Чудно явленье твое на востоке,Жизненачальник Атон!Когда восходишь ты на краю небес,То наполняешь землю красотой твоей.Ты прекрасен, велик, лучезарен, высок!Всю тварь обнимают лучи твои,Всех живых пленил ты в свой плен —Заключил в узы любви.Ты далек, но лучи твои близко;Шествуешь в небе, но день – твой след на земле.Когда же почиешь на западе —Люди лежат во тьме, как мертвые;Очи закрыты, головы закутаны;Из-под головы у них крадут – не слышат во сне.Всякий лев выходит из логова,Из норы выползает всякая гадина:Воздремал Творец, и безглагольна тварь.Ты восходишь – земля просвещается;Посылаешь лучи твои – мрак бежит.Люди встают, омывают члены свои,Облекаются в ризы свои.Воздевают руки, молятся;И выходит человек на работу свою.Всякий скот пасется на пастбище,Всякий злак зеленеет в полях;Птицы порхают над гнездами,Подымают крылья, как длани манящие;Всякий ягненок прыгает,Всякая мошка кружится:Жизнью твоей оживают, Господи!Лодки плывут вверх и вниз по реке;Все пути тобой открываются.Рыбы пляшут в воде пред лицом твоим;Проникают лучи твои в сердце морей.Ты образуешь зародыш в теле жены,В теле мужа семя творишь.Сохраняешь дитя во чреве матери,Утешаешь его, чтоб не плакало,Прежде чем его утешит мать.Шевелится ли птенчик в яйце своем —Ты даешь ему дыханиеИ силу разбить скорлупу.Выходит он из яйца, шатается,А голосом своим уже зовет тебя.Как многочисленны дела твои, Господи,Как сокровенны, Единый,
Ему же нет равного!Создал ты землю по сердцу твоему,Когда никого с тобой не было в вечности;И человеков создал, и скотов полевых,И ходячее на ногах по земле,И парящее на крыльях в воздухе.Создал Сирию, Нубию, а также Египет.Каждый народ утвердил ты в земле его,Каждому все сотворил на потребу,Меру жизни и пищу отмерил им,Разделил племена их по говору,И по цвету лица, и по образу.Нил извел ты из мира подземного,Да насытишь благами людей твоих;Нил другой сотворил ты на тверди небес,Чтобы воды его низвергались дождем,Напояли диких зверей на горахИ поля и луга орошали.Как велики дела твои, Господи!Нил небесный ты дал чужеземцам,Нил подземный – египтянам.Кормишь всякий злак, как дитя свое.Времена года ты создал для тварей своих:Зиму – да прохлаждаются,Лето – да вкушают тепло твое.Создал небеса далекие,Дабы созерцать из них всю тварь свою.Приходишь, уходишь, возвращаешьсяИ творишь из себя, из Единого,Тысячи тысяч образов:Племена, города и селенья,И поля, и дороги, и реки, —Видят все вечное солнце твое.Твой восход – им жизнь, твой закат – им смерть.Когда полагал основание земли,Открыл ты мне волю свою,Сыну своему, вечно сущему, от Отца исходящему…Ты, Отец, в сердце моем,И никто тебя не знает,Знаю только я, твой сын,Ахенатон Уаэнра!Радость-Солнца, Сын-солнца-единственный!
<1926>
«Плавает лебедь в воде замерзающей…»
Плавает лебедь в воде замерзающей,Но уже с трудом;Скоро сожмет ее лед мерцающийМертвым кольцом.Выйдет на лед птица белая,Будет скользить.Глупая, бедная,Не умеет ходить.А звездная тайна полночная,Как улыбка моя.И падает лебедь беспомощно,Как я, как я!
