Полуденный бес

Басинский Павел Валерьевич

Соколов чувствовал себя уязвленным.

– Ты, майор, говори, но не заговаривайся, – переходя на «ты», сказал он. – В нашем ведомстве всякое разное бывает. Убийства, изнасилования… Но чтобы живого ребенка записать как мертвого и сообщить об этом его матери! – такого я не припоминаю.

Недошивин молчал.

– Где он? – спросил Соколов.

– Сначала вы должны дать честное слово, что не будете мстить Оборотову.

– Прикрываете дружка?

– Владлен мне не друг, – отрезал Недошивин, – но за ним стоит его тесть, мой непосредственный начальник. Зятя он терпеть не может, но очень любит свою единственную

дочь. Он сделает все, чтобы зять взлетел как можно выше.

– А Барский? А Палисадов?

– С Палисадовым разбирайтесь сами, это ваш ученик. Барский? Дался вам этот доцентишка, самовлюбленный трус! У него и так поджилки трясутся. Он боится не того, что за решетку посадят. О, русский интеллигент обожает пострадать! Он боится, что он, мозг нации, будет опозорен. Правильно Ленин о них писал: не мозг нации, а г…!

– Разве Ленин такое писал?

– Максиму Горькому. Барский уже наказан и будет казнить себя всю оставшуюся жизнь. Зачем он вам? Не мелочитесь, капитан! Подумайте! Я передаю вам ребенка, сына Елизаветы. Между прочим, он совершенно здоров, хотя это поразительно, учитывая обстоятельства его… гм-м… зачатия. Кстати, что вы собирались сделать с Гнеушевым?

– Еще не решил.

– Если вы собирались его кончить, то это пустые мечты. Он – прирожденный убийца. Он силен и невероятно коварен. Это высочайший профессионал! Но Гнеушев, как и Барский, ужасно щепетилен в вопросах морали. Дворянин…

– Не любите вы дворян и интеллигентов, – заметил Соколов.

– А вы?

– По мне, был бы человек хороший…

– Вернемся к сути, – продолжал Недошивин. – Вы согласны на мои условия?

– А если с усыновлением возникнут трудности?

– Об усыновлении не может быть и речи, – сказал Недошивин. – Не знаю почему, но Рябов категорически против усыновления мальчика.

– А твой генерал знает, что мать Елизаветы после смерти дочери сошла с ума?

– Мы определили Ваню в приличный детский дом.

– Ваню?

– Вам не нравится это имя?

– Да нет, ничего… Кто отец ребенка?

– В принципе это можно выяснить с помощью анализа крови. Но не нужно.

– Последний вопрос… Я тоже мужчина и в конце концов могу кое-что понять. Ну напились, не выдержали кобели! Но зачем было убивать?!

– Этого я не знаю, – устало отвечал Недошивин, – но подозреваю, что это заказ моего начальника, тестя Оборотова. Видите ли, он патологически любит свою дочь. Когда ваша Лиза поняла, что беременна, она решила во что бы то ни стало выяснить, кто отец ребенка, чтобы потом устроить его в Москве. Наш человек проводил с ней разъяснительную беседу, но она, как это бывает с беременными, слушала его невнимательно. Тогда после родов ей сказали, что ребенок родился мертвым, и в полусознательном состоянии заставили подписать бумагу об отказе от него, которую она даже не прочитала. Потом неизвестный человек прислал ей письмо, что ребенок жив. Дело окончательно запуталось. Лиза решила отправиться в Москву искать правду, как это делаете вы сейчас… Мне продолжать или вы все поняли?

– Это твой начальник распорядился свалить дело на Воробьева?

– А что оставалось делать? Если бы наверх дошел слух, что генерал Рябов устраняет провинциальных любовниц своего зятя…

– Поперли бы со службы?

– С нашей работы не выгоняют. Только

на тот свет.

– То есть?

– После такого позора Анастас Григорьевич как офицер вынужден был бы застрелиться.

– Ах, бедный! Зачем вы мне слили информацию о Гнеушеве?

– Рябов хотел вас проверить…

– Проверил? Тогда веди меня к нему!

Товарищи офицеры

– Входи, капитан Соколов! Что стоишь у дверей, как не родной?

– Так мы вроде не родственники, товарищ генерал.

Внимание Соколова привлекла генеральская лысина. Она сияла, как хорошо начищенный хромовый сапог, но в отличие от сапога была ослепительно-белой. Пробивавшийся между тяжелыми портьерами луч солнца отражался от этой лысины, как от зеркала, поэтому, когда Рябов поворачивал голову, по стенам кабинета весело скакал солнечный зайчик.

– Ну-ну! И пошутковать с тобой нельзя! Мы с тобой закаленные боевые офицеры, Соколов! И не такие шутки на фронте слыхали!

– В моем роду войск генералы с капитанами не шутковали, – с опаской возразил Максим Максимыч. – Нельзя ли сразу к делу?

– Куда спешишь? – нахмурился генерал Рябов. – Садись, в ногах правды нет.

Лицо генерала наливалось грозой. Лысина его потускнела, и солнечный зайчик исчез со стены. «Что он себе позволяет, этот капитан!» – возмущенно думал генерал. Но в то же время Соколов нравился ему, вызывая в памяти неотчетливые и теплые воспоминания.

Кнопкой звонка он вызвал помощника.

– Pierre! – почему-то по-французски обратился он к нему. Помощник стоял прямо, как натянутая струна. – Pierre , будь добреньким, сооруди нам покушать!

Холеный майор, с глубоко заплывшими, но очень умными и внимательными глазками, вопросительно поднял бровь. На их тайном языке это означало: на каком уровне будет завтрак?

– Капитан торопится, – прищурившись, сказал генерал.

Майор понял, что прием будет на самом низком уровне. Это свежесваренный кофе, разогретые круассаны и коровье масло с подведомственной фермы. Помощник по-военному развернулся…

– Вот еще что, Петруша, – бросил ему в спину Рябов, – насчет коньячку побеспокойся.

О! Это уже другой уровень. Кофе, круассаны, осетровый балычок и мясное ассорти с Микояновского комбината, а также нарезанный лимон и кое-что еще, о чем девочки в буфете знают. Майор вышел в приемную, позвонил в буфет и отдал распоряжение.

Молодая официантка в белом переднике и кружевном кокошнике на перманентной прическе внесла поднос и изящно сервировала круглый столик.

– Закусим, капитан! – с отеческой интонацией сказал Рябов. – Продукт у нас натуральный: мясо, маслице, балычок, хлебушек, этим утром испеченный…

– Спасибо за угощение! – сглотнув слюну, отвечал Соколов. – Но правда спешу я. Мне, собственно, не в Малютов нужно, а в детский дом имени Александра Матросова. Это на полпути из Москвы в Город.

– Тебя доставят на моей машине.

– Спасибо! Ну тогда можно и закусить?

– За мальчишкой, значит, торопишься… – задумчиво говорил Рябов, толстым слоем намазывая мягкое масло на круассан. – Слушай, Соколов! Зачем он тебе сдался?

Соколов поперхнулся куском осетрины.

– А вам зачем? – вопросом на вопрос ответил он.