Полоса точного приземления
Шрифт:
– Дело не в неделе. Неделя сейчас погоды не сделает… Хотелось бы понять другое. Вот вы сейчас рассчитываете через неделю иметь возможность что-то определенное сказать. Прекрасно. Значит, если бы вы неделю назад начали думать в этом направлении, то смогли бы сказать нам это что-то уже сегодня? Так ведь?.. Но тогда возникает вопрос: почему это не сделано? Что помешало?
Воцарилось молчание. Выждав с полминуты, Евграфов продолжил:
– Сказать вам, что мешало? Пожалуйста! Вы были внутренне настроены ,на то, что летчики приспособятся, сумеют в конце концов заходить на посадку со станцией в том виде, в каком есть. И не перестроились. До сегодняшнего дня…
Это было не совсем так. Но и не очень далеко от истины. Поэтому Вавилов не стал уточнять - до сегодняшнего или до вчерашнего. Или позавчерашнего. Замминистра тем временем продолжал:
– Не стройте всех расчетов на этом! Насколько я знаю, пока облет ничего нового не дает. Между прочим, стоит ли его и продолжать, этот облет? Не получается ли, что только керосин зря жжем? Да пустые надежды в душу Главного конструктора вселяем… Давайте на этом облет закроем! А?
– Нет, Василий Никифорович! Ваши указания мы учтем. Но с облетом давайте не будем шарахаться.
– Что значит шарахаться?
– нахмурился Евграфов.
– Значит то, что мы не из пальца высосали программу облета: по три полета каждому летчику, не считая ознакомительного в штурманской кабине. И вы ее сами, между прочим, утвердили. Так уж доведем до конца… Нам, к тому же, в любом случае полезно, чтобы со станцией познакомились несколько летчиков…
– Ну, как знаете. Настаивать не буду, - сказал после короткого раздумья Евграфов.
– Но вот на чем буду настаивать, это на том, чтобы не варились вы без конца в своем соку! Прекратите кустарничать. Привлеките науку: указания институтам я дам. Сегодня же. Неужели вам надо напоминать: государственное дело делаете!.. Вот так. И держите меня в курсе. Не прячьтесь… Ладно, на сегодня - все. Спасибо, товарищи.
Все поднялись. Заговорили. Кабинет наполнился разноголосым шумом.
Сидевший до того, сообразно своему рангу, у стенки Картужный подошел к Вавилову и, взяв его за рукав, поделился:
– Есть одна идея, Виктор Аркадьевич. Конечно, это пока в плане лихорадочного бреда, но послушайте…
На беду, слух у Евграфова оказался тоньше, чем полагал Картужный. Уловив в общем шуме его слова, замминистра повернулся к Вавилову и самым холодным тоном, на какой был способен, отрезал:
– Если в плане бреда, да еще лихорадочного, не советую вам, Виктор Аркадьевич, на такие идеи ориентироваться. Поищите небредовые…
Тот факт, что Евграфов, обычно восприимчивый к шутке, сделал вид, будто не понимает жаргонного выражения, пришедшего в инженерную среду из мира искусства, свидетельствовал о крайне плохом настроении замминистра. Да и откуда после такого совещания могло бы у него взяться хорошее!
Тюленев гулял.
Это было едва ли не главной сенсацией наступившего декабря. Как всегда, в это хлопотливое время подбивались бабки, обрубались хвосты, подписывались висящие отчеты. Белосельский охарактеризовал господствующую на испытательном аэродроме атмосферу так: «Конец месяца, конец квартала, конец года, конец света…» И если в том, что касается конца света, он в интересах художественности образа несколько преувеличил, то во всем остальном был безусловно прав.
Как и все в нашей жизни, эти «концы» возымели последствия как неприятные, так и приятные. Первых (опять-таки как чаще всего случается в жизни) было больше: суета, шум, выплывшие на свет божий недоделки и недоработки, напоминания о невыполненных обязательствах. А к числу последствий приятных относилось то, что подбивание бабок финансового характера влекло за собой выплату летных за все законченные работы.
Получил наконец мало-мальски солидные летные и Тюленев.
Первое, что ему захотелось сделать, это расплатиться наконец с долгами. Но не напрасно говорил кто-то из великих циников прошлого (кажется, Талейран), что первого движения души следует всячески опасаться, ибо оно обычно - самое благородное.
Не установлено, знаком ли был Тюленев с высказываниями знаменитого французского дипломата, но первое движение души он успешно подавил. Зато следующее ее движение - по оценке коллег тоже весьма благородное - в полной мере реализовал. Состояло это второе движение в том, чтобы пригласить всех летчиков базы в ближайшую пятницу (к приятной новинке - двум выходным в неделю - уже привыкли) отужинать в знаменитом кавказском ресторане.
В отдельном кабинете было в меру, не до рези в глазах, светло. От облицованных мрамором стен исходила приятная прохлада. Из общего зала доносились звуки кавказского оркестра - в самом зале эти звуки представляли реальную угрозу для барабанных перепонок стоически терпеливых посетителей, в кабинет же доходили, утеряв большую часть своих оглушительных децибелов, однако сохранив в полной мере присущую им минорную мелодичность.
– Хорошо!
– выразил, потирая руки, общее мнение Нароков.
Заказывая угощение, Тюленев проявил незаурядную кулинарную эрудицию. В ответ на, увы, довольно часто повторявшиеся заявления официанта вроде: «Гребешков, извините, не имеется» или: «Шашлык только из свининки-с», он на секунду умолкал, сосредоточенно сморщив лоб, после чего тут же выдвигал какой-нибудь другой не менее привлекательный вариант.
– Всякое дело надо делать квалифицированно!
– сказал, наблюдая за вдохновенно действующим Митрофаном, Белосельский.
И тут же самокритично поделился с коллегами собственным афронтом, который претерпел на ниве исследования гастрономических проблем:
– Я мальчишкой, когда мушкетеров читал, запомнил, что однажды Портос заказал себе фрикасе из цыплят. Черт его знает, почему въелась в меня эта фраза. Что за фрикасе такое?.. Потом всю жизнь прожил, а фрикасе для меня - жгучая тайна… А года четыре назад прилетел в Берлин. Сделал там все дела - у их «Интерфлюга» по нашей пассажирской «шестерке» вопросы возникли. Гуляю по Берлину. С сорок пятого года не был! Что-то узнаю, чего-то не узнаю. И вот занесло меня на Унтер-ден-Линден, рядом с оперой, в ресторанчик. Разворачиваю меню - батюшки: кюхельхен фрикасе! Фрикасе из цыплят, значит! То самое!.. Тычу в него пальцем. Битте, говорю, гебен зи мир это ваше фрикасе.
Через несколько минут - официанты там попроворнее наших - приносят мне фрикасе. И что же оказывается! Нормальное куриное рагу!..
– Что, невкусное?
– Вкусное. Очень вкусное. Но, понимаете, таинственность рухнула. Мистики больше нет… В общем, я в ту минуту понял, что чего-то лишился… Все-таки это не всегда хорошо, когда спадают покровы: то, что открывается под ними, как-то…
– Хуже?
– Прозаичнее.
– Это верно, - сказал Федько.
– Название для еды - великое дело. От него много зависит. Вот мы с Маратом, когда, помните, эпопея с «четверками» шла, жили на казарменном положении и решили как-то вечером варить рисовый суп. Налили в кастрюлю воды, вскипятили, вывалили в нее консервы «мясо с рисом» - по тем временам деликатес - и стали ждать, чтоб сварилось. Пока ждали, Марат меня заговорил…