Полное собрание сочинений. Том 73. Письма 1901-1902 гг.
Шрифт:
Почему кузнец, кующий железо, или пахарь, пашущий поле, не спрашивает о том, откуда он возьмет силы для исполнения предпринятого дела, а делает его по мере сил своих, — ошибается и старается поправить сделанную ошибку, устает, оставляет на время работу, отдыхает и опять берется за нее. Разве не в том же самом положении всякий раб божий, старающийся жить христианской жизнью, исполнять познанную им волю бога?
Точно так же такой человек, если он искренен, будет по мере сил жить христианской жизнью, исполнять волю бога и, если будет ошибаться, будет поправляться и будет уставать и отдыхать и опять браться за то же дело своей жизни: приближаться по мере сил к тому совершенству отца небесного, которое указано ему.
Вопрос о том, где взять силы для христианской жизни, показывает только то, что людей кто-то уверил в том, что они могут сделаться совершенными, святыми, что для этого есть особенные средства, без своего ежечасного усилия борьбы, падений, раскаяния, подъемов и опять падений и опять подъемов, которые хотя и медленно, но все-таки подвигают человека к цели его жизни: совершенствованию в боге. Это-то суеверие, что человек не постепенными, медленными усилиями приближается к совершенству, а может сразу очиститься и стать святым, есть одно из самых ужасных и зловредных заблуждений, и оно-то усиленно проповедуется всеми церковными верами. Одни уверяют своих учеников, что посредством таинств, как то: крещения, исповеди, причастия, человек освобождается от грехов; другие утверждают, что от грехов освобождает вера в искупление, в то, что Христос-бог своей кровью очистил нас. И те и другие учат, что кроме того очищает нас молитва просительная к богу о том,
Просить бога и придумывать средства, как совершенствоваться, можно бы было только тогда, если бы были какие-либо преграды для этого дела и сами бы не имели сил: если бы кузня была заперта, угля и железа бы не было, или не было сил поднять молот. То же и в деле совершенствования, или христианской жизни, или исполнения воли бога. Бог не требует от нас того, чего мы не можем делать, а напротив, он озаботился о том, чтобы дать нам всё, что нам нужно для исполнения его воли. Мы здесь, в этом мире, как на постоялом дворе, в котором хозяин устроил всё, что нам, путешественникам, точно нужно, и сам ушел, оставив наставление, как нам вести себя в этом временном приюте. И мука, и вода, и дрова, всё, что нам нужно, есть тут, так какие же нам еще придумывать средства и о чем просить? Только бы исполнять то, что нам предписано. Так и в нашем духовном мире: всё нужное нам дано нам, и дело только за нами. Понятно, что если мы хотим быть сразу святыми или чувствовать себя оправданными, нам нужны особенные средства и просить об этом бога. Если мы хотим быть богатыми, хотим, чтобы наши друзья и мы сами не болели и не умирали, чтобы у нас были всегда хорошие урожаи и чтобы враги наши были уничтожены, тоже нам надо просить обо всем этом бога, как просит об этом Давид в своих псалмах и как просят об этом в наших церквах. Но ведь бог ничего этого не предназначал нам: он не только не предписал нам быть праведными, безгрешными, но, напротив, дал нам жизнь, смысл которой только в том, чтобы мы сами освобождались от своих грехов и приближались к нему, и не предназначал нас быть богатыми, безболезненными и бессмертными,1 а дал нам испытания, бедность, болезни, смерти друзей и свою именно затем, чтобы научать полагать свою жизнь не в богатстве, здоровьи и этой временной жизни, а в служении ему, и дал нам врагов не затем, чтобы мы желали их погибели, а затем, чтобы мы научились уничтожать врагов любовью. Так что придумывать какие-то особенные средства спасения и просить бога нам не о чем. Всё, что нам нужно, дано нам, если мы только следуем указаниям нашей совести и бога, выраженным в евангелии. В-3-х, обман этот особенно вреден тем, что люди, поверившие в то, что они своими силами не могут исполнять волю бога и жить хорошо, перестают работать над собою, и не только перестают работать, но теряют возможность совершенствоваться. Стоит человеку увериться, что он не может сделать того, что ему нужно делать, и у него опустятся руки, и он действительно будет не в состоянии сделать нужное; стоит человеку увериться, что он болен, и он станет болен. Порченые оттого кричат, что они верят, что они порченые. Пьющие запоем оттого не исправляются, что уверены, что они не могут воздержаться. Нет более безнравственного и вредного учения, как то, что человек не может совершенствоваться своими силами.