<1926>
Вдруг
Иногда бывает так скучно,Что лучше бы на свет не смотреть,Как в подземном склепе, душно,И мысль одна: умереть!Может быть, России не будет, —Кто это понял до дна?Разве душа забудет,Разве забыть должна?И вдруг все меняется чудно,Сердце решает: «пусть!»И легко все, что было так трудно,И светла, как молитва, грусть.Кто сотрет главу Змия, —Знаю, веря, любя.Только из рук Господних, Россия,Только из них мы примем тебя!
1928
Сонное
Что это – утро, вечер?Где это было, не знаю.Слишком ласковый ветер,Слишком подобное раю,Все неземное – земное.Только бывает во снеМилое небо такое, —Синее в звездном огне.Тишь, глушь, бездорожье,В алых маках межи.Русское, русское – БожьеПоле зреющей ржи!Господи, что это значит?Жду, смотрю не дыша,И от радости плачет,Богу поет душа.
1928
Одуванчики
«Блаженны нищие духом...»Небо нагорное сине;Верески смольным духомДышат в блаженной пустыне;Белые овцы кротки,Белые лилии свежи;Геннезаретские лодкиТянут по заводи мрежи.Слушает мытарь, блудница,Сонм рыбаков Галилейских;Смуглы разбойничьи лицаУ пастухов Идумейских.Победоносны и грубы,Слышатся с дальней дорогиРимские медные трубы...А Равуни босоногийВсе повторяет: «Блаженны...»С ветром слова улетают.Бедные люди смиренны, —Что это значит, не знают.Слушают, не разумея;Кто это, сердце не спросит.Ветер с холмов ГалилеиПух одуванчиков носит.«Блаженны нищие духом...»Кто это, люди не знают,Но одуванчики пухомНоги Ему осыпают.
1928
Я не был счастлив никогда
Я не был счастлив никогда,Из чаши сладостной я не пил.Так за годами шли года;Огонь потух, остался пепел.И в вечер поздний и туманныйОгня у пепла не прошу,Лишь теплотой благоуханной,Склонясь к нему лицом, дышу.О, пусть же все несовершенно, —Во всем – таинственная весть,И Бога моего смиренноБлагодарю за все, что есть.
1929
Главное
Доброе, злое, ничтожное, славное, —Может быть, это все пустяки,А самое главное, самое главное,То, что страшней даже смертной тоски, —Грубость духа, грубость материи,Грубость жизни, любви – всего;Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, —Грубость, дикость – и в них торжество.Может быть, все разрешится, развяжется?Господи, воли не знаю Твоей,Где же судить мне? А все-таки кажется,Можно бы мир создать понежней!
<1930>
Пятая
Бедность, Чужбина, Немощь и Старость,Четверо, четверо, все вы со мной,Все возвещаете вечную радость —Горю земному предел неземной.Темные сестры, древние девы,Строгие судьи во зле и добре,Сходитесь ночью, шепчетесь все вы,Сестры, о пятой, о старшей Сестре.Шепот ваш тише, все тише, любовней;Ближе, все ближе звездная твердь.Скоро скажу я с улыбкой сыновней:Здравствуй, родимая Смерть!
