Полуденный бес
Шрифт:
– Вы тоже из них?
– Разумеется! Я цивилизованный человек и, смею думать, человек будущего. Мое настоящее время еще не пришло.
– А пока напитываетесь человеческой кровью?
– Породами, я бы сказал.
– Человек везде человек, а нелюдь везде нелюдь.
Гнеушев неприятно засмеялся.
– Ну что ж, пожалуй, я соглашусь, что я нелюдь. Да, я не из людей. Я преодолел в себе человека, слишком человека . Но мне все равно приятно поболтать с вами. Вспомнить прошлое.
– Откуда вы знаете про Красный Конь?
– Мне рассказывал Палисадов.
– Просто предположительно, могла ли Лизавета представлять
– Возможно.
– Могли бы вы ее, например, убить? Из пиитического интереса?
– Говорите прямо.
– Вы ее убили?
– Возможно. Но я не Раскольников, а вы не Порфирий Петрович.
– Ты не артист, Гнеушев. Ты наемный убийца. Фигура в нашей стране редкая, но встречающаяся. И… ты мне надоел. В Малютове я готов был пристрелить тебя, но не сделал это потому, что люди, стоящие за тобой, не должны так просто отделаться. Сейчас ты сдашь мне этих людей с головой…
Гнеушев насмешливо посмотрел на капитана и тоже перешел на «ты»:
– Неужели ты не понял, бедный Соколов, что в этой игре ты даже не пешка? Ты пылинка на шахматной доске. Неужели ты не знаешь, что наемные убийцы не выдают заказчиков, просто потому, что не знают их в лицо? Мне жалко тебя, капитан! Я мог бы придушить тебя, как твою девку, и вывезти твое тело по частям на городские помойки… Но это как-то неэстетично.
Соколов вздохнул:
– Не думал, что придется побывать в шантажистах. В этой папке, на которую ты правильно посматриваешь, есть один любопытнейший документ. Обозначу пунктиром. Летние спортивные лагеря. Один из мальчиков загадочно исчезает. Второй сходит с ума и попадает в лечебницу. Третий повесился, но оставил записку, где писал, что после того, что ты с ним сделал, он больше не хочет жить. Милиция обнаружила записку раньше родителей, но почему-то не дала ей ходу. Четвертый мальчик не закончил школу, ушел из дома и стал зарабатывать в роли весьма специфической забавы для очень богатых иностранцев. Пятый… Мне продолжать?
Гнеушев побледнел:
– Откуда это у тебя?
– Не имеет значения. Но в случае моего исчезновения, а также твоего отказа мне помочь копии этих материалов будут разосланы родителям мальчиков. А заодно в школу, в газеты и, конечно, в прокуратуру. Где-то им обязательно будет дан ход. Ты, Гнеушев, конечно, высокий профессионал, но по уши в дерьме. И когда это дерьмо станет известным, спасать тебя никто из твоей конторы не станет. И почему-то мне кажется, что первой к тебе придет не милиция, а отцы тех мальчиков.
– Сука! – пробормотал учитель. – Недооценил я тебя! Надо было в Малютове тебя замочить. Но имей в виду, с этой минуты ты все равно покойник.
– Все под Богом ходим! Может, и тебе, Борис Вениаминович, жить осталось не больше моего.
– Твоя взяла, Соколов!
– Ты убил Лизу?
– Ты же знаешь.
– Не всё… Скорее всего, тебя послали убить еще и Палисадова, единственного свидетеля той оргии. Бутылку с отравленным вином ты спрятал. Но я ее нашел.
– Где, интересно?
– Не надо было грибочки по кустам собирать.
– Понятно… Почему же Палисадов еще жив?
– Что-то тебя остановило. Но прежде позволь, Борис Вениаминович, проверить одно мое предположение. Ужасно мне это интересно… Почему ты опоздал на вокзал тем утром?
– Просто опоздал.
– Не верю. Не тот ты человек, чтобы опаздывать. Лизавета была убита около шести часов утра. Московский поезд приходит в Малютов в семь тридцать и стоит десять минут. У тебя было достаточно времени,
– Допустим.
– Но зачем?
– Продолжай, капитан! – развеселился Гнеушев. – Ты мне снова интересен.
– Благодарствуйте! Когда я выяснил, каким образом убили Елизавету, то сразу понял, что убийца не местный, а гастролер. Но я задал себе вопрос: зачем гастролеру намеренно указывать на то, что он гастролер? Логичнее было имитировать местное убийство. Пырнуть ножом, просто задушить руками? А тут откровенная демонстрация: никаких признаков ограбления, изнасилования. Может быть, маньяк? Маньяк, который убивает жертв таким необычным способом и получает от этого удовольствие? Но каким образом горничная оказалась наедине с приезжим маньяком в такой ранний час в таком безлюдном месте? Ее или привели туда, или вызвали письмом, запиской. Значит, убийца был с ней знаком, либо он был знакомым ее знакомого. Я хорошо знал Лизу. Она была девушка осторожная.
– О’кей! – засмеялся Гнеушев. – То-то ты изумился, когда я пришел на вокзал прямо к тебе в руки.
– Нет, я был уверен, что ты придешь. Ты с самого начала вел себя так нагло, что можно было не сомневаться, что ты не побежишь из города лесом, не будешь добираться в Москву на попутных машинах, а явишься прямо на вокзал.
– Зачем, вот вопрос?
– Ответ один. Тебе необходимо было, чтобы я понял, что убийца – это ты. Ты испугался, Гнеушев. Это с виду ты такой наглый и самоуверенный, а внутри дрожал от страха, что твои заказчики наняли еще одного человека и он выбросит тебя из поезда с ножом между ребрами. И кто знает, не организуй ты эту встречу со мной, мы не пили бы с тобой этот замечательный бразильский кофе. А вот уничтожать тебя после встречи со мной было уже проблематично. Слишком ты засветился.
– Слушай меня внимательно, капитан, – сказал Гнеушев. – С этой минуты кончаются наши игры. Сейчас я впутаю тебя в одно очень скверное дело. Прости, но ты сам этого хотел. Но сначала дай мне честное слово, что все копии из этой папки ты уничтожишь…
– Я-то слово дам, – вздохнул Соколов. – Но ты же знаешь, где находится оригинал?
– В этой организации он будет лежать без движения.
– Верно…
– Ну и всё! Я, Соколов, ни в Бога, ни в черта не верю. Мне бы при жизни срама не иметь. Не хочу, чтобы людишки над позором моим смеялись.
– Тут я тебе не жалельщик, – сказал Максим Максимович. – По мне, ты и так, а смердишь. Но слово – даю!
– Слушай тогда, бедный Соколов! Во-первых, я не убивал твоей Лизы…
Молочные отцы
Изольдочка Спицына, двадцатидвухлетняя помощница секретаря райкома комсомола Владлена Леопольдовича Оборотова, тихо, как мышка, поскреблась о покрытую звукопоглощающим дерматином дверь начальственного кабинета. И, не дожидаясь ответа, неслышно вошла. Эта ее привычка бесшумно и без приглашения входить в кабинет раздражала Оборотова ужасно. Но у него были веские основания не выгонять бестолковую секретаршу. И только иногда, дабы разрядить нервы, он орал на нее от души. Войдя в кабинет, Изольдочка изогнулась в той своей характерной изломанной позе, которую Владлен Леопольдович не без удовольствия называл б…ской стойкой .