Совершенно подобное рассуждение о необходимости какой-то внешней силы для христианской жизни существует и о необходимости какого-то несомненного доказательства совершенной истинности того, что мы знаем о боге, его воле. Там говорится, что есть что-то такое, что дает человеку силу жить христианской жизнью и исполнять волю бога. Тут же говорится, что есть что-то такое, почему я наверное узнаю, что то, что мне говорит мой разум, есть истина. И как там предполагается, что есть какое-то внешнее средство, посредством которого можно достигнуть святости помимо личного усилия, так и здесь2 предполагается, что существует какое-то средство познать истину помимо личного усилия разума и истину полную, совершенную. Но ведь это так же невозможно, как увидать свет без глаз. Истина есть то, что познается усилиями и ничем другим познаваться не может. И истина, познаваемая разумом человеческим, никогда совершенною быть не может, а только более или менее приближается к совершенной истине и может быть высшей доступной человеку истиной, но никогда не может быть совершенной истиной; не может быть совершенной истиной уже по тому одному, что жизнь как всего человечества, так и отдельного человека вся проходит и даже состоит в достижении всё более и более совершенной истины и в большем и большем исполнении ее. Превратное и нелепое понятие о том, что человеческий разум своими усилиями не может приближаться к истине, происходит от такого же ужасного суеверия, как и то, по которому человек не может без помощи извне приближаться к исполнению воли бога; состоит суеверие это в том, что полная, совершенная истина для христиан открыта богом сначала на горе Синае, а потом разными пророками Иудейского народа, потом Христом, апостолами, соборами, церковью, для браминов открыта в Ведах, для магометан в Коране; суеверие это ужасно, во-1-х потому, что оно извращает самое понятие об истине, во-2-х потому, что, раз признав за несомненную истину все те нелепости и гадости, которые приняты за откровение бога в писаниях, приходится еще больше извращать здравый смысл, чтобы оправдать все эти гадости и глупости, а в-3-х потому, что, признав источником истины непогрешимое внешнее откровение, человек перестает верить единственному средству познания истины усилием своего разума. Человек, поступающий так, делает то же, что сделал бы человек, отыскивающий путь, если бы он вместо того, чтобы делать всевозможные усилия для узнания пути, закрыл бы глаза и отдался руководству того человека, который первый взялся бы проводить его. Говорят: как же верить разуму, когда мы видим, что люди, руководимые разумом, ошибаются. Сначала, говорят, человек по разуму видел истину в православии, потом по разуму же видел истину в баптизме, потом по разуму же стал видеть истину в признании Христа человеком. Стало быть, говорят, разум может ошибаться и нельзя доверять ему. Почему же? — Когда человек верил в православие и разум его не указывал ему ничего более истинного, он познавал высшую для него истину, потом он познал более высокую истину и был прав, признавая ее. Точно так же он был прав, познав еще более высокую или чистую истину. То, выше, яснее, истиннее чего человек не может видеть и представить себе, то для него и есть истина. Очень может быть, что было бы очень хорошо и желательно, чтобы люди все сразу познали бы одну и ту же совершенную истину (хотя если бы это было, то жизнь прекратилась бы), но если и допустить, что это было бы желательно, то ведь не всё делается так, как мы желаем. Очень, может быть, желательно неразумным людям, чтобы люди не болели бы, или чтобы было средство, которое лечило бы от всех болезней, или чтобы все люди говорили на одном языке (все по-русски), но ведь это не сделается оттого, что мы вообразим, что все люди вылечиваются от нашего лекарства или все говорят и понимают по-русски. Если мы вообразим это, то только самим себе сделаем хуже, так же как