Полторы минуты славы
Шрифт:
Все это происходило не без причин. Все имело объяснения. Кто, кого и за что невзлюбил, было ведомо. И вот теперь кто-то, рисующий смертельные треугольники на телах, бродит по городу. Это не маньяк из подполья — маньяки не жгут машин. Тогда быть не может, чтоб никто его не знал, не видел и не имел представления, что он умеет.
Стас недовольно перечитал список самых многознающих скверных ребят — тех, что всегда в курсе, кто кому перешел дорогу. До сих пор все они только пожимали плечами, заслышав про труп в «Ниве». Удивлялись и обещали навести
И тут позвонил Самоваров.
— У меня есть эксклюзивная информация по Карасевичу, — начал он.
Стас отозвался вяло:
— Ну-ну, давай. Откуда дровишки?
— Ответь на наводящий косвенный вопрос, и сам догадаешься. Итак, оно круглое, мягкое, высотой с Монблан, внутри черемуха, сверху сметана.
— Пирог? — догадался Стас. — Мамочка Супрун опять пирог притащила?
— Именно! В благодарность за то, что ты ребенка оставил в покое. Получите, распишитесь!
— Везет тебе...
— Стас, если ты время от времени будешь названивать Тошику и говорить «ку-ку» зверским голосом, то и ты будешь обеспечен пирогами на многие годы. Любящая мать все отдаст ради спокойствия ребенка.
— Я не шантажист, и сейчас мне не до пирогов. По заводу металлоизделий чистый криминал попер — без всякой режиссерской, актерской и прочей психологии. Одни когти да зубы!
— Кстати, о зубах. Пирог стоматологички предназначен именно тебе. Ведь это ты оставил Тошика в покое.
— Сам, Колян, съешь. Мне некогда.
— Нет уж, у меня свой пирог есть, — похвастался Самоваров.
— За какие это заслуги?
— За грядущие. Я получил новое задание.
— Снова меня донимать? — подозрительно хмыкнул Стас.
— Свет клином на тебе сошелся, что ли? Нет, свет клином сошелся на Тошике. Теперь я должен заставить ребенка разлюбить Катерину Сергеевну Галанкину.
Стас даже присвистнул:
— Ничего себе дельце! И ты взялся?
— Как всегда, нет. Но ты видел эту одержимую мать! — вздохнул Самоваров. — Она почему-то решила, что я взялся. И что буду теперь как бы случайно попадаться Тошику на глаза и говорить всякие пакости про режиссершу.
— Дохлый номер! — засмеялся Стас. — Влюбленные юнцы непробиваемы. Им такие тигрицы, как Галанкина, как раз и нравятся. Правда, недолго.
— Мать не желает ждать ни минуты. И я, как мать, должен броситься ей на помощь.
— Знаешь, ты только одним способом можешь заработать свой пирог, — вдруг оживился Стас.
— Как это?
— Если отобьешь у сопляка его режиссершу. Дерзни, Колян!
— А может, лучше тебе самому дерзнуть? Пироги-то тебе нужней, ты на пути к гастриту. А я человек семейный! К тому же сейчас соблазнять Галанкину неэтично — у нее полно проблем. Она ведь почти вдова. Что-нибудь слышно про ее мужа?
— Глухо. Как в воду канул. А ты что, нарыл что-нибудь? К чему про пироги заговорил? Какая еще у тебя эксклюзивная информация?
— А вот какая. От пирогов я, как честный человек, отбрыкивался, и вдруг в непринужденной светской беседе мама Супрун сообщает интересную штуку. Оказывается, днем, накануне своего исчезновения, Карасевич в пух разругался с актером Рябовым. Помнишь, кто это такой?
— Еще бы! Здоровенный качок. Нем как рыба: ничего, мол, не пил, и тем не менее ничего не видел и не слышал. Имеет репутацию тупицы.
— Присмотрись к нему получше, — посоветовал Самоваров. — В тот день он требовал у Карасевича какие-то деньги — то ли прибавку к зарплате, то ли что-то другое. Карасевич сначала отказал, потом согласился. При этом заявил, что никуда Рябова не отпустит и о чем-то (о чем, не знаю!) молчать не станет. Разговор Рябова и Карасевича шел на повышенных тонах.
— И их застукала мамаша Супрун? Ну, эта и сочинит — недорого возьмет. Фантазии у нее хватит на сотню братьев Стругацких, — усомнился Стас.
— Ссору слышала не мамаша, а ее красавица дочь.
— Невеста Рябова?
— По моим наблюдениям, не совсем невеста, — сказал Самоваров. — Мать и дочь меня обе посетили — дочка помогала тащить пироги. Серьезная девица. Сначала ничего говорить не хотела из дружеских чувств к Рябову. Потом мамочка уломала ее признаться. Слышала девчонка немного, но считает, что ссора была.
— Час от часу не легче! — вздохнул Стас. — Не хватало мне только актерских дрязг! Согласен, Рябов внешне напоминает бульдозер. Ему вполне по силам и Карасевича пришибить, и прирезать нашего неопознанного молодца с дивана. Но учти, у него есть алиби! Сначала он отвозил нашего любимого Тошика домой, а потом отправился к себе в институтское общежитие. Там его видели и слышали и сожители, и дежурная.
— Всю ночь они, что ли, за ним наблюдали?
— Можно и так сказать. Правда, комната у Рябова, как у восходящей звезды, отдельная, но никуда он ночью не выходил — к нему приятель из родного Прокопьевска зашел. Приятель был проездом. Утром он отбыл, но всю ночь друзья вдвоем сидели, детство вспоминали, пили чай, выходили в сортир и прочее. Чему есть свидетели. Так что алиби у Рябова, увы!
— Вот незадача, — с сожалением сказал Самоваров. — А я тебе помочь хотел, версию подбросить — ранее судимый актер (он ведь в самом деле судимый? за грабеж ларька, кажется?) в порыве необузданного гнева... Ну да ладно! Дарю последнее, что имею: ты, наверное, знаешь, что в этом дурацком сериале, кроме главных героев, есть второстепенные.
— Снова актерскую психиатрию подсунуть мне хочешь? — возмутился Стас.
— Как раз наоборот! Эти второстепенные все как один настоящие. Ты сам видел: идет скрытая реклама бани, и настоящий директор бани играет директора бани. В этой настоящей бане парится вымышленный персонаж — скажем, француз, который раньше Ленина играл, — и нахваливает местный сервис. И владелица модельного агентства настоящая, как ты знаешь...
— Не напоминай мне о ней! — проскрежетал Стас, вспомнив Надю и Зузю. — Такая стервоза!