<1930>
Легенды и поэмы
Восточный миф
Взлелеянный в тиши чертога золотого,Царевич никогда не видел мук и слез,Про зло не говорил никто ему ни слова,И знал он лишь одно о силе черных гроз,Что после них в саду свежее пурпур роз.Он молвил раз: «Отец, мешает мне оградаСмотреть, куда летят весною журавли,Мне хочется узнать, что там, за дверью сада,Мне что-то чудится волшебное вдали...Пусти меня туда!..» И двери отворились,И, светлый, радостный, едва блеснул восход,Царевич выехал на север из ворот.Из шелка веера и зонтики склонились,Гремела музыка, и амброй дорогойКропили путь его, как свежею росой.Но вдруг на улице, усеянной цветами,В ликующей толпе он видит, как старикС дрожащей головой, с потухшими очамиНа ветхую клюку беспомощно поник.И конюха спросил царевич изумленный:«О что с ним?.. Взор его мне душу леденит...Как страшен бледный лик и череп обнаженный.Беги ему помочь!..» Но конюх говорит:«Помочь ему нельзя: то старость роковая,С тех пор, как потерял он юность и красу,Покинутый людьми, живет он, угасая,Забыт и одинок, как старый пень в лесу.Таков удел земной!..» – «О, если так, – довольно,Не надо музыки и песен, и цветов.Домой, скорей домой!.. Мне тягостно и больноСмотреть на счастие бессмысленных глупцов.Как могут жить они, любить и веселиться,Когда спасенья нет от старости седой;И стоит ли желать и верить, и стремиться,Когда вся жизнь – лишь бред! Домой, скорей домой!..»Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,Царевич выехал на полдень из ворот.Душистой влагою пропитанные тканиНад пыльной улицей раскинули навес,Светился золотом в дыму благоуханийХоругвий и знамен колеблющийся лес.Но в праздничной толпе, что весело шумела,Забытый, брошенный им встретился больной.И пес ему в пыли на ранах лижет гной,И в струпьях желтое, измученное телоОт холода дрожит, меж тем как знойный бредЗрачки воспламенил, и юноша несмелоСпросил о нем раба, и раб ему в ответ:«Недуг сразил его: мы немощны и хрупки,Как стебли высохшей травы: недуг – везде,В лобзаньях женщины и в пенящемся кубке,В прозрачном воздухе, и пище, и воде!..»И юноша в ответ: «О горе! жизнь умчится!Как детская мечта, как тень от облаков,И вот, где цель борьбы, усилий и трудов,И вот, во что краса и юность превратится!..О горе, горе нам!..» И бледный и немойВернулся в свой чертог царевич молодой.Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,Царевич выехал на запад из ворот.Гирлянды жемчуга таинственно мерцали,И дети лепестки раздавленных цветовЗа колесницею с любовью подымали,И девы, падая у ног коней, лобзалиНа мягком пурпуре разостланных ковровГлубокие следы серебряных подков.Но вдруг пред ним – мертвец: без страха, без надежды,Окутан саваном и холоден, и нем —В недоумении сомкнувшиеся веждыОн
в небо обратил, чтобы спросить: зачем?Рыдали вкруг него – отец, жена и братья,И волосы рвала тоскующая мать,Но слышать не хотел он ласки и проклятья,На жаркие мольбы не мог он отвечать.И юноша спросил в мучительной тревоге:«Ужель не слышит он рыдающую мать,Зачем уста его так холодны и строги?..»Слуга ему в ответ: «Он мертв, он навсегдаУшел от нас, ушел неведомо куда,В какой-то чуждый мир, безвестный и далекий.И яму выроют покойнику в земле,Он будет там лежать в сырой, холодной мгле,Без помыслов, без чувств, забытый, одинокий,И черви труп съедят, и от того, кто жил,Исполненный огня, любви, надежд и страха,Останется лишь горсть покинутого праха.Потом умрут и те, кто так его любил,Кто ныне гроб его со скорбью провожают,За листьями листы под вьюгой улетают —И люди за людьми под бурею времен.Вся жизнь – о гибнущих один лишь стон печальный,Весь мир – лишь шествие великих похорон,И солнце вечное – лишь факел погребальный!..»И юноша молчал, и бледный, как мертвец,Без ропота, без слез вернулся во дворец.