мы самим себе делаем хуже, когда воображаем, что вся полная и вечная истина открыта нам в писании, предании или церкви. Воображать это уже потому особенно глупо, что рядом с нами мы можем видеть людей, которые воображают, что истина, полная и вечная, открыта им, а не нам, как это воображают буддисты, магометане и др. Особенно же вредно такое ложное воображение п[отому], ч[то] оно более всего другого разъединяет людей. Люди должны бы всё более и более соединяться, как учит Христос, а такие учения об откровениях всего более разъединяют людей. Кроме того, надо понять, что, хотим мы этого или не хотим, помимо разума никакая истина не может войти в душу человека. Если человек верит в откровение, то и тогда он верит только п[отому], ч[то] разум его сказал ему, что надо верить в такое или такое откровение, в магометанское, буддийское или христианское. Разум всё равно, что грохот или сито, которое прилажено к молотилке и веялке, так что зерно нельзя получить иначе как через этот грохот. Может быть, сквозь грохот проходил и проходит сор, но другого средства нет, и для того, чтобы получить чистое зерно, надо еще и еще пропускать хлеб и всё только через грохот разума, и другого нет средства. Если же мы вообразим, что у нас может быть чистое зерно без просевки, то мы обманем сами себя и будем питаться сором вместо хлеба, как это и происходит с церковниками. Так что не надо воображать, что всё делается, как мы хотели бы, а надо понимать, что всё делается так, как это установлено богом. А установлена богом жизнь человеческая так, что люди не могут познать всей истины, а постоянно приближаются к ней и, познавая ясней и ясней единую истину, всё более и более сближаются между собой.
Вы спрашиваете еще мое суждение о личности Христа, считаю ли я его богом? Христа я считаю таким же человеком, как и все мы, считать же его богом считаю величайшим кощунством.
Христа я считаю человеком, но его учение почитаю божеским настолько, насколько оно выражает божеские истины. Я не знаю выше учения. Оно дало мне жизнь, и я стараюсь, сколько могу, следовать ему. О рождении Христа ничего не знаю, да и не нужно знать.
О загробной жизни мы знаем, что она есть, что жизнь не кончается смертью, о том же, какая будет эта жизнь, нам знать не дано, п[отому] ч[то] и не нужно нам. Под фарисеями я разумею преимущественно духовенство, под книжниками разумею ученых, не верующих в бога.
Насчет ядения тела и питья крови думаю, что место это в евангелии самое неважное и означает или усвоение учения или воспоминание, но ни в том, ни в другом случае не имеет важности и ни в каком случае не значит то, что подразумевают церковные изуверы.
Я, как умел, изложил мое понимание этого места в кратком изложении евангелия.
Брат ваш3
14 янв. 1901 г.
В письме моем я говорил о бесполезности молитвы как для осуществления наших желаний по отношению событий внешнего мира, точно так же и для внутреннего мира, для своего усовершенствования. О внешних событиях: о том, чтобы пошел дождь, или был жив любимый мною человек, или я был здоров и не умер, нельзя молиться потому, что эти события происходят по законам, установленным богом раз навсегда и так, что если мы поступаем как должно, то они всегда благодетельны для нас. Всё равно, как если бы добрый человек построил мне дом с крепкими стенами и крышей, защищающими меня, а я бы по прихоти своей желал расширить или переменить положение стен и просил об этом. О внутреннем же своем совершенствовании нельзя молиться, п[отому] ч[то] нам дано всё то, что нужно для нашего совершенствования, и прибавлять к этому ничего не нужно и нельзя.
Но то, что просительная молитва не имеет смысла, не значит то, что нельзя и не нужно молиться. Напротив, я считаю, что невозможно жить хорошо без молитвы и что молитва есть необходимое условие и доброй, и спокойной, и счастливой жизни. В евангелии указано, как должно молиться и в чем должна состоять молитва.
