Что же дальше? Не знаю, и никогда не знал; могу сказать только, что вся эта концепция возникла под давлением все растущей во мне ненависти к различным теориям прогресса.
Такую идею я хотел воплотить в моих «Rougon-Macquar'ax» в малом масштабе, в коротком обрывке рода русского, живущего в условиях русской жизни: «Два-три звена, и уж видны заветы темной старины»... Путем катастроф и падений мой «Rougon-Macquar'bi» постепенно освобождаются от русско дворянского education sentimentale [26] , превращается в алмаз», Россия – в новую Америку; в новую, а не в старую Америку.
26
Чувствительного воспитания (фр.)
Поэма должна была состоять из пролога, трех больших глав и эпилога. Каждая глава обрамлена описанием событий мирового значения; составляют ее фон.
Первая глава развивается в 70-х годах прошлого века, на фоне русско-турецкой войны и народовольческого движения, в просвещенной либерально семье; в эту семью является некий «демон», первая ласточка «индивидуализма», человек, похожий на Байрона, с каким-то нездешними порываниями и стремлениями, притупленными, однако, болезнью века, начинающимся fin de siecle [27] .
27
Концом века (фр.)
Вторая глава, действие которой развивается в конце XIX и начале ХХ века, так и не написанная, за исключением вступления, должна быть посвящена сыну этого «демона», наследнику его мятежных порывов и болезненных падений, – бесчувственному сыну нашего века. Это – тоже лишь одно из звеньев длинного рода; от него тоже не останется, по-видимому, ничего, кроме искры огня, заброшенной в мир, кроме семени, кинутого им в страстную и грешную ночь в лоно какой-то тихой и женственной дочери чужого народа.
В третьей главе описано, как кончил жизнь отец, что сталось с бывшим блестящим «демоном», в какую бездну упал этот яркий когда-то человек. Действие поэмы переносится из русской столицы, где оно сих пор развивалось, в Варшаву – кажущуюся сначала «задворками России», а потом призванную, по-видимому, играть некую мессианическую роль, связанную с судьбами забытой богом и истерзанной Польши. Тут, над свежей могилой отца, заканчивается развитие и жизненный путь сына, который уступает место собственному отпрыску, третьему звену все того же высоко взлетающего и низко падающего рода.
В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях, никому не ведомая и сама ни о чем не ведающая. Но она баюкает и кормит грудью сына, и сын растет; он начинает уже играть, он начинает повторять по складам вслед за матерью: «И я пойду навстречу солдатам... И я брошусь на их штыки... И за тебя, моя свобода, взойду на черный эшафот».
Вот, по-видимому, круг человеческой жизни, съежившийся до предела, последнее звено длинной цепи; тот круг, который сам, наконец, начинает топорщиться, давить на окружающую среду, на периферию; вот отпрыск рода, который, может быть, наконец, ухватится ручонкой за колесо, движущее человеческую историю.
Вся поэма должна сопровождаться определенным лейтмотивом «возмездия»; этот лейтмотив есть мазурка, танец, который носил на своих крыльях Марину, мечтавшую о русском престоле, и Костюшку с протянутой к небесам десницей, и Мицкевича на русских и парижских балах. В первой главе этот танец легко доносится из окна какой-то петербургской квартиры – глухие 70-е годы; во второй главе танец гремит на балу, смешиваясь со звоном офицерских шпор,. подобный пене шампанского fin de siecle, знаменитой veuve Clicquof [28] еще более глухие – цыганские, апухтинские годы; наконец, в третьей главе мазурка разгулялась: она звенит в снежной вьюге, проносящейся над ночной Варшавой, над занесенными снегом польскими клеверными полями. В ней явственно слышится уже голос Возмездия.
28
«Вдова Клико» (фр.). – знаменитая марка французского шампанского.
