Полонянин
Шрифт:
Причудливая вязь бежала по пергаментному листу, свивалась в странный узор, из которого складывались слова почти забытого языка.
– Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который в тайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно, – Ольга с трудом прочитала строку и вытерла платочком вспотевший от напряжения лоб. – А молясь, – продолжила она по складам разбирать написанное, – не говори лишнего, как иноверцы, ибо они думают, что многословием своим будут услышаны… – Она водила пальцем по выскобленной коже, стараясь вникнуть в прочитанное.
Переводить с греческого на привычный ей язык было неимоверно трудно. Многие слова были ей непонятны, значение некоторых слов она давно забыла, но почему-то ей чудилось, что смысл книги становится для нее настолько явным, что не требует никакого перевода. – Не собирай себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут… Она очень устала, глаза начали слезиться. В неверном желтом свете лампы строчки расплывались, слова стали наползать друг на друга. По-настоящему разболелась голова, и княгиня поняла, что больше не в состоянии понимать написанное.
Ольга осторожно закрыла книгу. Положила ее на место, тщательно одернула полог покрывала, скрывавшего ее сокровище, и, не раздеваясь, прилегла на постель. Она постаралась вспомнить и осознать прочитанное. Шум пира за окошком ее не беспокоил. Княгиня прикрыла уставшие глаза и не заметила, как заснула.
Андрей пришел к ней под утро. Присел на краешек постели. Улыбнулся добро и спросил:
– Что, княгиня, бережешь ли книгу, мною оставленную?
– Да, учитель, – ответила Ольга, и робость ее взяла. – Погоди, – сказала она рыбаку, – как же ты здесь? Ведь умер же ты.
– Конечно, умер, – согласился Андрей. – Умер, и душа моя в небо вознеслась. И теперь сижу я одесную Господа нашего. И вижу, как ты в мыслях своих к Нему взываешь. Оттого и отпустил Он меня ненадолго, чтоб я тебе сообщить мог, что любит Он тебя.
– Неужто Господь обо мне знает?
– Как Ему не знать? – пожал плечами рыбак. – Без Его ведома и волос с головы не падает. И все, что делает Он, то только на пользу чадам Его возлюбленным.
– А руки твои как же? – Княгиня чувствовала, как противные мураши пробегают по телу, а на голове волосы дыбом от страха поднимаются.
– А что руки? Вот они, – он показал ей свои натруженные ладони, – видишь, все с ними в порядке полном. И то, что пострадать мне пришлось, так это мне в испытание было, и не более этого.
– Выходит, молитва моя, та, которой ты меня научил, до Господа доходит, и Он помощь мне оказывает?
– Нет, княгиня, – покачал Андрей головой, – просьбы Он твои слышит и помочь бы рад, а не может.
– Отчего же так? – искренне удивилась Ольга.
– А вот это ты сама догадайся, – сказал рыбак и вдруг таять начал. – Время мое вышло, – вздохнул он, – пора восвояси возвертаться. А ты подумай, почему Господь тебе в просьбах отказывает? Ты поду… – И растаял, облачком летним изошел.
Вскочила Ольга с постели и понять никак не может: сном ей Андрей пригрезился или по наущению Господню к ней приходил?
А за окошком дождик пошел. Зашуршал своей походкой легкой по тесовой крыше. Застучал настойчиво в слюдяной подбор.
«Покойники к дождю снятся», -зачем-то подумалось, но отмахнулась она от приметы старинной.
Уж больно хотелось княгине, чтоб морок ночной явью обернулся, чтоб и вправду Андрей с ней на встречу явился. Вон и мурашки еще не прошли, может, все-таки было? Или не было?
Спустилась Ольга на пол, снова достала заветную книгу, раскрыла на той странице, где закладка была, всматриваться в строки стала. Поняла, что не может разобрать слов, темно слишком. Тогда она книгу перед собой положила, колени преклонила и зашептала по памяти:
– Отче наш, сущий на небесах… – вспомнив, как молитву эту они с рыбаком на ладье разучивали, а потом она ее в книге нашла, по-гречески.
Молилась княгиня Богу, а в мыслях за сына своего, за брата, за всех близких и дальних просила. Чтоб здоровы они были, чтоб счастливы. Чтоб удача им везде сопутствовала, чтоб стороной обошли лихие напасти.
Страстно княгиня молилась. Истово. Всю любовь свою в прошение вкладывала. Слезы текли по ее щекам, а почему и сама не знала. То ли от тревоги за ближних, то ли оттого, что Андрей сказал. Хотелось ей докричаться до Него, до Господа, хотелось, чтоб не оставил Он ее в заботе своей. Помнила княгиня, что сам Он ученикам своим говорил:
– Стучите, и отворят вам. – Вот и стучалась она изо всех своих бабьих сил.
– Что с тобой, княгиня? – голос напугал похлеще призрака.
Обернулась Ольга и ужаснулась. На пороге стоял кто-то. А кто? В сумраке предрассветном и не разглядеть. И в этот миг молонья ожгла – дождик до грозы дорос. Осветила вспышка светелку. Тенями изломанными все вокруг поплыло. Пришелец рогатым померещился. Огромным. Жутким. А вслед за молнией гром ударил. Прокатился по небу яростно. Так бабахнул, что показалось, будто стены терема от удара зашатались.
Вскрикнула княгиня испуганно. Завопила, не разобрав, кто в светелку ее наведался.
– Прости, княгиня, – чудище рогатое ей, – не хотел напугать тебя.
И тут узнала она его. Ведуна Перунова. Звенемира. Шапка на нем с турьими рогами в честь Спожинок – праздника Белеса.
– Просто хотел поблагодарить тебя за угощение, за приют и за ласку к людям твоим. А вот оно как обернулось.
– Да, Звенемир, – взяла она себя в руки. – Хорошо.
– А что это у тебя? – спросил незваный гость, а сам на книгу рукой показал.
– Ничего, – завет Андреев она собой загородила.
– Вижу, ты книги христианские читаешь…
И снова сверкнуло за окном да хлопнуло раскатом громовым.
– А тебе что до этого? – разозлилась Ольга.
– Как это чего? – возмутился ведун. – Жалко мне тебя, княгиня. И так внуки Перуновы тебя не любят, а коли прознают, кому их княгиня требы возносит? По-страшнее давешнего пожар вспыхнет. Бунтом Русь вспенится. Волной кровавой. И как знать, чем тот бунт обернется. Может, ты еще и крещение приняла?