех И звенят, звенят, звенят В льдистом воздухе ночном, И звенят, и говорят. Звезды радужно горят Кристаллическим огнем. Слышишь ритм, ритм, ритм — Речь руническую рифм? С колокольчиков слетая, музыкально тает он, Этот звон, звон, звон. Звон, звон, звон. Этот быстрый, серебристый перезвон.

II

Слышишь свадьбы звон литой — Золотой? О, с какою необычной, гармоничной красотой Про любовь, что так светла, Говорят колокола! Золотистых, чистых нот Мерный строй. Звонких звуков хоровод Нарастает, и летает, и плывет Под луной. Звучный звон — со всех сторон, Ливень ласковых мелодий: слышен тем он, кто влюблен. Льется он В ночь и в сон. Он грядущим освящен. В сердце горлинки рожден. Полногласный и прекрасный, Этот звон, звон, звон, Этот звон, звон, звон, звон. Звон, звон, звон. И поющий, и зовущий этот звон!

III

Слышишь ты тревожный звон — Бронзы звон? Воплем ужаса ночного надрывает сердце он! Он выкрикивает вдруг В ухо ночи свой испуг! Он, не смея замолчать, Может лишь кричать, кричать, Слеп и дик, — В безнадежности взывая к снисхождению огня, Сумасшедшего, глухого, беспощадного огня, Что все выше, выше, выше Скачет в небо с гребня крыши. Хоть безумно напряженье, Но бессильно исступленье: Недоступен бледный, лунный лик! Бронзы звон, звон, звон! Возвещает гибель он, Гарь и прах, Колокольным гулом, ревом, В недра воздуха ночного Изливая мрачный странный страх. Но теперь уж знает слух По звучанью И молчанью, Где багряный смерч потух. Но теперь он без труда Слышит в звоне, Бронзы стоне, Где, грозя, встает беда. Отступая иль взлетая, исторгает ярость звон — Этот звон, Этот звон, звон, звон, звон. Звон, звон, звон. И гудящий, и гремящий этот звон!

IV

Слышишь ты железный звон — Тяжкий звон? О конце напоминает монотонным пеньем он. И в плену у страха мы, Услыхав в молчанье тьмы Полный скорби и угрозы этот тон! Пробуждаемся дрожа мы: Каждый звук из глоток ржавых — Это стон. И народ, ах, народ, Что под башни самый свод Удален. Всех нас будит, будит, будит Мрачным звоном похорон. Камень катится на грудь нам: Вечным будь, последний сон! Кто их видел — не забудет, И ни звери, и ни люди — Тот народ! Их король — кто тон дает. Он в них бьет, бьет, бьет, Бьет — Гудит пеаном звон! Только грудь раздует он — И гудит пеаном звон! И, вопя, танцует он, Держит ритм, ритм, ритм — Род надгробных грозных рифм — И гудит пеаном звон! Этот звон! Держит ритм, ритм, ритм — Род надгробных грозных рифм: Этот стон и этот звон, Похоронный этот звон Держит ритм, ритм, ритм, И нежданно вносит он Руны радостные рифм В леденящий стон и звон, Этот звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон. И молящий, и грозящий этот звон.