Полоса точного приземления
Шрифт:
– А может быть, Марат Семенович, тут дело не техническое, а, так сказать, психологическое? Отвлекают мысли о том, что… ну, в общем, что страшновато получается. От этого и точность снижается… Не то чтобы мандраже, но что-то в таком роде… А?
– Вы что, Григорий Анатольевич!
– вскипел Федя Гренков.
– Кому вы это говорите! Сказать Литвинову, что он боится! Литвинову! Да знаете ли вы…
– Постойте, Федя, - сказал Литвинов.
– Не кипятитесь. Каждому нормальному человеку бывает страшно, если обстоятельства складываются по-страшному. Бывало и мне… Но только в данном случае вы, Григорий Анатольевич, ошибаетесь. Видите ли, выйти на полосу точно или с небольшой ошибкой - это ведь гораздо безопаснее, чем выйти в стороне и в последний момент, когда высоты уже нет, выворачиваться
Гренков еще некоторое время повозмущался и постепенно затих. А Литвинов подумал: «Неважные у нас все-таки дела, если пошли в ход такие гипотезы…» На Маслова обиделся. Хотя постарался виду не подать… В течение многих лет Марат привык, что его только хвалили. Привык быть «любимым сыном» общества. И уж тем более не выслушивать подозрений в малодушии!..
А тут…
Несколько дней спустя Литвинову позвонил Вавилов. Позвонил не на аэродром, а вечером, домой - видимо, желая придать всему последующему неофициальный, доверительный характер.
– Заезжайте ко мне в КБ, Марат Семенович. Есть желание поговорить… Нет, отменять ничего не нужно…
Можно и попозже. Я в восемнадцать ноль-ноль с работы не ухожу… Очень хорошо. Значит, завтра, как отлетаетесь, приезжайте. Буду ждать.
И вот Литвинов сидит в кабинете Вавилова. За окном сумерки. Уютно светит настольная лампа под зеленым абажуром.
– Чай или кофе?
– Пожалуйста, если можно, чай… Вавилов немного помолчал и сказал:
– Мы в трудном положении, Марат Семенович. Еще помолчал и повторил:
– В очень трудном… Сейчас ясно, что некоторая нестабильность отметки…
– Виктор Аркадьевич! Побойтесь бога!
– не смог удержаться Литвинов.
– Нестабильность! Да это вообще нельзя назвать отметкой!.. Вы меня простите, но, я вижу, вы тоже этой склонностью заразились - всякие неприятные вещи называть поделикатнее. Это от спортивных комментаторов пошло. Но с ними хоть беда невелика: люди научились переводить с их языка. Скажет комментатор: «Спортсмену изменили нервы», и вы понимаете: значит, съездил кому-то по физиономии. А если «игрок нарушил спортивный режим», это надо понимать: напился, как свинья. И у нас в авиации эта деликатность привилась. Вместо слова «вибрация» - если она хоть капельку поменьше разрушающей - изобрели псевдоним: зуд. Или для помпажа - опять-таки, если от него двигатель, спасибо ему, не развалился, - совсем уж небывалое слово придумали: бубнение… В том смысле, что, мол, бубнит что-то в двигателе… Так и ваша нестабильность.
Вавилов выслушал это отступление от начатого разговора с явным нетерпением. Но Литвинова не перебивал. И лишь дождавшись конца тирады своего собеседника, продолжил:
– Хорошо. Не будем спорить о словах… Мы надеялись, что справимся с отметкой быстро, общеизвестными способами. Но пока эти общеизвестные что-то слабо помогают… Дефекты в станции искать бессмысленно. Их нет. А что же есть? Есть… Как бы это сказать поточнее… Есть особенности работы станции как технического устройства. Специфика, если хотите… С ней бороться - дело совсем иного масштаба… Мы, конечно, поиски продолжаем. Расширяем, так сказать, фронт наступления. И результаты, сомнений нет, получим… Но сказать точно, когда это будет, сами понимаете… А сроки между тем поджимают. Станция нужна. Ее ждут… Уже на выходе транспортная машина, между прочим, - ваша машина, на которую наша станция пойдет. Должна пойти. А сейчас все дело в сроках! Что придет раньше: готовность станции к установке на самолет или готовность самолета принять станцию…
– Но чем я-то могу тут помочь?
– спросил Литвинов.
– Можете! Постарайтесь хоть как-то приноровиться к поведению отметки. Останавливать испытания нельзя! У нас теперь уже не недели, а дни на счету! Постарайтесь! Это очень нужно.