Как в нору зверь больной, настигнутый врагами,Бежал он от людей и в темном уголкеК колонне мраморной припал в немой тоскеПылающим лицом с закрытыми глазами,Забыв себя и мир, забыв причину мук,Лежал, не двигаясь – бесчувственный, безмолвный...Ночные сумерки плывут, плывут, как волны,И все темней, темней становится вокруг...С тех пор промчались дни; однажды, в час вечернийЦаревич вышел в степь; без свиты и рабов,Один среди камней и запыленных тернийГлядел он на зарю, глядел без прежних сновНа дальние гряды темневших облаков.И вдруг он увидал: по меркнущей дорогеВ смиренной простоте идет к нему старик:В приветливых чертах – ни горя, ни тревоги,И тихой благостью спокойно дышит лик.Он не был мудрецом, учителем, пророком,Простым поденщиком он по миру бродил,Не в древних письменах, не в книгах находил,А в сердце любящем, свободном и широком —Все то, что о добре он людям говорил.Одежда грубая, котомка за плечамиИ деревянный ковш – вот все, чем он владел,Но, дружный с волею, пустыней и цветами,На пышные дворцы он с жалостью глядел.С открытой головой, под звездной ширью небаНочует он в степи и не боится гроз,Он пьет в лесных ключах, он сыт лишь коркой хлеба;Не страшны для него ни солнце, ни мороз,Ни муки, ни болезнь, ни злоба, ни гоненья.Он жаждет одного: утешить, пожалеть,Помочь – без дум, без слов и разделить мученья,И одинокого любовью отогреть.Он весь был жалостью и жгучим состраданьемК животным, париям, злодеям и рабам,Ко всем страдающим, покинутым созданьям,Он их любил, как брат, за что – не зная сам.Он понял их нужду, он плакал их слезами,Учил простых людей и делал все, что мог,Страдал и жил, как все, не жалуясь на рок,И в будничной толпе работал с бедняками.Как удивился он – веселый, простодушный —Из уст царевича услышав детский бред,Что верить нечему, что в жизни цели нет,Что человек – лишь зверь порочный и бездушный.Меж тем как пламенный мечтатель говорил,Качал он головой с улыбкой добродушнойИ с кроткой жалостью одно ему твердил,Не внемля ничему: «О, если б ты любил!..»И от него ушел царевич раздраженный,Озлобленный, больной вернулся он в чертог,На ложе бросился, но задремать не мог,И кто-то в тишине холодной и бессоннойУпрямо на ухо твердил ему, твердилБезумные слова: «О, если б ты любил!..»Тогда он встал, взглянул на блещущие вазы,На исполинский ряд порфировых столбовС кариатидами изваянных слонов,На груды жемчуга, и пурпур, и алмазы,И стыд проснулся в нем, к лицу во тьме ночнойВся кровь прихлынула горячею волной:«Как в этой роскоши, не видев слез и муки,Я жизнь дерзнул назвать ничтожной и пустой,Чтоб, не трудясь, сложить изнеженные руки,Владея разумом и силой молодой!..Как будто мог понять я смысл и цель вселенной,Больное, глупое, несчастное дитя,Без веры, без любви решал я дерзновенноВопросы вечные о тайнах бытия.А за стеной меж тем – все громче крик и стоны,И холодно взирал я с высоты моей,Как там во тьме, в крови теснятся миллионыГолодных, гибнущих, истерзанных людей.На ложе золотом, облитый ароматом,Смотрел, как тысячи измученных рабовТрудились для меня под тяжестью оков,Упитанный вином, пресыщенный развратом,Я гордо спрашивал: «Как могут жить они,Влача позорные, бессмысленные дни?»Но прочь отсюда, прочь!.. Душе пора на волю —Туда, к трудящимся, смиренным и простым,О, только б разделить их сумрачную долю,И слиться, все забыв, с их горем вековым!О, только б грудь стыдом бесплодно не горела,Последним воином погибну я в борьбе,Чтоб жизнь отдать любви, я выберу себеГлухое, темное, неведомое дело.Не думать о себе, не спрашивать: зачем?На муки и на смерть пойти, не размышляя,О, лишь тогда в любви, в простой любви ко всемЯ счастье обрету, от счастья убегая!»
1887
Старый Гуд
Осетинское предание
«Отец, о чем это стонет метель?..»