В каждом человеке есть искра божия, дух божий, каждый человек есть сын божий. Молитва состоит в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, от всего, что может развлекать мои чувства (магометане прекрасно делают, когда, входя в мечеть или начиная молиться, закрывают пальцами глаза и уши), вызвать в себе божеское начало. Самое лучшее для этого то, чему учит Христос: войти в клеть и затвориться, т. е. молиться в полном уединении, будет ли оно в клети, в лесу или в поле. Молитва в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, внешнего, вызвать в себе божественную часть души, перенестись в нее, посредством нее вступить в общение с тем, кого она есть частица, сознать себя рабом бога и проверить свою душу, свои поступки, свои желания по требованиям не внешних условий мира, а этой божественной части души. И такая молитва бывает не праздное умиление и возбуждение, которое производят молитвы общественные с их пением, картинами, освящениями и проповедями, а всегда помогает жизни, изменяя и направляя ее. Такая молитва есть исповедь, поверка прежних и указание направления будущих поступков. Положим, меня оскорбили, и я питаю недоброжелательство к человеку и желаю ему зла и не желаю сделать ему то добро, которое могу; или я потерял имущество или любимого человека, или живу, поступая несогласно с своей верой. Если я не молюсь по-настоящему, а продолжаю жить в рассеянии, я не избавлюсь от того мучительного чувства недоброжелательства к оскорбившему, точно так же потеря имущества или любимого человека будет отравлять мне жизнь, и, собираясь поступить не так, как мне велит моя совесть, я буду тревожен. Но если я сам с собой и с богом проверю себя, всё изменится: я обвиню себя, а не врага, и буду искать случая сделать ему добро; потери свои я приму как испытанье и буду стараться с покорностью переносить их и в этом найду утешение и в поступках своих разберусь, не буду, как прежде, скрывать от себя то несоответствие моей жизни с моей верой, а буду, каясь, стараться привести их к единству и в этом старании найду успокоение и радость.
Но вы спросите: в чем же должна состоять молитва? Христос дал нам образец молитвы в «Отче наш», и молитва эта, напоминая нам сущность нашей жизни, состоящую в том, чтобы быть в воле отца и исполнять ее, и самые обычные грехи наши, осуждение и непрощение братьев, и главные опасности нашей жизни — искушения, до сих пор остается лучшей молитвой и самой полной из всех, какие я знаю. Но кроме этой молитвы, истинная, уединенная молитва состоит еще и из всего того, что в словах других мудрых и святых людей или в своих собственных возвращает нашу душу к сознанию своего божеского начала и к более живому и ясному выражению требований своей совести, т. е. божеской природы, и поверки по этим требованиям своих прошедших и будущих поступков. Так что молитву уединенную и восстановляющую божественность души я не только не отрицаю, но считаю необходимым условием жизни духовной, т. е. истинной. Отрицаю я молитву общественную, кощунственную, с пением, образами, свечами и даже представлениями, и молитву просительную. Я часто удивляюсь, каким образом может существовать эта общественная и просительная молитва среди людей, называющих себя христианами, когда Христос прямо и положительно сказал, что молиться должно уединенно, а что просить ни о чем не нужно, п[отому] ч[то], прежде чем откроете рот, отец ваш знает, что вам нужно.
Про себя я вам скажу, вовсе не думая о том, что это для всех хорошо и так нужно всем делать, а что я уже давно взял привычку молиться каждый день поутру в уединении. И эта моя ежедневная молитва такова: Отче наш, иже ecu на небесех, да святится имя твое. И после этого я прибавляю: Имя твое есть любовь, бог есть любовь. Пребывающий в любви пребывает в боге, и бог в нем. Бога никто не видит нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас, и любовь его в нас совершилась. Если кто говорит: люблю бога, но брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может он любить бога, которого не видит. Братья, будем любить друг друга. Любовь от бога, и любящий каждый от бога и знает бога, п[отому] ч[то] бог есть любовь.
Да приидет царствие твое, и я прибавл[я]ю: ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам. Царствие божие внутри вас есть.
Да будет воля твоя, яко же на небеси, так и на земли; прибавляю: веришь ли ты в то, что ты в боге и бог в тебе? Верю.
Веришь ли ты в то, что жизнь твоя в том, чтобы увеличивать в себе любовь? Верю. Помнишь ли ты то, что ты нынче жив, а завтра помер? Помню. Правда ли то, что ты не хочешь жить для похоти личной и для славы людской, а для исполнения воли бога? Правда, хочу жить только для этого. Не моя воля да будет, но твоя. И не то, что я хочу, а то, что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь.