Полное собрание стихотворений

Волошин Максимилиан Александрович

3

Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений.Солнце мертвых – живым – она намогильный камень.

4

Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств.

5

Если тебя невзначай современники встретят успехом —Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды.Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.

6

В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы,В дни, когда пулемет вещает о сущности братства, —

7

Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.

<1925 Коктебель>

Доблесть

поэта

1

Править поэму, как текст заокеанской депеши:Сухость, ясность, нажим – начеку каждое слово.Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:Чем скупее слова, тем напряженней их сила.Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.Вытравить из словаря слова «Красота», «Вдохновенье» —Подлый жаргон рифмачей... Поэту – понятья:Правда, конструкция, план, равносильность, cжатость и точность.В трезвом, тугом ремесле – вдохновенье и честь поэта:В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.

2

Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,В смутах усобиц и войн постигать целокупность.Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих.Зритель захвачен игрой – ты не актер и не зритель,Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:Помнить, что знамена, партии и программыТо же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:Совесть народа – поэт. В государстве нет места поэту.

17 октября 1925

Коктебель

Памяти В. К. Цераского

Он был из тех, в ком правда малых истинИ веденье законов естестваВ сердцах не угашают созерцаньяТворца миров во всех его делах.Сквозь тонкую завесу числ и формулОн Бога выносил лицом к лицу,Как все первоучители науки:Пастер и Дарвин, Ньютон и Паскаль.Его я видел изможденным, в кресле,С дрожащими руками и лицомТакой прозрачности, что он светилсяВ молочном нимбе лунной седины.Обонпол [23] слов таинственно мерцалиВодяные литовские глаза,Навеки затаившие сияньяТуманностей и звездных Галактей.В речах его улавливало ухоТакую бережность к чужим словам,Ко всем явленьям преходящей жизни,Что умиление сжимало грудь.Таким он был, когда на Красной Пресне,В стенах Обсерватории – одинСвоей науки неприкосновенностьОн защищал от тех и от других.Правительство, бездарное и злое,Как все правительства, прогнало прочьЕе зиждителя и воспретилоТворцу творить, ученому учить.Российская усобица застиглаЕго в глухом прибрежном городке,Где он искал безоблачного небаЯсней, южней и звездней, чем в Москве.Была война, был террор, мор и голод...Кому был нужен старый звездочет?Как объяснить уездному завпродуЕго права на пищевой паек?Тому, кто первый впряг в работу солнце,Кто новым звездам вычислил пути...По пуду за вселенную, товарищ!..Даешь жиры астроному в паек?Высокая комедия наукиВ руках невежд, армейцев и дельцов...Разбитым и измученным на северУехал он, чтоб дома умереть.И радостною грустью защемилаСердца его любивших – весть о том,Что он вернулся в звездную отчизнуОт тесных дней, от душных дел земли.

23

По другую сторону

10 ноября 1925

Коктебель

Таноб

1

От Иоанна Лествичника чтенье:«Я посетил взыскуемый ТанобИ видел сих невинных осужденцев.Никем не мучимы, себя же мучат сами.Томясь, томят томящего их дух.Со связанными за спиной рукамиСтоят всю ночь, не подгибая ног,Одолеваемые сном, качаясь,Себе ж покоя не дая на миг.Иные же себя томяще зноем,Иные холодом, иные, ковшВоды пригубив, отвергают, только бНе умереть от жажды, хлеб иные,Отведав, прочь бросают, говоря,Что жившие по-скотски недостойныВкушать от пищи человеческой,Иные как о мертвецах рыдаютО душах собственных, иные слезыУдерживают, а когда не могутТерпеть – кричат. Иные головамиПоникшими мотают, точно львыРыкающе и воя протяженно.Иные молят Бога покаратьПроказою, безумьем, беснованьем,Лишь бы не быть на муки осужденнымНа вечные. И ничего не слышноОпричь: «Увы! Увы!» и «Горе! Горе!»Да тусклые и впалые глаза,Лишенные ресниц глазничных веки,Зеленые покойницкие лица,Хрипящие от напряженья перси,Кровавые мокроты от биеньяВ грудь кулаком, сухие языки,Висящие из воспаленных уст,Как у собак. Всё темно, грязно, смрадно».

