Польский детектив
Шрифт:
— Чем? — Левандовский притворился непонимающим.
— Такими комбинациями…
— Каждый комбинирует как может, Кожух посоветовал мне…
— Когда?
„Внимание! — подала сигнал система восприятия Левандовского. — Первый контрольный вопрос!“
— Недавно. Но не вчера и не позавчера. Когда он выписался из больницы.
— Как он себя чувствует?
Кто тут кого прощупывает? Кто кого подозревает?
— Да как он может себя чувствовать?
Левандовский вдруг осознал, что его раздражало в Лубии. Неестественные жесты! Он резал закуску левой рукой.
— Ваше здоровье! — Левандовский приподнял рюмку.
Лубий взял свою левой рукой.
— Вы
— Он вам говорил, что я заходил к нему в гостиницу? — снова удивился Лубий. Левандовский промолчал. — Как он добрался до Познани, благополучно? — осведомился Лубий.
— Ага…
— Он побаивался ехать на машине. Очень нервный стал. Все время чего-то боялся.
— Неудивительно. После такой аварии! Психическая травма… — Левандовский ограничился общими фразами. Однако пора было развертывать наступление. — Он сильно переживал смерть Закшевского…
— И об этом он вам тоже говорил? Значит, вы его хороший знакомый. Простите, я не расслышал фамилию…
— Левандовский.
— Впервые слышу.
— Зато мне он рассказывал и о вас, и о Закшевском.
— Что же он про нас рассказывал?
— Многое. Вы ведь очень давно знакомы.
— Да, знакомы, как же, знакомы. — Казалось, Лубий неохотно подтвердил этот факт. — Извините, я отлучусь на минутку. — Лубий поднялся и направился в туалет.
Что это значит? Он в самом деле ничего не знает об убийстве Кожуха? Левандовский ждал. „Минутка“ затягивалась. Лубий не возвращался.
Из гардероба в зал проскользнул один из агентов.
— Взяли его! Он пытался бежать, — доложил он, — через второй выход. Мы хорошо знаем этот ресторан!
Сейчас Левандовский уже не церемонился. Он посадил Лубия прямо против себя. Майор Кедровский пристроился в сторонке.
— В суде вы дали заведомо ложные показания. Вам было известно, что человек, выдававший себя за Кожуха, вовсе не Кожух. Вечером 15 мая вы убили мнимого Кожуха ударом кинжала прямо в сердце.
— Я? Нет…
Грузный мужчина застонал, зашатался, съежился.
— Нет! — отчаянно крикнул Лубий. Лавина надвигалась, грозя ему гибелью. — Я не давал ложных показаний. Просто немножечко приврал. С кем этого не случалось. Мы на суде говорили сущую правду. Соврали только, что знали его до войны…
— Только и всего! Сущие пустяки!
— Да ведь так многие делали! Если кого-нибудь в самом деле хорошо знаешь и полностью ему доверяешь, неужели нельзя сказать, что познакомился с ним чуть раньше? Ведь это пустая формальность. Я никого не обманывал. Для меня он всегда был Анджеем Кожухом. С начала и до конца, когда мы виделись в последний раз. Закшевский тоже не знал его ни под какой другой фамилией. Нам такое и в голову не приходило. Мы встретились с ним у Грыня, летом сорок четвертого.
— У Грыня? В банде УПА? — Левандовский даже вскочил со стула.
Лубию в этом отношении нечего было скрывать. Ему уже не раз приходилось давать показания. Протоколы есть, можно проверить. Однако они находились не там, где их искала милиция. В познанском суде ни Лубий, ни Закшевский ни словом не обмолвились о том, что несколько месяцев были в банде Грыня. Впрочем, их об этом никто и не спрашивал. Речь шла только о том, знали ли они Кожуха еще до войны. Оба подтвердили: да, знали.