Первое, что едва не соскочило с языка Литвинова в ответ на слова Главного конструктора, было безответственное: «Постараюсь». Такой ответ его в конечном счете ни к чему не обязывал - постараюсь, мол, а что уж получится, там видно будет. Но от такого ответа Марат удержался. К Вавилову он относился с уважением и симпатией. Производила впечатление и сама непривычная для всех, знавших Главного конструктора, просительная интонация, в которой тот повел этот нелегкий разговор. Да и профессиональная этика кадрового испытателя не позволяла Литвинову кривить душой. И он не покривил. Хотя и облек свой ответ в ту самую обтекаемо-мягкую форму, о которой сам только что отзывался столь едко.
– Понимаете, Виктор Аркадьевич, я уже старался. Очень старался. Поверьте!.. Но ничего не получается. Я все пытаюсь усмотреть в том, как отметка плавает, какую-то закономерность - уловить не то, где она сейчас, в данный момент, находится, а где должна, где будет через секунду… И не могу этого уловить… Не выходит… И потом: допустим, что я чего-то, худо-бедно, добьюсь. Так ведь все равно мое слово не последнее. А заказчики?
– Об этом, не думайте. Пока дело до их летчиков дойдет, мы из станции конфетку сделаем! Пальчики оближете!.. А сейчас, повторяю, вопрос в сроках. Только в них!.. Надо, чтобы, когда Ростопчин скажет: «Давайте вашу станцию. Устанавливайте на корабль», - мы бы ответили: «Вот она. Извольте…». Чтоб ваш корабль под удар не поставить.
– Ну, уж корабль-то в любом случае под ударом не будет!
– Раздражаясь, Марат несколько утерял вкус к особой деликатности обращения с собеседником.
– Разрабатываются же и другие устройства. Пусть не такие наглядные… Я знаю, в КБ Барханова делают систему директорной индикации. На фирме Маврича работают…
– Знаю, - поморщился Вавилов.
– Делают. Работают. Но - другие фирмы… Согласен с вами: не будет нашей станции - будет другое устройство. Правда, придется на готовом самолете что-то менять, ломать, переставлять, это всегда морока… Да и в принципе наше «Окно» лучше.
– В принципе, слов нет, лучше. Действительно, будто полосу перед собой видишь… Но это - в принципе. Или в хорошую погоду, когда полоса и так видна. Вы извините, Виктор Аркадьевич, меня за прямоту. Но ведь все, что вы мне говорите, я сам тысячу раз думал и передумал.
– Хорошо. Тогда я скажу вам то, о чем вы думать не могли… Когда я выступил с предложением сделать «Окно» - ведь эту работу мы по своей инициативе затеяли, сами на свою голову напросились, - так вот, когда мы с этим делом вылезли, руководству идея сразу понравилась. Особенно заказчики за нее ухватились - у них ведь и министр и его основные заместители - все летчики, сразу поняли, что наша индикация даст. И инженерная психология поддержала. Словом, идею приняли… Но тут же засомневались: потянет ли наше КБ такое задание. Оно ведь действительно по нашему профилю новое, да и независимо от этого не простое, конечно. Тут еще Маврич - вот вы его вспоминали сейчас - масла в огонь подлил. Я бы, говорит, за станцию с такой индикацией не взялся… Словом, получилось, что мы нахально на себя такую задачу взвалили, от которой сам Маврич - можно сказать, патриарх нашего дела - уклонился… А насчет других разработок вы правы. Самолет, конечно, без системы слепого захода не останется. На нем крест не поставят… Боюсь другого: как бы, если вовремя не успеем, на нашей фирме крест не поставили!..
– Ну, что вы! Из-за одной неудавшейся разработки?! Или тем более только запоздавшей! Да где же это видано!.. Назовите мне конструкторское бюро, у которого все шло бы в серию, ни одна разработка на палку бы не легла. Нет такого КБ. И не может быть - как в любом творческом деле.
– Назвать фирмы, которые прикрывали из-за одной неудачи, я могу. И такие, которые без всяких неудач прикрывали - даже испытания очередной удачной машины на полдороге.прекращали - тоже могу… Но не о том сейчас речь, что бывает, а чего не бывает. У нас все бывает… Я о нашей фирме - что ее судьба от «Окна» зависит - не просто так, для красного словца, сказал. Есть сигналы… Мы сейчас все на одну карту поставили. И если будет она бита… Я с вами, Марат Семенович, разговариваю откровенно, как на духу. Хочу, чтобы вы полностью поняли ситуацию. И надеюсь… - Вавилов поднес палец к губам.