12 июля 1919
Пролог
Жизнь – без начала и конца.Нас всех подстерегает случай.Над нами – сумрак неминучий,Иль ясность божьего лица.Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной меройИзмерить всё, что видишь ты.Твой взгляд – да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.Познай, где свет, – поймешь, где тьма.Пускай же всё пройдет неспешно,Что в мире свято, что в нем грешно,Сквозь жар души, сквозь хлад ума.Так Зигфрид правит меч над горном:То в красный уголь обратит,То быстро в воду погрузит —И зашипит, и станет чернымЛюбимцу вверенный клинок...Удар – он блещет, Нотунг верный,И Миме, карлик лицемерный,В смятеньи падает у ног!Кто меч скует? – Не знавший страха.А я беспомощен и слаб,Как все, как вы, – лишь умный раб,Из глины созданный и праха, —И мир – он страшен для меня.Герой уж не разит свободно, —Его рука – в руке народной,Стоит над миром столб огня,И в каждом сердце, в мысли каждойСвой произвол и свой закон...Над всей Европою дракон,Разинув пасть, томится жаждой...Кто нанесет ему удар?..Не ведаем: над нашим станом,Как встарь, повита даль туманом,И пахнет гарью. Там – пожар.Но песня – песнью всё пребудет,В толпе всё кто-нибудь поет.Вот – голову его на блюдеЦарю плясунья подает;Там – он на эшафоте черномСлагает голову свою;Здесь – именем клеймят позорнымЕго стихи... И я пою, —Но не за вами суд последний,Не вам замкнуть мои уста!..Пусть церковь темная пуста,Пусть пастырь спит; я до обедниПройду росистую межу,Ключ ржавый поверну в затвореИ в алом от зари притвореСвою обедню отслужу.Ты, поразившая Денницу,Благослови на здешний путь!Позволь хоть малую страницуИз книги жизни повернуть.Дай мне неспешно и нелживоПоведать пред Лицом ТвоимО том, что мы в себе таим,О том, что в здешнем мире живо,О том, как зреет гнев в сердцах,И с гневом – юность и свобода,Как в каждом дышит дух народа.Сыны отражены в отцах:Коротенький обрывок рода —Два-три звена, – и уж ясныЗаветы темной старины;Созрела новая порода, —Угль превращается в алмаз.Он, под киркой трудолюбивой,Восстав из недр неторопливо,Предстанет – миру напоказ!Так бей, не знай отдохновенья,Пусть жила жизни глубока:Алмаз горит издалека —Дроби, мой гневный ямб, каменья!
Первая глава
Век девятнадцатый, железный,Воистину жестокий век!Тобою в мрак ночной, беззвездныйБеспечный брошен человек!В ночь умозрительных понятий,Матерьялистских малых дел,Бессильных жалоб и проклятийБескровных душ и слабых тел!С тобой пришли чуме на сменуНейрастения, скука, сплин,Век расшибанья лбов о стенуЭкономических доктрин,Конгрессов, банков, федераций,Застольных спичей, красных слов,Век акций, рент и облигаций,И малодейственных умов,И дарований половинных(Так справедливей – пополам!),Век не салонов, а гостиных,Не Рекамье, – а просто дам...Век буржуазного богатства(Растущего незримо зла!).Под знаком равенства и братстваЗдесь зрели темные дела...А человек? – Он жил безвольно:Не он – машины, города,«Жизнь» так бескровно и безбольноПытала дух, как никогда...Но тот, кто двигал, управляяМарионетками всех стран, —Тот знал, что делал, насылаяГуманистический туман:Там, в сером и гнилом тумане,Увяла плоть, и дух погас,И ангел сам священной брани,Казалось, отлетел от нас:Там – распри кровные решаютДипломатическим умом,Там – пушки новые мешаютСойтись лицом к лицу с врагом,Там – вместо храбрости – нахальство,А вместо подвигов – «психоз»,И вечно ссорится начальство,И длинный громоздкой обозВолочит за собой команда,Штаб, интендантов, грязь кляня,Рожком горниста – рог РоландаИ шлем – фуражкой заменя...Тот век немало проклиналиИ не устанут проклинать.И как избыть его печали?Он мягко стлал – да жестко спать...Двадцатый век... Еще бездомней,Еще страшнее жизни мгла(Еще чернее и огромнейТень Люциферова крыла).Пожары дымные заката(Пророчества о нашем дне),Кометы грозной и хвостатойУжасный призрак в вышине,Безжалостный конец Мессины(Стихийных сил не превозмочь),И неустанный рев машины,Кующей гибель день и ночь,Сознанье страшное обманаВсех прежних малых дум и вер,И первый взлет аэропланаВ пустыню неизвестных сфер...