Из горских песен
Там, где смерть и вечный холод,Бури вой и рев лавин,Старый Гуд живет, владыкаГор, потоков и стремнин.В ледниках за облакамиБелый снег – его постель,Черный вихрь – его одежда,Борода его – метель.И когда он над горамиМчится, бешенством объят, —Водопады цепенеют,Скалы вечные дрожат.Но однажды гений смерти,Этот дух враждебных сил,Одинокую пастушкуГор окрестных полюбил.Бог стихий неукротимых,Разрушенья мрачный богЦеловал в траве весеннейЛегкий след девичьих ног.Он хранил ее, лелеял,Баловал и на венкиЕй растил по горным кручамАлый мак и васильки.Чтобы мягче было ножкам —Мох зеленый расстилал,На пути ее горстямиЗемлянику рассыпал.А заблудится, бывало, —Через бешеный потокИзо льда ей перекинетОн серебряный мосток.Сколько раз ее от смертиОн спасал, но от грехаНе сберег, – его малюткаПолюбила пастуха.Старый Гуд не может сердцеГордой девы победить,И ревнует, и не знает,Как счастливцам отомстить.Раз любимого ягненкаНе могли они найти,Заблудились, – ночь и вьюгаИх застали на пути.Тьма кругом; зашли в пещеру,Разложили огонек;Озарился теплым светомИх уютный уголок.Между тем как за стеноюВой метели все грозней,Разговор их тише, тише,Поцелуи – горячей...Стонет Гуд, ревет от злобы, —А они за огоньком,Беззаботные, смеютсяНад ревнивым стариком.«Будь моей!..» – Она слабеет,Отдается... Вдруг скалаСтрашно вздрогнула, и буряВсю пещеру потрясла.Гром затих, – настала сразуТишина. Он поднял взгляд,Побледнел – и мщенье ГудаПонял, ужасом объят.Вход пещеры был заваленГлыбой камня, и страшнаПосле бешеной метелиГробовая тишина...Чтоб забыться на мгновенье,Он прижал ее к грудиИ шептал ей: «О подумай,Сколько счастья впереди!Будь моей... Не бойся смерти...Старый Гуд, любовь сильнейВсех стихий твоих враждебных,Всех мучений и скорбей!»Но прошло три дня, и голодПотушил у них в кровиТо, что вечным им казалось —Мимолетный жар любви.Разошлись они безмолвно,Как враги, и в их очахТолько ненависть блеснулаИ животный, дикий страх.По углам сидят, как звери,Смотрят пристально, без слов,И глаза у них сверкаютВ темноте, как у волков.На четвертый день он тихоВстал; безумьем взор горел,Он, дрожа, как на добычуНа любовницу смотрел.Бродит страшная улыбкаНа запекшихся губах,Нож сверкает в неподвижных,Грозно поднятых руках.Подошел, но вдруг протяжно,Словно ведьма иль шакал,В щель стены над самым ухомСтарый Гуд захохотал.А потом все громче, громче,Необъятней и страшнейЗагремела, бог могучий,Песня ярости твоей.Визг и хохот, словно в пляскеМчатся тысячи бесовИ скликаются пред битвойМиллионы голосов.Старый Гуд, кружась в метели,Опьяненный торжеством,Заливается, хохочетИ ревет сквозь вихрь и гром:«Не меня ли ты отвергла?Что же, радуйся теперь!Посмотри-ка, полюбуйся —Твой любовник – дикий зверь!»Но, из рук убийцы вырвав,В сердце собственное ножДева гордая вонзилаИ воскликнула: «Ты лжешь!Я сама ему на пищуКровь и тело отдаю,Я любовью победилаСилу грозную твою!..»Старый Гуд завыл от боли,Свод пещеры повалилИ несчастных под огромнойГлыбой скал похоронил.В ледники свои родныеВозвратился мрачный бог,Но напрасно было мщенье:Он забыть ее не мог.Оттого-то зимней ночьюЧей-то долгий, долгий стонПрозвучит порой в метели:«Горе мне, я побежден!..»