Полукровка. Эхо проклятия
Шрифт:
Третья пометка про неразборчивость относилась к довольно большому фрагменту текста. Самсут заглянула в тетрадку — действительно, весь следующий лист оказался чем-то залит, и буквы расплылись в одно фиолетовое пятно. Читались лишь две строчки внизу первой страницы.
…и не вернулся. Мама не пережила горя. Тетя и дядя, о которых знала лишь по рассказам, жили далеко, в Константинополе. Так, семи лет от роду, я оказалась в доме Гурген-паши и его уважаемой супруги, мадам Ана…
Следующий переведенный фрагмент начинался с середины фразы:
…уже не оставалось — наши дружины изгнали турок и сожгли турецкую часть Вана дотла. Все ходили радостными, воодушевленными, только и разговоров было, что о единой Великой Армении под покровительством Белого Царя. Русских воинов ждали, как спасителей и избавителей, как Ангелов Небесных. И вот 6 мая 1915 года они пришли с севера. Это были казаки.
В шестом часу в мою комнатку
Неразборчиво…
Я и еще пятнадцать девушек должны были танцевать перед русскими офицерами на ужине в доме Арама-паши, нашего городского головы. Мы очень волновались, и я помню, как…
Тут было выпущено несколько предложений; Самсут нетерпеливо сверилась с оригиналом: действительно, карандашная запись совсем выцвела и почти слилась с бумагой.
…только на его лицо — гладкое, голубоглазое, с пышными усами цвета пшеницы. Это был хорунжий 1-го Кавказского полка Петр Лопатин, твой отец, Алеша, и отчим нашей Маро. И лишь несколько мгновений спустя я нашла в себе силы отвести взгляд. При первой же возможности я убежала домой.
Спустя два дня Петр сам подошел к нам после благодарственного молебна и почтительно поклонился Гургену-паше, поцеловал руку мадам Анаит и — о чудо! — мне. Представился он на недурном французском, мы же, произнеся в ответ те немногие русские слова, что могли в тот момент вспомнить, и тоже перешли на французский. Дядя Гурген пригласил обаятельного офицера на ужин в наш дом — и сердце мое пропало, без остатка утонув в его голубых глазах. Разумеется, я не могла признаться ему в моих чувствах, этого не позволяли ни обычаи, ни воспитание, но главное — я как могла боролась с этой нежданной любовью, казавшейся мне нечистой. Ведь в эти самые дни где-то в ледяных горах бок о бок со своим легендарным командиром Азамаспом сражается с нелюдями-курдами мой суженый, сын моего благодетеля Гургена-паши, бесстрашный Геворк по прозванию Эллеон.
Через три дня Кавказский полк ушел дальше, на юг. А еще через неделю в Ван вернулась дружина Азамаспа и с нею — мой Геворк-Эллеон. Наша встреча не была встречей влюбленных после долгой разлуки, Геворк был холоден и немногословен — должно быть, доброхоты успели нашептать ему о том, как его невеста заглядывалась на русского офицера.
Однако ночью он пришел в мою комнату и потребовал любви по праву будущего супруга. Идет война, говорил он, а в войну правила и обычаи меняются сами собой — завтра его дружина вновь уходит в бой, и если его убьют в том бою, то должен остаться ребенок, продолжатель рода Казарянов. А если не убьют — он вернется с победой, и тогда мы сыграем свадьбу, какой еще не видывал наш прекрасный город. После этих слов он навалился на меня, и я закричала. На мой крик прибежала мадам Анаит. Окинув хмурым взглядом нашу недвусмысленную сцену, она строго приказала мне прекратить шум и удалилась. Определенно, между сыном и матерью все было решено. Что же до меня — мои мнения и мои чувства никого здесь не интересовали. Умирая от боли и стыда, я уступила. Жених мой терзал меня, как лев терзает добычу, и я молила о смерти, как об избавлении.
В эту страшную ночь, Алоша, была зачата твоя сестра Маро…
Самсут закрыла глаза. Из темноты под веками отчетливо проступила старая фотография из бабушкиного альбома. Хрупкая женщина в простеньком платье, а по бокам — ее дети. Кудрявая черноволосая девочка серьезно, сосредоточенно смотрит в объектив такими же, как у матери, огромными темными глазами, а светловолосый мальчишка в матросском костюмчике состроил озорную рожицу.
