Польский пароль
Шрифт:
Что предприняли десантники?
Братан помог ей надеть лямки рации и приказал уходить сюда. А сам собирался следом — не один, а вместе с Сарбеевым (его надо было нести — с ногой у Ивана сделалось совсем плохо — ее страшно разнесло).
Да, это было вчера вечером. Около восьми часов — как раз начинался дождь. Уже в огороде она услыхала автоматную стрельбу, потом взрывы гранат.
Она ждала всю ночь не сомкнув глаз: или ребят, или эсэсовцев. Вот приготовила две лимонки…
— Сегодня утром по графику вышла на связь. Передала только один сигнал: «Ждите». — Анилья виновато умолкла, взглянула на Полторанина
— Правильно, — кивнул командир. — Пусть знают, что мы действуем. А подробности в очередной сеанс. Что передал центр?
Анилья протянула раскодированную радиограмму, посветила фонариком: «Держите связь танковым десантом резервной волне круглосуточно».
— Живем, братцы! — радостно сказал Полторанин. — Фронт перешел в наступление!
Хотя и темно было в погребе, он сразу же почувствовал, что в радости своей не то чтобы одинок, а несколько неуместен. Примолкла рядом Анилья, а капрал Гжельчик глухо произнес из своего угла:
— Да… Мы-то живем…
Он, конечно, имел в виду погибшего на переправе Янека, Братана и Сарбеева — боевых своих побратимов. Теперь совершенно ясно было, что с высотки они не ушли умышленно, остались там на верную смерть, чтобы дать возможность благополучно уйти Анилье, чтобы надежно обрезать перед эсэсовцами ее следы.
Рация живет ценой жизни Братана и Сарбеева, и забывать об этом они не должны. Ни сегодня, ни завтра.
Именно это хотел сказать капрал Гжельчик…
Полторанин опять ощутил чувство вины перед погибшими товарищами, то самое — горькое и гнетущее, — которое приходило к нему утром на мокрой от дождя лесной поляне. Оно знакомо было еще с июля сорок первого, как и многим другим, выжившим, уцелевшим в боях, — оно приходило всегда после очередной кровопролитной схватки, как ощущение жгучей и печальной вины. Будто они, живые, чего-то не смогли, не сумели сделать ради спасения своих товарищей…
После всего случившегося вывод мог быть только один: ждать. Не предпринимая никаких активных действий. Собственно, именно так было и договорено на встрече Полторанина с командиром польского партизанского отряда.
…Через три дня они наконец получили радиограмму из «Батальона хлопски», о возможности встречи с Н. в условленном квадрате.
В тщательно вычищенном, даже отглаженном (стараниями Анильи) обмундировании Полторанин и Гжельчик уже с рассветом ушли в лес. Все было продумано и предусмотрено, лишний раз проверено: от значков и медалей на мундирах до жезла и подлинных документов парного патруля дорожной фельджандармерии. К сожалению, им недоставало только мотоцикла с коляской, положенного в таком случае.
К развилке дороги, где должна была произойти встреча. они прибыли заблаговременно и в порядке репетиции остановили, проверили несколько машин — только грузовых, где сидели водители-солдаты. Все прошло естественно, «гауптман» Гжельчик уверенно справлялся со своей ролью, поэтому решили не злоупотреблять, не дразнить гусей, и снова укрылись в придорожной дубраве.
Машина с условным знаком — зеленой веткой, будто случайно застрявшей у подфарника на переднем бампере, — появилась неожиданно: они никак не ожидали приезда «гостя» на столь шикарном «опель-адмирале».
Пришлось патрулю спешно бежать на дорогу и выбрасывать жандармский стоп-жезл. Машина сразу резко затормозила.
Открыв переднюю дверцу «опеля», появился приземистый фельдфебель и не особенно учтиво издали спросил (как-никак шофер большого начальника):
— Вас ист лос? [36]
«Обер-ефрейтор» Полторанин, узнав по приметам «партизанского зятя» (студенческий ромбик на правой стороне мундира), кинулся было к машине, чтобы произнести парольную фразу, однако «гауптман» крепко схватил его за локоть, а шоферу раздраженно крикнул:
36
Что случилось? (нем.)
— Комм цу мир! [37] — и, только просмотрев документы подошедшего фельдфебеля, шутливо улыбнулся: — Все в порядке. Однако не займешь ли ты нам двадцать пфеннигов, приятель?
— Охотно, герр гауптман!
— Тогда пойдем проверим твоего шефа.
Больше всего Полторанин боялся, что они с Крюгелем не узнают друг друга. Честно говоря, сам он очень смутно помнил довоенного Ганьку Хрюкина — главного инженера Черемшанской стройки, ведь год назад в Харькове он его фактически не узнал. Да и не до этого там было: избитому, истерзанному пытками Полторанину весь свет казался с овчинку.
37
Подойди ко мне! (нем.)
Из-за плеча «гауптмана», который, стоя у дверцы автомобиля, проверял документы, Полторанин жадно разглядывал оберста, его витые серебряные погоны. Матерый, ничего не скажешь… Литые скулы, шея как у бугая, и загорел, будто с курорта возвращается. А кобура пистолета расстегнута на всякий случай…
Нет, ничего знакомого в лице оберста Полторанин не находил, кроме разве чуть выдвинутой верхней челюсти. У Ганьки Хрюкина, помнится, были крупные лошадиные зубы.
«Гауптман» вернул документы, демонстративно тряхнул висевший на груди шмайсер.
— Герр оберст! С вами желает поговорить вот этот человек. Вы не возражаете?
— Обер-ефрейтор? — Полковник презрительно скривил губы. — Что ему от меня надо?
— О, немногое! Он хочет кое-что уточнить из вашей прошлой и настоящей жизни. Я полагаю, это в ваших же интересах.
— Вот как! — Оберст щелкнул кнопкой, закрыв кобуру пистолета и давая этим понять, что он принимает условия. — Ну что ж, пусть садится в машину и задает свои вопросы. Я думаю, так будет удобнее: не торчать же нам на дороге.
— Вы правы, герр оберст! — согласился «гауптман». — Но в таком случае разрешите сесть в машину и мне? В качестве переводчика.
— О, даже так! На каком же языке говорит ваш спутник?
— На русском.
— На русском?! — Оберст изумленно приподнялся, побледнел. С минуту молчал. — В таком случае я ставлю условие: говорить будем только с ним вдвоем. Русский язык я знаю, а лишних свидетелей не люблю. Переведите ему.
Услышав перевод, Полторанин согласно кивнул: такой вариант предсказывал еще майор Матюхин («Крюгель будет наверняка откровенен только вдвоем, с глазу на глаз»).