— В начале 1946 года, в феврале, к уполномоченному госбезопасности в Пшемысле явились трое мужчин: Антоний Закшевский, Александр Лубий, Анджей Кожух. Они заявили, что выходят из подполья. Банда Грыня была разбита, рассеяна. Эти трое решили не идти на сборный пункт, назначенный главарем. Они повернули в Пшемысль, решив сдать оружие, покончить с прошлым. Оружие у них взяли, всех троих перевезли в Краков, там продержали под арестом несколько месяцев и выпустили. Все трое выбрали местом жительства Познань из тех соображений, что в этом городе, куда не направляли никаких репатриантов, наименее вероятна встреча с кем-нибудь из восточных районов, а уж тем более — из банд. Кожух собирался бежать за границу, на Запад, но остался в Познани. Все они осели, друг с другом встречались редко, начав жизнь заново, каждый на свой лад. Раньше они опасались, как бы их не выследили бывшие дружки из УПА и не расправились с ними. После окончательного разгрома банд стали жить спокойнее. Кожух обратился к ним, когда ему понадобилось по суду установить свою личность. В конце концов, если они познакомились летом 1944 года в Восточных Бескидах, то с таким же успехом могли познакомиться за несколько лет до этого во Львове.
— И что же? Вы не знали его настоящей фамилии? — насмешливо спросил Левандовский, интонацией подчеркивая, что не верит Лубию.
— Не знал. А какая была его настоящая фамилия?
Они оставили его вопрос без ответа.
Как попал в банду Кожух, Лубий не знал. Он упорно повторял: „Не знаю!“ Левандовский на него прикрикнул. Лубий стал божиться. На эту тему они никогда не разговаривали. Прошлое было личным делом каждого и никого не касалось.
— А вы?
— Я политикой не занимался. До войны работал во Львове на фабрике, тогда я был еще мальчишкой. В войну, после 1941,— поспешно уточнил он, — устроился водителем в Украинское бюро взаимопомощи. Мы развозили по деревням товары и оружие.
Когда русские шли на Львов, мой начальник сказал, что надо уходить в горы, а не то нас перережут. Мы взяли машину и поехали подальше в горы. Там собралась уже уйма народу. Поляков, украинцев. И немцев тоже. Закшевский был стопроцентный поляк. А Кожух… — Лубий призадумался. — Он был так себе, ни рыба, ни мясо, не поймешь, что за человек, говорил, что поляк, католик…
— Почему он пошел в банду? Ведь вы полтора, нет, целых два года были вместе. Неужели ни слова он вам не сказал?
— Ничего. На следствии он показал, что был в Армии Крайовой, и командование приказало им скрыться в лесах. Ну а уж в лесу… Кого там только не было?
— Честных людей наверняка не было, — резко возразил Левандовский.
— Честных не было. — Лубий с ним не спорил. — Но я не знал, что он вовсе не Кожух…
Левандовский выдвинул второе обвинение. И снова услышал: нет!
— У него в гостинице, в „Сьвите“, я был 15 мая под вечер, часов в семь. Через два часа вернулся на базу. Можете проверить по нарядам.
— Знаю я ваши наряды, — пренебрежительно фыркнул Левандовский. — Филькина грамота!
— Расспросите людей. В девять я был на базе. В семь — у него.
— Как он был одет?
— При мне переодевался. Снял костюм, надел пижаму. Собирался лечь спать.
— А парик тоже снял?
— Какой парик? — В голосе Лубия звучало неподдельное изумление. — Я представления не имел, что он носит парик.
— Представления не имели? — Поручик протянул Лубию фотографию убитого с голым черепом. — Разве он не так выглядел в лесу, у Грыня? Может, скажете, что у него были тогда волосы?
— Всегда были. И тогда, и после.
— Итак, вы не знали его настоящей фамилии, не знали, что он носит парик, ровно ничего о нем не знали, но в суде свидетельствовали, как по-писаному… Ох, Лубий!