Полный порядок, Дживз!
Шрифт:
Медлин продолжала развивать свою мысль, а я стоял, сжав руки в кулаки с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев. Вместо того, чтобы сразу объявить мне приговор, она тянула кота за хвост, не замечая моих мучений.
— Да, мистер Вустер, я видела, как в Каннах вы день за днём безуспешно пытались высказать мне свои чувства. Девушку невозможно обмануть, мистер Вустер. А затем вы последовали за мной сюда, и я весь вечер ловила на себе ваш немой, полный мольбы взгляд. Вы дождались сумерок, пригласили меня погулять и сейчас стоите передо мной, пытаясь пересилить свою робость
Это слово подействовало на меня как один из коктейлей Дживза. Мне показалось, я проглотил состав из вустерширского соуса, красного перца и сырого желтка (хотя, хочу вам напомнить, я убеждён, Дживз кладёт туда что-то ещё и держит это в строжайшем секрете), после чего родился заново. У меня словно гора с плеч свалилась. Всё-таки мой ангел-хранитель не дремал, стойко отстаивая мои интересы.
– :боюсь, это невозможно.
Она помолчала, вздохнула и повторила:
— Да, невозможно.
Я так радовался своему чудесному избавлению, так ликовал в душе, что до меня не сразу дошло, что моё молчание могло показаться ей странным.
— Конечно, конечно, — торопливо сказал я.
— Мне очень жаль.
— Нет, нет, ничего страшного.
— Так жаль, что не передать словами.
— Да ну, бросьте. Всё в порядке.
— Если хотите, мы будем друзьями.
— Давайте.
— Не надо больше говорить об этом, ладно? Пусть это останется нашим маленьким секретом, который мы будем хранить и лелеять всю жизнь.
— Вот именно. До гробовой доски.
— Как нежный хрупкий цветок, который никогда не увянет.
— Само собой. Зачем ему вянуть?
Наступило довольно продолжительное молчание. Она смотрела на меня с жалостью, словно я был слизнем, случайно попавшим ей под каблук, а я не знал, как бы поделикатнее объяснить, что Бертрам не собирается выть на луну, а совсем даже наоборот, готов визжать от восторга. Но, сами понимаете, такое не скажешь, поэтому я стоял молча, всем своим видом стараясь показать, какой я храбрый.
— О, как бы я хотела, — прошептала она.
— Чего? — спросил я, не совсем понимая, что ещё за глупость она хочет ляпнуть.
— Испытывать к вам чувства, о которых вы мечтаете так страстно.
— Э-э-э, гм-мм.
— Но я не могу. О, простите меня, простите.
— О чём речь? Не берите в голову.
— Потому что вы мне очень нравитесь, мистер: Нет, теперь я должна называть вас Берти. Можно?
— Валяйте.
— Ведь мы друзья, правда?
— На все сто. Двух мнений быть не может.
— Вы мне нравитесь, Берти. И если б всё было по-другому: Быть может:
— А?
— В конце концов, мы ведь друзья: нам есть, что вспомнить: вы вправе знать: мне бы не хотелось, чтобы вы думали: Ах, жизнь такая сложная, такая запутанная!
Несомненно, многим её речь показалась бы бредом сивой кобылы, и они — эти многие — даже не задумались бы, о чём она лепечет. Но мы, Вустеры, куда сообразительнее этих самых многих и схватываем, так сказать, скрытый смысл на лету. Я в мгновение ока сообразил, какое признание её так и подмывает мне сделать.
— Вы хотите сказать, у вас кто-то есть?
Она
— Вы любите другого?
Она опять кивнула.
— Помолвлены, что?
На этот раз она отрицательно покачала своей тыквой.
— Нет, мы не помолвлены.
Ну, хоть что-то мне удалось узнать. К сожалению, тон, которым она говорила, не оставлял Гусику ни малейшего шанса на успех. Его надежды, можно сказать, лопнули как мыльный пузырь, а мне совсем не хотелось быть посыльным, который принёс бы ему дурные вести. Во время нашей беседы я внимательно наблюдал за Гусиком и пришёл к выводу, что его дело дрянь. Он (так часто пишут, я сам читал) был на грани. По правде говоря, я боялся, он окончательно свихнётся, как только узнает, что его пассия втрескалась в какого-то другого придурка.
Видите ли, дело в том, что Гусик был не похож на остальных моих друзей, ну, к примеру, на Бинго Литтла (первый, кто пришёл мне на ум), который, когда очередная девица посылала его куда подальше, бормотал что-нибудь вроде: «Не прошло, и не надо», а затем со счастливой улыбкой на устах и мурлыкая себе под нос отправлялся на поиски новой возлюбленной. Гусик же, вне всяких сомнений, принадлежал к чудакам, которые, обжёгшись на молоке, дули на воду, а это значило, что, получив от ворот поворот, он мог удрать к себе в поместье и навечно запереться там вместе с тритонами. Помнится, про одного такого типа (с Бассет они наверняка жили бы душа в душу) я читал в любовном романе: он поселился в большом белом доме, который с трудом можно было разглядеть сквозь деревья, и жил отшельником до глубокой старости, чтобы никто не заметил следы страданий на его лице.
— Увы, боюсь, он не испытывает ко мне высоких чувств, — продолжала тем временем Бассет. По крайней мере он ничего мне о них не говорил. Вы понимаете, я открылась вам только потому:
— Да, да, конечно.
— Как странно, как загадочно, что вы спросили меня, верю ли я в любовь с первого взгляда. — Она томно опустила веки. — Испытывал ли кто блаженную любовь, коль не влюблялся с первого он взгляда? — простонала она завывающим голосом, и я, сам не знаю почему, неожиданно вспомнил тётю Агату в роли Боадицеи на том самом благотворительном вечере, где я играл Эдуарда IV. — Ужас как глупо всё получилось. Я гостила у своих друзей за городом и пошла погулять со своим пёсиком, а бедняжке в лапку попала ужасная огромная заноза, и я не знала, что мне делать. И вдруг я увидела этого человека:
Прошу меня простить, но я снова хочу вернуться к моей херефордширской эпопее. Если не забыли, я самыми чёрными красками описал вам своё душевное состояние на сцене. Теперь же я расскажу вам о вознаграждении, которое я получил за все свои муки, как только снял с себя дурацкую стальную кольчуту и улизнул в ближайший кабачок, где хозяин, поняв меня с полувзгляда, потянулся за бутылкой и наполнил мой стакан до краёв. Так вот, первый же глоток доброго, старого местного вина привёл меня в такой экстаз, я ощутил такое блаженство, в особенности вспомнив о тех пытках, через которые мне пришлось пройти, что воспоминание о нём до сих пор не стёрлось из моей памяти.