Полонянин
Шрифт:
Наконец я справился с портами, взглянул на сапоги, решил, что босым будет сподручней, намотал на правую руку кушак и пошел к двери. – Не отворяй! – сдавленно окликнула меня Ольга. – Он же убьет тебя!
– Ну, это мы еще посмотрим, – ответил я ей и отодвинул засов.
Дверь распахнулась от очередного удара, и в светелку с бешеным воплем влетел разъяренный Свенельд.
– Где этот холоп?! – на лету кричал он, не заметив меня впотьмах. – Я удавлю…
Закончить он не успел. Мой кулак встретился с его лбом. Ноги воеводы все еще продолжали напористо двигаться вперед, а голова от удара откинулась назад. От этого он оказался в воздухе, завис на мгновение между полом и потолком, а потом грохнулся плашмя на спину.
– Х-хек! – это выбило дух из его легких.
Он изумленно вытаращил глаза, несколько раз открыл и закрыл рот, силясь то ли что-то сказать, то ли хватануть воздух, но не смог.
– Ты чего натворил? – спросила Ольга, спустилась с кровати, подхватила со скрыни кувшин с припасенной на ночь водой, ей всегда после наших утех пить хотелось, и плеснула на лицо брату.
Вода на Свенельда подействовала отрезвляюще. Он пришел в себя, вскочил на ноги, выхватил из-за пояса кинжал и с рыком ринулся на меня. Я изготовился встретить его наскок, но поединка меж нами не вышло. На пути воеводы встала Ольга. Она раскинула руки в стороны и сказала очень спокойно:
– Воевода! Свенельд, немедля вон из княжеской светелки!
Как ни странно, но это подействовало. Свенельд как-то сразу обмяк, рука с кинжалом опустилась. Он бросил на меня ненавидящий взгляд и вышел.
– Сильна ты, Ольга, – сказал я.
– Ты тоже вон, – сказала она.
– Что? – не понял я.
– Вон! – закричала она, и кувшин полетел мне в голову.
Я едва увернуться успел. Глиняные черепки и вода брызнули в разные стороны от удара о стену.
Как был, в одних портах, босой, без рубахи, с намотанным на кулак кушаком, я вышел из светелки. За спиной хлопнула дверь, и лязгнул засов. Я знал, что меня будет ждать воевода. И не ошибся.
Он стоял, смотрел на меня и в руках его был кинжал.
– А неплохо ты меня, – неожиданно мирно сказал Свенельд.
– Что? – спросил я. – Драться не будем?
– А на кой? – пожал он плечами.
– Тогда ножик убери.
– А-а, – спохватился он и спрятал кинжал в ножны.
– Чего разошелся-то?
– Да как это чего? – посмотрел он на меня, как на безумного. – Ты же холоп древлянский, а она княгиня, мать кагана…
– Ну и что?
– А если дети…
– Не будет у нас детей, – сказал я.
– Почему? – удивился он.
– Не люблю я твою сестру. И она меня не любит. Без любви детей не бывает.
– Ты так думаешь? – усмехнулся он.
– Я знаю.
– Ну-ну, – покосился он на меня недоверчиво. Мы помолчали немного, друг другу в глаза посмотрели.
– Эй, кто-нибудь! – наконец позвал он, и тотчас явилась испуганная Милана в измятой нижней сорочице, с алой атласной лентой в разлохмаченных седых волосах и зажженной лампой в руке.
– Ты кто, бабка? – изумленно спросил ее Свенельд.
– Ключница я, Милана, – ответила она с поклоном. – Звал, воевода?
– Звал, – кивнул варяг. – Вели в горнице стол накрыть. Проголодался я – два дня с коня не сходил.
– Ага, – сказала бабка, сунула лампу мне в руку и растворилась.
– Чего рты пораззявили? – услышали мы ее голос из темноты. – Слышали, что воевода велел? Быстро на стол накрывать. – И тут же послышалось шлепанье множества босых ног.
– Всех ты всполошил, – сказал я. – Как бы Святослав не проснулся.
– Спит каган, – снова вынырнула ключница, – я проверила. Тихо у него.
Она забрала у меня из рук лампу и подняла ее над головой. Круг света стал немного больше.
– Пойдем, воевода? – посмотрела она вопросительно на Свенельда.
– Пойдем, – сказал он и повернулся ко мне: – Ты как, Добрый, насчет медку пьяного откушать?
– Можно, – кивнул я, и мы пошли в горницу.
Стукнул Свенельд кулаком по столу так, что миски подпрыгнули, а корчага с остатками меда опрокинулась. Растеклась медовуха лужей по столешне, на пол закапала.
– Нет, ты скажи, – не унимался он. – Враг я тебе или не враг?
– Враг, – кивнул я и икнул от выпитого. – Ноне три года минуло, как отец договор кабальный подписал. Кто же ты мне, если не враг лютый?
– Во-о-от, – поднял он кверху палец. – А ты мне не враг. Думаешь, что я от злости тогда к тебе убийцу подсылал? Ну… вятича того… как его… не-а, – мотнул он головой, – не помню…
– Жароха, что ли? – Я снова икнул.
– Ну да.
– А что? От сострадания?
– Чего тебе сострадать? – взглянул он на меня, а у самого глаз мутный. – Ты же, как конь здоровый. А, кстати, что вы с ним сделали?
– Повесили, – вздохнул я.
– И все? – поднял он бровь удивленно.
– А что, мало?
– Не, – махнул он рукой. – Хватит с него. Так ты думаешь, я на тебя злился тогда? Нет. Я о Руси думал. О том, чтоб безопасно было в Киеве жить. Сколько от Ирпеня до Киева?
– День пути, если коня гнать, – сказал я.
– А что, если батюшка твой решил бы Киев осадить, пока мы в Царьград с Игорем ходили? Ведь поляне даже исполчиться бы не успели. Вернулся бы каган, а его стольный город и не его больше. Под зад коленом кагана и пошел вон…
– Так ведь не было же этого. У отца даже в мыслях не было, – возразил я.
– А ты почем знаешь? Он разве обо всех своих за думках тебе докладывал?
– Нет, но…
– Что «но»? – Он подцепил из миски моченое яблочко, надкусил его, высосал кислый сок и сказал: – Ты знаешь, что Мал отказался с Игорем договор старый подтверждать? Дед твой, Нискиня, с Олегом договор заключили о нерушимости границ, а отец твой подтверждать его отказался. Прикинь. И нависла Древлянская земля над нашим городом стольным, словно камень над дорогой. То ли проедет путник невредимым, то ли его каменюкой придавит. Думаешь, в острастке постоянной сладко жить? Тогда Асмуд и придумал, как Киев от древлянского наскока огородить. Мы ятвигов разворошили, отца из Коростеня выманили и в вашу землю вошли, чтоб себя же от вас обезопасить.