Польская линия
Шрифт:
Меня трясли за плечи, за рукава, что-то говорили. Потом удалось услышать обрывки слов «ксенов… вай…вай…жиим…»
Похоже, я стоял на коленях выронив винчестер и зажимал уши руками. А кто меня трясет? А, так это тот дядька в полушубке, из Смоленска. Кивнул ему – мол, отпустило. Встал. Поначалу шатнуло, но ничего. Увидел, что рядом лежит «мосинка» с примкнутым штыком, ухватил ее – привычнее! Так, а где наш командир и комиссар? Ага, нет у нас больше ни командира, ни комиссара.
– Отряд! В атаку! За мной! – заорал начальник чека Западной области и побежал вперед.
Молодец!
А ведь это я должен был повести народ в атаку! Ладно, значит надо поддержать товарища.
– Ура! – заорал я и ринулся вперед.
Мы бежали в атаку, что-то орали. По счастью, у восставших, видимо, снарядов всего ничего, и шрапнель долбанула по нам только три раза.
– Ну, жизнь-то, допустим, я тебе не спасал, встряхнул маленько.
Мы чуть не пустились в воспоминания, но Артур был сдержан и строг.
– Ладно, товарищи, давайте о боевом прошлом после войны вспоминать станем.
– Слушаюсь, товарищ Артузов, – шутливо ответствовал Смирнов. – Я просто хотел Владимиру предложить, чтобы он в Смоленске орденом не светил. Снял бы его или под куртку спрятал. Не ровен час, нарвешься на кого.
Я помотал головой. Если бы собирался в тыл врага, тогда да. А здесь, на своей земле, снимать орден? Я понимаю, чекисты постоянно на линии огня, так и что же теперь? Нет уж, хрен вам от Советской власти.
– Владимир, я чего тебе сказать-то хотел, – смущенно сказал Артузов. – Добржанский твою голову просит.
Кажется, я удивился еще раз. И гораздо сильнее, чем в первый.
– В каком смысле – мою голову?
– Добржанский поставил условие – он мне сдает все свои связи в Смоленске, помогает арестовывать боевую группу, планирующую убийство Тухачевского, а взамен просит разрешения убить тебя. Я для того у товарища Смирнова охрану и прошу. Добржанский же всех наших, кто в поезде ехал, в лицо знает.
Кажется, Артузов не шутил. Спрашивать же – согласен он на размен или нет, глупо. Если бы не был согласен, то не просил бы у Смирнова телохранителей для меня.
– А ты уверен, что боевая группа в Смоленске? – поинтересовался я. – Если линия фронта отошла ближе к Польше, то Тухачевского надо искать либо в Орше, либо в Минске. Игорь Васильевич, штаб фронта в Минске?
– Штаб в Минске, а сам Тухачевский где-то за городом, на польском фольварке обитает. Охрана у него численностью до роты, – сообщил Смирнов. – Это не тайна, а фольварк тот отыскать несложно.
– Добржанский со своими людьми сейчас выясняет, где группа, – пояснил Артузов. – Он-то себя резидентом считал, но в группе и другие начальники есть. В Смоленске связные остались, явки, склад с оружием. Вот когда Добржанский выяснит, кто и куда ушел, а мы арестуем участников, то после этого он твою голову и возьмет.
– И как он это себе представляет? Ты меня подводишь под его выстрел или как? – недоумевал я.
– Да нет, все проще. Когда Добржанский тебя убьет, то я выпишу ему охранную грамоту, чтобы от ВЧК не было никаких претензий, а предварительно Дзержинскому телеграфирую, его согласие получу.
Глава 10. «Греческий огонь»
Нет, это Артур хорошо придумал – согласиться разменять мою голову взамен целой банды террористов (виноват, группы польских патриотов), жаждущих ухайдакать будущего «красного маршала». Но я и не подумал упрекать Артузова. Вполне возможно, что
Другое дело, что мне самому идея не очень нравилась. Моя голова – единственная и неповторимая, и мне она пока дорога. Тем более, если бы речь шла о ком-то другом, более значимом, то можно бы и подумать. А тут, Тухачевский…
Интересно, а как Добржанский представляет себе «охранную грамоту»? Артузов, это вам не кардинал Ришелье. Помните – «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию, и для блага государства»? В случае моей смерти, всплыви эта «грамотка», Артура первого же за жабры возьмут. Это не его уровень. Мой друг, в лучшем случае «тянет» на графа Рошфора, но уж никак не на всесильного кардинала. Или, это лишь фикция со стороны польского резидента? Предупреждение, так сказать, о намерениях?
Интересно, за что экс-резидент на меня обиделся? За «сыворотку правды»? Или за то унижение, которому я его подверг – типа, ты здесь никто, и звать тебя никем? Или, за все и сразу? Подозреваю, что настоящей причины я все равно не узнаю, потому что уже решил – если увижу Добржанского, то пристрелю его, не заморачиваясь вопросами. Есть, разумеется, вероятность, что он убьет меня первым, но в этом случае, мне уже будет все равно.
Впрочем, все это лирика. Начальник смоленского губчекапообещал приставить ко мне двух охранников, из числа бывших филеров, таинственным образом переживших две революции, и два года гражданской войны. Мол – люди проверенные, умеют «брать след» похлеще легавой, а незаметны, как хамелеоны. Правда, одно дело негласное наблюдение, совсем другое – охрана объекта. Ну, в крайнем-то случае, хотя бы сообщат, что меня убили. Шучу. На самом-то деле, веры в «негласную» охрану, у меня нет. Теперь придется ходить по улицам и опасаться, что подстрелят из-за угла. Впрочем, а когда, за последние два года у меня по-другому было? И в Череповце остерегаться приходилось, и в Архангельске. Вот, разве что, не боялся пули из-за угла в те месяцы, чтоизображал переплетчика в городской библиотеке, так там другие проблемы были. Работа у нас такая, понимаете ли. Врагом больше, врагом меньше.
Но сидеть без дела скучно. Артузов с помощниками бегают по городу, кого-то ищут, заодно контролируют своих поляков, чтобы те не отбились от рук. Не знаю, как они это делают, но главному контрразведчику виднее.
Личный состав у меня потихонечку начинает дуреть. Нет, нужно срочно заняться каким-нибудь делом. И тут, очень кстати, раздался телефонный звонок начальника губчека.
Игорь Васильевич позвонил и сообщил, что его агентура узнала, что на окраине города состоится встреча недобитых контриков с каким-то важным «представителем» кого-то, или чего-то, но в точности, неизвестно и, ему позарез нужны люди. Смоленских чекистов у него кот наплакал, а половина «в разгоне», армейцев привлекать не хочется – начальство у них теперь в Минске, а кто остался, побоятся ответственность на себя брать. И, вообще, красноармейцы, как всегда, вначале станут стрелять, а потом думать.