Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Семейное счастие

Толстой Лев Николаевич

– Serge! знаешь, чт`o мн сказали?

Онъ разведетъ руками и скажетъ:

– Боже мой! какая прелесть!

А я притворюсь, что сержусь, что мой мужъ такъ холодно принимаетъ такое извстіе. И ежели онъ заболетъ, какъ дни и ночи я буду просиживать у его постели, и онъ будетъ ловить и жать мою руку, поправляющую подушку, и слабыми глазами благодарно смотрть на меня, и какъ онъ будетъ грустенъ и озабоченъ, и я все раздлю съ нимъ и утшу его! и какъ я на ципочкахъ буду подходить къ его двери и смотрть, что длаетъ мужъ мой. Да, онъ мужъ мой. Мой мужъ… «Подите спросите у мужа. Я съ мужемъ пріду къ теб… Мужъ нe любитъ этаго». Кто лучшій и добрйшій и прекраснйшiй человкъ на свт? Это все мужъ мой, мой мужъ. – Одна эта мысль и слово доставляли мн странное, невыразимое удовольствіе. Потомъ я думала, какъ мы опять вернемся въ деревню, опять милый домикъ, тишина, и мы одни другъ съ другомъ, и опять любовь, опять счастье. Опять у него какія-то дла, заботы и ангелъ, который облегчаетъ вс эти заботы и даетъ счастье. О дтяхъ я не думала, и, по правд сказать, мысль эта портила созданный мною мірокъ, и я отгоняла ее.>

* № 8 (I ред.)

Перваго

Сентября батюшка пріхалъ по обыкновенію въ домъ служить молебенъ съ водосвятіемъ. Погода наконецъ разгулялась и была прекрасная въ первый разъ свжая, оснняя. Все было мокро, пестро и солнечно блестяще. – Одинъ изъ тхъ первыхъ осннихъ дней, когда посл дождей и холодовъ вдругъ разгуляется, и на холодномъ свт солнца въ первый раз видишь уже не лто, a замчаешь осннюю желтизну, оголенность и свинцовую блдность неба. – Онъ предоставилъ мн назначить день сватьбы, объ одномъ прося только, чтобы не было никого гостей, не было вуаля невсты, флеръ доранжа и шаферовъ и шампанскаго. Машу это сердило; по его выраженью, ей хотлось бы натыкать мн цвтовъ въ помаженную голову, шептать въ церкви, чтобъ не мяли внцомъ прическу, и съ большимъ вкусомъ плакать, глядя на вуаль и блое платье. Ей было точно досадно; но я понимала его. Мы не назначили день сватьбы, чтобъ никто не пріхалъ, и я, которой онъ поручилъ это, общала объявить этотъ день наканун. По правд сказать, я ожидала только хорошей погоды, и поэтому, какъ только барометръ поднялся, и перваго Сентября открылось все небо, я ршила, что ежели онъ согласенъ, то мы завтра же будемъ внчаться. Онъ смутился, покраснлъ и какъ-то офиціяльно, чтобъ скрыть свою радость, поцловалъ мою руку. Когда я ему объявила это, мн смшно стало. Мы объявили Батюшк о нашемъ желаньи, и старикъ поздравилъ насъ и въ сотый разъ разсказалъ ему, что онъ внчалъ моего отца, крестилъ меня, и вотъ Богъ привелъ внчать и дочку. Священникъ приготовился ужъ было служить, столъ былъ накрытъ, суповая чаша, стеклянные подсвчники съ восковыми свчами, кадило, крестъ съ мощами, все было на мст. Маша попросила подождать, побжала къ себ наверхъ. Черезъ нсколько минутъ она принесла новый образъ Угодника Сергія въ серебряной риз, которой она заказывала въ Москв, чтобъ благословить меня, и только что получила. И я, и онъ – мы давно знали про этотъ образъ, но желанье ея благословить меня въ день сватьбы образомъ Ангела моего мужа, къ которому я имла большую вру, должно было быть тайной и сюрпризомъ для меня. И мы будто бы ничего не знали, не знали, какъ она сбила послднюю копейку на этотъ образъ, какъ посылала мрку, какъ получила ящикъ и совщалась съ нянюшкой, мы, стоя въ зал и дожидаясь службы, даже не замтили, какъ толстая, кругленькая Маша легкими шагами сбжала съ лестницы и, не глядя на насъ, прошла залу и поставила образъ на стол, такъ чтобы онъ не катился, шепнула батюшк: – и Угоднику Сергю – и, строго взглянувъ на насъ, прошла къ своему уголку у двери, гд и стала, слегка пошевеливъ губами и сложивъ руки.

– Благословенъ Богъ нашъ! – провозгласилъ давно знакомый голосъ Священника, и я перекрестилась и взглянула на будущаго мужа. Въ глазахъ его была нжность и умиленіе, но на губахъ его какъ будто готова была улыбка, которая не понравилась мне. Какъ будто онъ только за меня и за Машу умилялся и радовался, а не за себя. Я долго, пристально посмотрла на него. Онъ понялъ меня, отвернулся и перекрестился. Я изрдка взглядывала на него. Онъ стоялъ, нагнувъ голову и <молился, я чувствовала это> въ глазахъ его, которые я такъ знала, было искреннее <глубокое> чувство. Отходя отъ креста и обтирая платкомъ мокрые, окропленные глаза, я подошла къ нему и взяла его за руку.

