Полное собрание стихотворений

Апухтин Алексей Николаевич

Не званная, любовь войдет в твой тихий дом, Наполнит дни твои блаженством и слезами И сделает тебя героем и… рабом. («Когда в объятиях продажных замирая…»)

Апухтин охотно прослеживает развитие чувства, когда зависимость от другого человека оборачивается утратой воли, рабским подчинением. Но даже в этих мучительных и для постороннего глаза унизительных отношениях герой Апухтина может находить и находит радость. Вот удивительное по своей емкости и убедительности выражение этого чувства (на сей раз речь идет о женщине):

Она отдаст последний грош, Чтоб быть твоей рабой, служанкой, Иль верным псом твоим – Дианкой, Которую ласкаешь ты и бьешь! («Письмо»)

Может быть, самое существенное в том, что и такая любовь в мире Апухтина не может унизить человека. Любовь у него всегда – знак живой души, души, поднятой над обыденностью. В поэзии Апухтина, как позже у Блока, «только влюбленный имеет право на звание человека» («Когда вы стоите на моем пути…»). Герой Апухтина, словно чеховская Раневская, всегда «ниже любви», находится в ее власти, беззащитен перед чувством любви, и в этом необходимая мера его человечности. Ни победить, ни избыть такого чувства герой Апухтина не может: «Недуг неизлечим». Одно стихотворение его начинается словами: «Я ее победил, роковую любовь», а заканчивается так:

Против воли моей, против воли твоей Ты со мною везде и всегда!

Это любовь-страсть, если вспомнить известную классификацию Стендаля. Чувство, которое живет как бы независимо от человека, от его воли, нравственного чувства. Такую любовь имеет в виду герой повести «Дневник Павлика Дольского», когда говорит: «Если бы действительно существовало царство любви, какое бы это было странное и жестокое царство! Какими бы законами оно управлялось, да и могут ли быть какие-нибудь законы для такой капризной царицы?»

В поэме «Год в монастыре» (1883) пунктиром намечена традиционная для апухтинских героев канва поступков и переживаний: короткое счастье взаимной любви, потом «обидный мелочный разлад», его рабская зависимость от нее, попытка его освободиться от этого чувства, найти смысл жизни в религии, тщетность этой попытки, бегство из монастыря по первому зову обожаемой женщины – накануне пострижения в монахи. В свое время С. А. Венгеров назвал эту поэму «апофеозом бессилия». [46] Думается, что это односторонняя оценка; зависимость героя от «мирской» жизни, его земная любовь – свидетельство неугасших сил души.

46

Венгеров С. Указ. соч. С. 246.

А. Л. Волынский справедливо заметил: «Как поэт любви Апухтин проще, искреннее и задушевнее многих других поэтов современности». [47] В лучших своих вещах он умел сказать о любви – в том числе и о любви гибельной, опустошающей – просто и сильно:

Не стучись ко мне в ночь бессонную, Не буди любовь схороненную, Мне твой образ чужд и язык твой нем, Я в гробу лежу, я затих совсем… («Памяти прошлого»)

47

Волынский А. Указ. соч. С. 329.

Апухтинскому герою ведомо эгоистическое, даже злое начало в любви – в любви, которая сродни ненависти, – но тем ценнее, что его любовь может подняться, возвыситься (через муки и страдание) до любви-поклонения, любви нравственно просветленной:

Порою злая мысль, подкравшись в тишине, Змеиным языком нашептывает мне: «Как ты смешон с твоим участием глубоким! Умрешь ты, как и жил, скитальцем одиноким, Ведь это счастие чужое, не твое!» Горька мне эта мысль, но я гоню ее И радуюсь тому, что счастие чужое Мне счастья моего милей, дороже вдвое! («Два сердца любящих и чающих ответа…»)

Любовь – главная, ключевая тема апухтинских романсов. В сознании широкого читателя Апухтин живет прежде всего как автор романсов. П. И. Чайковский, Ц. А. Кюи, Р. М. Глиэр, Ф. А. Заикин, А. С. Аренский, А. А. Оленин, С. В. Рахманинов, А. В. Щербачев – десятки композиторов написали музыку на слова Апухтина.

Романс как особый литературный жанр был утвержден в нашей литературе Пушкиным и Баратынским. В середине прошлого века к нему особенно часто обращались А. А. Фет, Я. П. Полонский и А. К. Толстой. Романсная стихия очень заметна в поэзии Апухтина. Романс – жанр всем хорошо знакомый, но еще мало изученный. В его природе есть противоречие, загадка. Романс, в том числе и апухтинский, обычно наполнен традиционной поэтической лексикой, «поэтизмами», бывшими не раз в ходу оборотами. То, что в других стихах воспринималось бы как непозволительная банальность, как явная слабость, в романсе принимается как норма. В романсе слово не только несет свой лексический или образный смысл, но и является опорой для эмоции, музыки чувств, которая возникает как бы поверх слов. Романс использует «готовый, в своем роде общезначимый язык страстей и эмоций». [48] Легко узнаваемые образы, привычная романсная лексика моментально настраивают нас на определенный строй эмоций и переживаний.

48

Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974. С. 238.

В житейском холоде дрожа и изнывая, Я думал, что любви в усталом сердце нет, И вдруг в меня пахнул теплом и солнцем мая Нежданный твой привет. («В житейском холоде дрожа и изнывая…»)

Романс всегда наивен, точнее – как бы наивен. «Наивность, – писал один из критиков апухтинской поры, – сама по себе уже есть поэзия». [49] Романс ждет от читателя готовности довериться его эмоции. Иначе романс может показаться «голым», иронически настроенное сознание «не слышит» музыки романса. Пример тому – мнение критика М. А. Протопопова, который писал, что ничего, кроме бессмыслицы, в знаменитом романсе Апухтина «Ночи безумные…» («в этом наборе созвучий») он не усматривает. [50]

49

Андреевский С. А. Литературные очерки. Спб., 1902. С. 438.

50

Протопопов М. А. Писатель-дилетант // «Русское богатство». 1896, № 2. С. 59.

Ночи безумные, ночи бессонные, Речи бессвязные, взоры усталые… Ночи, последним огнем озаренные, Осени мертвой цветы запоздалые.

Слабость стихотворения критик увидел в том, что в эти обобщенные формулы каждым читателем «вкладывался подходящий обстоятельствам смысл». [51] Критик почувствовал жанровую природу произведения, но не принял «условий игры», не признал эстетической значимости жанра.

А. Л. Волынский увидел достоинства этого апухтинского стихотворения именно в том, что вызвало насмешки Протопопова: «Тут живет каждая строчка… Ничего определенного, и, однако, все прошлое встает перед глазами в одном туманном, волнующемся и волнующем образе». [52]

51

Там же. С. 59.

52

Волынский А. Л. Указ. соч. С. 331.

Романс – это «музыка», возникающая над обыденностью, вопреки ей. Романс демократичен, потому что он подразумевает чувства всякого человека. Он оказывается «впору» каждому, кто его слышит.

Музыка в романсе для Апухтина – наиболее адекватное выражение этого чувства. Эмоциональный строй романса оказался очень близок ему. Об этом – с легким оттенком снисходительности профессионала к любителю – пишет М. И. Чайковский. Апухтин, по его словам, «как большинство дилетантов, с одинаковым удовольствием слушал истинно прекрасное и шаблонно-пошлое. Романсы Глинки и цыганские песни одинаково вызывали в нем умиление и восторг». [53]

53

Чайковский М. Алексей Николаевич Апухтин. С. XVIII.