Полуденный бес
Шрифт:
Перспективным…
Да веровал бы Соколов в Господа, поднял бы к небу очи и закричал:
– Благодарю Тебя, Господи, за щедрость Твою! Благодарю за место это на земле, краше которого в мире не было и нет!
Красный Конь! Чудо-то какое…
По вечерам туманы, ножом режь и вместо киселя ешь. Посадки березовые, рукотворные, на пятнадцать, на двадцать километров, кругами вдоль полей, чтобы овраги на них не посягали, чтобы снег всю зиму до весны пуховым покрывалом лежал. А грибов в этих посадках – и белые, и подберезовики, и сыроежки разноцветные, веселые, крепкие, хрустящие, как яблоки. А уж самих яблок в школьном саду рождалось иной год
А картошечка какая урождалась на жирных коньковских огородах! Свекла, морква, капуста! Если приехал на рынок коньковец со своей овощью, рядом не стой, не торгуй, зря весь день простоишь. Плюнет коньковский на рыночные законы, махнет рукой и продает свой товар, как сам знает, как его крестьянская совесть подсказывает, не жадничая.
А девки? Ох-хо-хо! Уж и мужики пить много стали, и бабы распустились, аборт за абортом делая, но если родилась девочка, не сомневайся, красавицей вырастет такой… такой… ах ты, бес тебя в ребро! Видно, и тут коньковская земля способствовала. Всё, что рождалось на ней и само к родам готовилось, было и ярче, и крупнее, чем в Красавке, не говоря уж о придорожном селе. Словно бросал Господь Бог горсть земли самой наилучшей, самой жирной, самой черноземной – на Краснодар, на Украину, а рука-то Его возьми и дрогни. И просыпалась часть той наилучшей землицы на Красный Конь. Надо бы подобрать, да лень. Махнул Господь рукой:
– А-а! пускай остается!
Соколов вздохнул.
Зачем он пришел сюда не в срок, не на Покров, как обычно? Последнее время что-то неможилось ему. Сердце тянуло, грудь покалывало, голова болела, и в сон клонило все чаще. Но дело было не в этом. Приезд мальчишки выбил его из колеи. Глаза-то Лизины… Таких глаз нигде в мире больше нет. Были они только у немки той, о которой Василий рассказал, да у Лизы, да теперь у этого Джона. Тьфу ты! Какой он Джон? Ванька он, Ванька Половинкин! Сколько лет прошло… Но и сейчас помнит Соколов нежданный приезд Платона Недошивина.
Мальчик находился в детском доме имени Александра Матросова, но на выходные дни Соколовы забирали его к себе. Прасковья души в нем не чаяла, расцвела, даже помолодела. Как молодая мать стала. Не оттого ли и любовь между супругами с новой силой вспыхнула, какой они прежде и не знали никогда. Не любовь, а прямо страсть! Правда, Ваня был мальчик сложный, упрямый, застенчивый, ни с кем из мальчишек во дворе не сошелся, всех держал на расстоянии и чуть что – драться! Но самое неприятное – случались с ним нервные обмороки, когда закатывались глаза и падал он без чувств с мертвым лицом. Обращались к врачам. Но врачи только плечами пожимали. Кто его знает, какая у этого мальчика наследственность…
В один из таких воскресных дней в их квартире в недавно отстроенном малютовском микрорайоне появился Недошивин.
– Мальчика нужно спрятать, – чуть не с порога заявил он. – Рябов снова что-то затевает. Ему грозит смертельная опасность…
И повернул разговор так, что, мол, он прямо сейчас забирает ребенка с собой и прячет его в надежном месте. С детдомом уладит все сам.
– Где? – спросил Соколов.
– За границей. Я недавно был там, и поверьте, Максим Максимыч, детям вроде него там живется намного лучше.
– Не суетись, – возразил Соколов. Он выставил Прасковью на кухню, выглянул в окно на двор, где играл с соседскими
Глаза Недошивина сделались ледяными.
– Браво, капитан, – восхищенно сказал он.
– Не актерствуй, – брезгливо бросил Соколов. – Гнеушев из тебя, прямо скажем, хреновый получается. – Я тебя, Платон, тогда кончить хотел, – продолжал капитан, глядя Недошивину прямо в глаза. – Думал, вызову на то же место, где мы с тобой разговаривали, и – сразу пулю тебе в лоб, с удовольствием!
– За чем же дело стало?
– Прасковью пожалел. Больно много, подумал я, в этой истории баб пострадало.
– Напрасно, – сказал Недошивин. – Сделайте это теперь, так и мне будет лучше.
– Пошел ты! – брезгливо сказал капитан. – Не в театре. Говори, как у тебя с Лизой было?
– Но вы же сами все знаете…
– Не все. Не знаю, например, как ты с Лизой познакомился.
– Тогда вы ничего не знаете. Интересно, как вы догадались, что это мой ребенок?
– Нянечка в детском доме сказала, что Ваня родился в октябре семимесячным. А изнасиловали Лизу под Новый год. Мне недолго пришлось загибать пальцы. Кроме того, Палисадов намекнул мне, что в это дело замешаны более серьезные люди, чем он, Барский и Оборотов. Разумеется, я не сразу подумал на тебя. Но когда парнишка стал подрастать…
Соколов еще раз выглянул в окно, чтобы убедиться, что мальчик все еще там.
– Рассказывай, Платон.
– Меня готовили к работе за границей. Одним из условий было умение работать в образе . Не знаю, зачем это понадобилось Рябову, ведь меня посылали под видом обычного дипломатического работника, которые гримом, как правило, не пользуются. Но не в моих правилах обсуждать приказы начальства. Одним словом, мне придумали образ . Но в этот образ нужно было вжиться, как говорят актеры. Просто гулять по Москве бессмысленно, нужно привыкнуть общаться с разными людьми, чтобы тебе полностью верили. Как раз случилась эта грязная история, и я поехал в Малютов уговаривать Лизу не делать лишних глупостей. Заодно решил проверить образ .
– Проверил?
– Лиза раскусила меня с первого взгляда. Я думаю, что она была бы очень хорошей актрисой, такой, знаете, русской, натуральной… У Лизы было исключительное чутье на фальшь. Но когда я снова соврал ей, представившись актером одного из московских театров, приятелем Барского, она легко в это поверила. Я думаю, она хотела в это верить. У нее была слабость на актеров.
– Да уж, Платон, – вздохнул Соколов, – угодил ты в десятку, сам того не понимая. Целый чемодан у нее был с портретами этих артистов.
– Этого я не знал…
– Дальше?
– Потом мы стали встречаться в Москве. Я водил ее в театры, кроме, разумеется, того, где я якобы работал. В начале марта она призналась мне, что беременна. Странно, но я ни на минуту не усомнился в том, что это будет мой ребенок. Наверное, я так же хотел верить в это, как Лиза в то, что я артист. Хотя едва она увидела мою казенную квартиру, заодно предназначенную для вербовок агентов… Я думаю, она просто полюбила меня, не как артиста, а просто… Как и я ее. Было в нас что-то общее. Знаете, Лиза при всем ее деревенском происхождении была какая-то… нездешняя. Как и я… при всем моем патриотизме.