2

Горючим ядом было христианство.Ужаленная им душа металась,В неистовстве и корчах совлекаяОтравленный хитон Геракла – плоть.Живая глина обжигалась в жгучемВникающем и плавящем огне.Душа в борьбе и муках извергалаОтстоенную радость бытияИ полноту языческого мира.Был так велик небесной кары страх,Что муки всех прижизненных застенковКазались предпочтительны. КострыПылали вдохновенно, очищаяОт одержимости и ересейЗаблудшие, мятущиеся души.Доминиканцы жгли еретиков,А университеты жгли колдуний.Но был хитер и ловок Сатана:Природа мстила, тело издевалось, —Могучая заклепанная хотьИскала выхода. В глухом подпольеМонах гноил бунтующую плотьИ мастурбировал, молясь Мадонне.Монахини, в экстазе отдаваясьГрядущему в полночи жениху,В последней спазме не могли различитьИисусов лик от лика Сатаны.Весь мир казался трупом, Солнце – печьюДля грешников, Спаситель – палачом.

3

Водитель душ измученную душуБрал за руку и разверзал пред нейЗияющую емкость преисподнейВо всю ее длину и глубину.И грешник видел пламя океанаБагрового и черного, а в нем,В струях огня и в огневертях мракаБесчисленные души осужденных,Как руны рыб в провалах жгучих бездн.Он чувствовал невыносимый смрад,Дух замирал от серного удушьяПод шквалами кощунств и богохульств;От зноя на лице дымилась кожа,Он сам себе казался гнойником;Слюна и рвота подступали к горлу.Он видел стены медного Кремля,А посреди на рдяно-сизом тронеИз сталактитов пламени – ЦаряС чудовищным, оцепенелым ликомЛитого золота. Вкруг сонмы сонмОтпадших ангелов и человечийМир, отданный в управу Сатане:Нет выхода, нет меры, нет спасенья!Таков был мир: посередине – Дьявол —Дух разложенья, воля вещества,Князь времени, Владыка земной плоти —И Бог, пришедший яко тать в ночи —Поруганный, исхлестанный, распятый.В последней безысходности пред нимРазвертывалось новое виденье:Святые пажити, маслины и садыИ лилии убогой Галилеи...Крылатый вестник девичьих светлицИ девушка с божественным младенцем.В тщете земной единственной надеждойБыл образ Богоматери: онаСама была материей и плотью,Еще неопороченной грехом,Сияющей первичным светом, тварью,Взнесенной выше ангелов, землейРождающей и девственной, обетом,Что такова в грядущем станет персть,Когда преодолеет разложеньеГреха и смерти в недрах бытия.И к ней тянулись упованья мира,Как океаны тянутся к луне.

4

Мечты и бред, рожденные темницей,Решетки и затворы расшаталКаноник Фрауенбургского собораСмиреннейший Коперник. Галилей,Неистовый и зоркий, вышиб двери,Размыкал своды, кладку разметалНапористый и доскональный Кеплер,А Ньютон – Дантов Космос, как чулокРаспялив, выворотил наизнанку.Всё то, что раньше было Сатаной,Грехом, распадом, косностью и плотью,Всё вещество в его ночных корнях,Извилинах, наростах и уклонах —Вся темная изнанка бытияЛегла фундаментом при новой стройке.Теперь реальным стало только то,Что было можно взвесить и измерить,Коснуться пястью, выразить числом.И новая вселенная возниклаПод пальцами апостола Фомы.Он сам ощупал звезды, взвесил землю,Распялил луч в трехгранности стекла,Сквозь трещины распластанного спектраТуманностей исследовал состав,Хвостов комет и бег миров в пространстве,Он малый атом ногтем расщепилИ стрелы солнца взвесил на ладони.В два-три столетья был преображенВесь старый мир: разрушен и отстроен.На миллионы световых годовРаздвинута темница мирозданья,Хрустальный свод расколот на кускиИ небеса проветрены от Бога.

5

Наедине с природой человекКак будто озверел от любопытства:В лабораториях и тайникахЕе пытал, допрашивал с пристрастьем,Читал в мозгу со скальпелем в руке,На реактивы пробовал дыханье,Старухам в пах вшивал звериный пол.Отрубленные пальцы в термостатах,В растворах вырезанные сердцаПульсировали собственною жизнью:Разъятый труп кусками рос и цвел.Природа, одурелая от пыток,Под микроскопом выдала своиОт века сокровеннейшие тайны:Механику обрядов бытия.С таким же исступлением, как раньшеВ себе стремился выжечь человекВсё то, что было плотью, так теперьОтвсюду вытравлял заразу духа,Охолощал не тело, а мечту,Мозги дезинфицировал от веры,Накладывал запреты и табуНа всё, что не сводилось к механизму:На откровенье, таинство, экстаз...Огородил свой разум частоколомТорчащих фактов, терминов и цифрИ до последних граней мирозданьяРаздвинул свой безвыходный Таноб.