Полоса точного приземления

Галлай Марк Лазаревич

«А Кедров, видать, еще горяч. Все-таки его еще учить и учить! Пока повзрослеет… - подумал Литвинов, уловив в себе что-то вроде греховного удовлетворения от констатации этого обстоятельства.
– Но силен! Ничего не скажешь. Испытатель будет классный… Правильно в общем-то Лорд сказал…»

Когда страсти вокруг станции «Окно» поутихли - другие дела, другие события, недостатка в которых на испытательном аэродроме не бывает, потеснили их, - Аскольдов, сидя в летной комнате, неожиданно вернулся к старой теме:

–  Выходит, с этой вавиловской станцией Марат оказался все-таки прав.

–  Как смотреть, - заметил Нароков.
– Если в том смысле, что без доработки станция, какая сначала была, не годилась, прав… Железно прав… Но если шире - в смысле общего подхода к таким проблемам, - был свой резон и у его… - Нароков чуть запнулся, - у его оппонентов.

–  В чем же резон?

–  А в том, что если не одну такую ситуацию взять, а, скажем, сто, двести, триста… Их ведь летные испытания все время подкидывают… Так вот, если их все взять, то, наверное, в нашем деле, как в спорте, не очень рассудочный, а такой вот атакующий, оптимистический, даже, если хочешь, нахрапистый подход, чтобы через не могу прорваться к выигрышу, даст больший процент удач.

–  Но и неудач тоже, - заметил Федько.

–  Допускаю. Но в целом должен получиться выигрыш. В масштабе отрасли. На испытаниях, конечно. Боже упаси - в нормальной эксплуатации!.. Как считаешь, Лорд?

–  Я считаю, - веско сказал Федько, - я считаю прежде всего, что Марат был прав! По существу… И на совещании том сработал как надо. Перешагнул через себя… И общее мнение повернул. Хотя, конечно, к этому моменту и условия сложились… Ведь тот же Вавилов, да и все другие, целиком ставку на Кедрова не потому сделали, что очень им это нравилось. Не так уж они просты… У них тогда других вариантов перед собой не было. Оставалось либо на станции крест ставить, либо на кедровскую линию надеяться: как-нибудь, даст бог, осилят летчики. Или - или!.. А прорезались новые идеи, показали свою жизнеспособность, - они сразу…

–  Не сказал бы, что очень сразу. Эти идеи и Картужному, и Терлецкому, и теоретикам лбами прошибать пришлось… И Шумов поддержал - артиллерия резерва Главного командования!

–  Я и говорю: показали жизнеспособность. Прошибание лбами сюда входит. И Шумов поддержал - когда? Когда стало, что поддерживать… Так что тут сама жизнь заставила. Ход событий. А не заставила бы сейчас, обязательно заставила бы потом. Покупатели станцию в сыром виде не приняли бы. Будь спокоен: завернули бы! Если король голый, так рано или поздно кто-то обязательно скажет, что голый…

Федько немного помолчал и продолжил:

–  Но этот кто-то должен найтись. А то, если каждый будет ждать: другой скажет, а мне лично это не обязательно… Да и вообще, раньше - всегда лучше, чем позже. Так что, хоть жизнь и сама заставила, но она всегда это чьими-то руками делает. В данном случае - руками Марата.

Против роли исполнителя предначертаний самой жизни Литвинов не возражал. Тем более что Федько закончил непривычно для него развернутые умопостроения теми же словами, какие незадолго до того произнес Шумов:

–  А в общем, что говорить: молодец!

–  Тут спору нет. Старый конь борозды не испортит!
– поддержал его Нароков…

«Старый конь!..» - вспомнил этот разговор Литвинов… Не такой уж безукоризненно ровной получилась борозда, пропаханная им, «старым конем», за долгие месяцы испытаний этого чертова «Окна»! Но в конечном счете он ее все-таки выправил. Как надо. Хотя не сразу… Этот гордый уход в сторону - не лучшее из воспоминаний!.. Не зря говорил Белосельский: «Метод проб и ошибок…» А в общем, что сделано, то сделано. Заднего хода тут нет. Остается одно: учтем на будущее…

А это будущее уже наступило. Оно только и делает, что непрерывно, каждую минуту, каждую секунду нашей жизни наступает. То, что прошло, остается позади. Остается, добавив багажа воспоминаний - и горьковатых и согревающих. И опыта - единственной вещи на свете, не имеющей заменителей.

Метод проб и ошибок… Единственно надежный… Лишь бы число ошибок не очень приближалось к числу проб - это условие Белосельский тоже никогда не забывал упомянуть…

Вот и граница аэродрома. Высота - двести. Скорость - четыреста пятьдесят.

Чуть тронув штурвал, Литвинов направил самолет точно вдоль взлетно-посадочной полосы. Выглянув через выпуклое остекление кабины за борт, он посмотрел вниз. На краю летного поля разноцветными коробочками пестрело добрых два десятка автомашин. А проплывавшие чуть сбоку крыши ангаров были полны забравшихся на них людей. Вылет новой машины! Еще бы не выйти посмотреть на него! Сколько бы народу тут ни собралось, посторонних-то среди них нет.

Самолет, приглушенно шурша турбинами, проплыл над аэродромом, развернулся, блеснул на солнце широко разнесенными белыми стрелами крыльев, и пошел, постепенно гася скорость, по «коробочке» вокруг аэродрома.

–  Приехали, - сказав радист.

–  Не кажи гоп! Надо еще сесть!
– повторил Лоскутов.

–  Выпустить шасси. Приготовиться к посадке, - сказал Литвинов. Для него шли те самые минуты, ради которых есть смысл летчику жить на белом свете.