– Я вами довольна, мой другъ, – сказала я.

Онъ вынулъ платокъ и отеръ имъ мои мокрые волосы.

– Вамъ, все вамъ я обязанъ <въ лучшемъ>. Вы мой ангелъ хранитель.

– Не говорите такъ, – сказала я, съ нимъ вмст направляясь къ двери и чувствуя, что у насъ завяжется разговоръ, для котораго намъ нужно быть однимъ. – Это не хорошо, я гршница, такая же, какъ и вс. Иногда я замчала въ васъ то, что меня мучало. Вы какъ бы это только понимаете, а не чувствуете всего этаго. Я давно хотла сказать вамъ.

– Ахъ, мой другъ, не говорите про то, что было, какимъ я былъ, теперь берите меня, какимъ я есть, я вашъ, я вами думаю, я вами люблю. <Теперь съ вами молюсь и врю и буду молиться.> Я чувствую, что мн нельзя жить теперь безъ васъ <и безъ молитвы.> Я чувствую, какъ съ каждымъ днемъ таитъ мое сердце, и все прекрасное становится близко ему. Мн опять 16 лтъ становится.

– И оставайтесь такъ всегда, увидите, какъ вамъ хорошо будетъ, – сказала я.

– Какъ мн ужъ теперь хорошо, мой ангелъ!

И онъ смотрлъ мн въ глаза, и все глубже, глубже проникалъ его счастливый, довольный взглядъ.

* № 9 (II ред.).

Домъ нашъ былъ одинъ изъ старыхъ барскихъ домовъ, въ которыхъ со дня ихъ основанія ничего не измнялось изъ стараго порядка, а только въ томъ же порядк прибавлялось новое вмст съ измнявшимися поколніями и потребностями. Все отзывалось воспоминаніями о немъ, о его дтств, о его матери, отц, дд. <Кабинетъ его былъ кабинетъ его отца и дда, еще ддовская, кожанная мебель съ гвоздиками стояла въ немъ и висли портреты его отца, дда и прадда и охотничьи гравюры, привезенныя ддомъ изъ Англіи и отцомъ его обдланныя въ рамки. Шкапы съ книгами въ библіотек рядомъ были наполнены – одинъ философскими энциклопедическими книгами дда въ кожанныхъ переплетахъ съ золотыми обрзами, другой непереплетенными и неразрзанными историческими книгами отца и третій его книгами. Въ гостиной постарому стояла симетрично ддовская мебель и висли два въ золотыхъ рамахъ зеркала, картина снятія съ креста, всми принимаемая за Тицьяна, и два портрета бабушекъ>. Отцомъ его старая мебель была <отполирована за ново> и обита штофомъ, и картина снятія со креста и коверъ во всю комнату, теперь ужъ старой, были прибавлены къ украшенію гостиной. Татьяна Семеновна,

уже вдовой, украсила гостиную перегородкой съ плющемъ и надла чехлы на мебель и протянула полосушки черезъ коверъ. Точно такія же прибавленія и украшенія замтны были и во всхъ другихъ комнатахъ, особенно на половин и въ комнат Татьяны Семеновны. Тамъ было столько дивановъ, диванчиковъ, ширмовъ, ширмочекъ, шифоньерокъ, шкапчиковъ, столовъ, столиковъ, часиковъ, вещицъ, все разныхъ временъ и цвтовъ и фасоновъ, ддовскихъ и ныншнихъ, что все это на первое впечатлніе поражало своей пестротой и разнородностью и загроможденностью, но потомъ все это очень пріятно соединялось въ одинъ общій характеръ домовитости и уютности, который особенно понятенъ былъ, когда среди всего этаго въ своемъ волтеровскомъ кресл сидла сама Татьяна Семеновна. Посуда, кухня, экипажи, старая прислуга, столъ – все было въ томъ же изобильномъ старинномъ и фамильномъ характер. Всего было много, все было не ново, но прочно, опрятно и по старинному красиво. Отъ всего, начиная отъ тяжелыхъ мдныхъ подсвчниковъ, изображающихъ толстаго амура, дувшаго вверхъ, отъ тяжелаго трюмо съ рзными полками, до кіе[в]скихъ соусниковъ и старыхъ лакеевъ Татьяны Семеновны и особеннаго никольскаго манера длать кашку, – отъ всего пахло хорошими старыми семейными воспоминаніями. Вс эти воспоминанія тотчасъ же сроднились со мною. Мн казалось, что я сама помнила, какъ умиралъ его отецъ такъ [3 неразобр.] на большомъ кожаномъ диван, какъ самъ Сережа, бывшій ребенкомъ самымъ прекраснымъ, живымъ и милымъ, въ мір[?], разбился головой объ уголъ, сбгая съ лстницы, какъ изъ дтской въ первый разъ перевели внизъ къ гувернеру этаго самаго кроткаго ребенка въ мір, и какъ онъ спрыгнулъ въ окно изъ залы, и его посадили въ этотъ самый чуланъ подъ лстницей, и какъ онъ, лучшій сынъ въ мір, въ растопель въ первый разъ пріхалъ большимъ посл университета. Вся эта старина, отъ разсказовъ его матери, няни и его самаго, ожила въ моихъ глазахъ и слилась съ воспоминаніями о немъ въ то время, когда я не знала его.