И отвращение от жизни,И к ней безумная любовь,И страсть и ненависть к отчизне...И черная, земная кровьСулит нам, раздувая вены,Все разрушая рубежи,Неслыханные перемены,Невиданные мятежи...Что ж, человек? – За ревом стали,В огне, в пороховом дыму,Какие огненные далиОткрылись взору твоему?О чем – машин немолчный скрежет?Зачем – пропеллер, воя, режетТуман холодный – и пустой?Теперь – за мной, читатель мой,В столицу севера больную,На отдаленный финский брег!Уж осень семьдесят восьмуюДотягивает старый век.В Европе спорится работа,А здесь – по-прежнему в болотоГлядит унылая заря...Но в половине сентябряВ тот год, смотри, как солнца много!Куда народ валит с утра?И до заставы всю дорогуГорохом сыплется ура,И Забалканский, и СеннаяКишат полицией, толпой,Крик, давка, ругань площадная...За самой городской чертой,Где светится золотоглавыйНоводевичий монастырь,Заборы, бойни и пустырьПеред Московскою заставой, —Стена народу, тьма карет,Пролетки, дрожки и коляски,Султаны, кивера и каски,Царица, двор и высший свет!И пред растроганной царицей,В осенней солнечной пыли,Войска проходят вереницейОт рубежей чужой земли...Идут, как будто бы с парада.Иль не оставили следаНедавний лагерь у Царьграда,Чужой язык и города?За ними – снежные Балканы,Три Плевны, Шипка и Дубняк,Незаживающие раны,И хитрый и неслабый враг...Вон – павловцы, вон – гренадерыПо пыльной мостовой идут;Их лица строги, груди серы,Блестит Георгий там и тут,Разрежены их батальоны,Но уцелевшие в боюТеперь под рваные знаменаСклонили голову свою...Конец тяжелого похода,Незабываемые дни!Пришли на родину они,Они – средь своего народа!Чем встретит их родной народ?Сегодня – прошлому забвенье,Сегодня – тяжкие виденьяВойны – пусть ветер разнесет!И в час торжественный возвратаОни забыли обо всем:Забыли жизнь и смерть солдатаПод неприятельским огнем,Ночей, для многих – без рассвета,Холодную, немую твердь,Подстерегающую где-то —И настигающую смерть,Болезнь, усталость, боль и голод,Свист пуль, тоскливый вой ядра,Зальдевших ложементов холод,Негреющий огонь костра,И даже – бремя вечной розниСреди штабных и строевых,И (может, горше всех других)Забыли интендантов козни...Иль не забыли, может быть? —Их с хлебом-солью ждут подносы,Им речи будут говорить,На них – цветы и папиросыЛетят из окон всех домов...Да, дело трудное их – свято!Смотри: у каждого солдатаНа штык надет букет цветов!У батальонных командиров —Цветы на седлах, чепраках,В петлицах выцветших мундиров,На конских челках и в руках...Идут, идут... Едва к закатуПридут в казармы: кто – сменятьНа ранах корпию и вату,Кто – на вечер лететь, пленятьКрасавиц, щеголять крестами,Слова небрежные ронять,Лениво шевеля усамиПеред униженным «штрюком»,Играя новым темлякомНа алой ленточке, – как дети...Иль, в самом деле, люди этиТак интересны и умны?За что они вознесеныТак высоко, за что в них вера?В глазах любого офицераСтоят видения войны.На их, обычных прежде, лицахГорят заемные огни.Чужая жизнь свои страницыПеревернула им. ОниВсе крещены огнем и делом,Их речи об одном твердят:Как Белый Генерал на беломКоне, средь вражеских гранат,Стоял, как призрак невредимый,Шутя спокойно над огнем;Как красный столб огня и дымаВзвился над Горным Дубняком;О том, как полковое знамяИз рук убитый не пускал;Как пушку горными тропамиТащить полковник помогал;.Как царский конь, храпя, запнулсяПред искалеченным штыком,Царь посмотрел и отвернулся,И заслонил глаза платком...Да, им известны боль и голодС простым солдатом наравне...Того, кто побыл на войне,Порой пронизывает холод —То роковое всё равно,Которое подготовляетЧреду событий мировыхЛишь тем одним, что не мешает...Всё отразится на такихПолубезумною насмешкой...И власть торопится скорейВсех тех, кто перестал быть пешкой,В тур превращать, или в коней...А нам, читатель, не присталоСчитать коней и тур никак,С тобой нас нынче затесалоВ толпу глазеющих зевак,Нас вовсе ликованье этоЗаставило забыть вчера...У нас в глазах пестрит от света,У нас в ушах гремит ура!