* № 10 (II ред.).

Все время мое отъ поздняго утра и до поздней ночи принадлежало не мн и было занято, даже ежели бы я и не вызжала. Мн это было уже не весело и не скучно, а казалось, что такъ, а не иначе должно быть. Такъ было и въ то время, когда я надялась быть матерью. Внимательность и уваженіе ко мн мужа какъ будто еще увеличились въ это время, но часто мн больно и неловко было замчать, что какъ будто не одна я, были причины этой внимательности.

Часто, сама размышляя о новомъ предстоящемъ мн чувств, я становилась недовольна вчной разсянностью и пустыми заботами, поглощавшими меня, и мн казалось, что вотъ стоитъ мн сдлаться матерью, и я само собой брошу вс старыя привычки и вкусы и начну новую жизнь. Я ждала и перерожденья, и счастія отъ материнской любви. Мн казалось, что новое чувство безъ всякаго подготовленья съ моей стороны, противъ моей воли, схватитъ меня и увлечетъ за собой въ другой счастливый міръ. Но Богъ знаетъ отчего это случилось? отъ того ли, что я хуже другихъ женщинъ, отъ того ли, что я находилась въ дурныхъ условіяхъ, или это общая участь всхъ насъ, женщинъ, только первое и сильнйшее чувство, которое мн доставилъ мой ребенокъ, было горькое оскорбительное чувство разочарованія, <смшанное съ гордостью, сожалніемъ и сознаніемъ необходимости нкоторой притворно-офиціяльной нжности.> Сгорая отъ нетерпнія узнать это сильнйшее новое чувство, общавшее мн столько радостей, я въ первый разъ ожидала своего ребенка. Ребенка принесли, я увидала маленькое, красное, кричащее созданьице, упиравшееся мн въ лицо пухлыми ручонками. Сердце упало во мн. Я взяла его на руки и стала цловать, но то, что я чувствовала, было такъ мало въ сравненіи съ тмъ, что я хотла чувствовать, что мн показалось, что я ничего не чувствую. Я хотла отдать ребенка, но тутъ были няня, кормилица съ нжно улыбающимися лицами, вызывающими мою нжность, тутъ были его глаза, какъ-то вопросительно глядвшіе то на меня, то на Кокошу, и мн стало ужасно больно и страшно.

– Вотъ они вс ждутъ отъ меня чего-то, – думала я, – ждутъ эти добродушныя женщины, ждетъ и онъ, а во мн нтъ ничего, – какъ мн казалось. Но я еще разъ прижала къ себ ребенка, и слезы выступили мн на глаза. – Неужели я хуже всхъ другихъ женщинъ? – спрашивала я себя. И страшное сомнніе въ самой себ проникло мн въ душу. Но этотъ страхъ, эти сомннья продолжались недолго. Съ помощью вчнаго разсянья, частью притворяясь, частью признаваясь себ и другимъ въ своей холодности къ ребенку и полагая, что это такъ и должно быть, я примирилась съ своимъ положеньемъ и стала вести старую жизнь.

Комментарии Н. М. Мендельсона

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ.

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ.

По словам самого Л. Н. Толстого, в основу художественного замысла, воплощенного в «Семейном счастии», легла история его отношений к Валерии Владимировне Арсеньевой, в первом браке Талызиной, во втором – Волковой. В письме к П. И. Бирюкову от 27 ноября 1903 г. Толстой сообщал: «Потом главное, наиболее серьезное – это была Арсеньева Валерия. Она теперь жива, за Волковым была, живет в Париже. Я был почти женихом («Семейное счастье»), и есть целые пачки моих писем к ней».¹⁷

На основании этих писем П. И. Бирюков, в III изд. I т. биографии Л. Н. Толстого (М., 1923), дал отдельную главу под заглавием «Роман» (стр. 138—160). На основании тех же материалов говорят об отношениях Толстого к Арсеньевой H. Н. Гусев в книге «Толстой в молодости» (М., 1927, стр. 254—268) и В. А. Жданов в работе «Любовь в жизни Льва Толстого» (М., 1928, кн. первая, стр. 38—45). П. И. Бирюков и H. Н. Гусев упоминают и о том, как «роман» Толстого отразился в «Семейном счастии». Этому же вопросу посвящена работа П. Павлова, напечатанная в «The Slavonic review» (Vol. VII, 1929, January), «Tolstoy’s Novel Family Happiness».¹⁸