Мысли Самсут тут же перескочили на собственного сына. Такой трудный возраст начинается, а ведь в нем, как в коктейле, смешаны три крови, и каждая тянет в свою сторону. И больше всего беспокоило Самсут то, что мальчишка хитрит: с русскими здесь, в Питере, он русский, с украинцами в Ставище — украинец, а с несколькими армянскими мальчиками в классе и на у-шу выдает себя за чистокровного армянина. Самсут пугала эта приспособляемость сына, но сейчас она неожиданно подумала: «А что если он прав? Он — современный, настоящий гражданин мира, а я — просто запутавшаяся в себе да еще и отставшая от жизни неудачница. Ведь я тоже порой виню в одном своем просчете — русское безделье, а в другом — армянскую покорность судьбе…»
Самсут потянула руку к чашке с давно остывшим кофе, и ее взгляд упал на часы. «Мать моя женщина!» — вырвалось у нее невольное, так как по всем подсчетам она должна была отправиться в аэропорт десять минут назад. «Не хватало еще опоздать на самолет!» — отругала она себя и, собирая одной рукой разложенные «в творческом беспорядке» листки, второй принялась призывно махать официанту, требуя счет…
Конечно же, она успела! Еще бы — ведь давешний услужливый администратор любезно заказал для нее такси. «Интересно, подобный сервис распространяется на всех посетителей этого заведения? Или исключительно только на таких вот армянских красавиц, а?»
Глава десятая
Новая Афродита
Пафос, Кипр, 12 июня
Из аэропорта Ларнаки в Пафос Самсут добиралась на рейсовом микроавтобусе. Побывав в Швеции, сейчас она казалась себе уже бывалой туристкой, а потому считала, что ее уже ничем не удивишь: ну море, ну люди, ну достопримечательности… Но уже в самом аэропорту в глазах у нее зарябило от множества совершенно непривычного вида людей и экзотического окружения. Это был какой-то калейдоскоп. Особенно сильным было это ощущение, когда Самсут смотрела на мелькающие в окно автобуса «заморские» пейзажи. Казалось, что, как в детстве, вдруг взяла и попала прямо в фильм. И только через несколько минут Самсут поняла, за счет чего это достигается. Здесь все было открыто. Двери и окна стояли распахнутыми настежь, и было видно, как живут люди, смотрят телевизор, завтракают, читают. Машины тоже никто не закрывал. Минут через пятнадцать они въехали в город, и ощущение калейдоскопа сменилось у Самсут впечатлением голливудской деревни, выстроенной специально для съемок какого-нибудь экзотического киношоу…
Но вот, проехав высокую деловую часть города, автобус остановился в нижней — Като, и они оказались перед сверкающим отелем. Пальмы росли как причудливые цветы или свечи, вода синела, словно подкрашенная чернилами, стены сверкали белизной. Словом, это никак не могло быть реальностью. Уютный ресепшен, улыбающиеся приветливые люди вокруг, наконец, небольшой, но удивительно стильный отдельный номер с роскошной кроватью, халатами, тапочками, джакузи и балконом.
Самсут, раскинув руки, упала на спину прямо поверх пушистого пледа-покрывала. Все тревоги, сомнения и переживания минувших дней как рукой сняло. Она осталась просто человеком, просто женщиной, перед которой вдруг открылась нега безделья и собственной красоты. Она лениво подошла к зеркалу, боясь обмануться, но все оказалось правдой: по ее лицу, даже по всему ее телу разливалась манящая прелесть зрелой женщины, не потерявшей, однако, романтики и свежести восприятия. Самсут успокоенно упала обратно в пушистый плед. «Должно быть, я все-таки сплю, — мечтательно подумала она, глядя на играющие на потолке блики световых волн, — и мне снится сон. Пусть он совсем иной, не тот, который снился мне так часто, но он реальней и живее. Но неужели это происходит все-таки со мной?»
Нет, все в этом мире происходит благодаря тончайшим связям событий, которые, казалось бы, не имеют друг с другом ничего общего. Они, выстраиваясь в причудливую цепочку, колыхаясь как водоросли под водой, рождают такие невероятные последствия, о каких трудно даже порой и помыслить. И счастливая Самсут пожелала удачи и счастья всем встретившимся ей до сих пор на пути и приведшим в это райское место людям — и Хоровацу, и Карине, и Льву, и отцу…
Сколько времени пролежала она в грезах, Самсут не смогла бы определить — но ей чудилось, что она может пролежать так еще неизвестно сколько, и уже это одно будет счастьем. А ведь впереди были еще море, гроты, монастыри…
Но вот в дверь постучали, и этот реальный звук вмиг вернул Самсут на землю, она испуганно вздрогнула и осторожно откликнулась на всякий случай по-английски:
— Come in, please.
Дверь приоткрылась, и к ней в комнату заглянула одна из тех, что ехали вместе с Самсут из аэропорта.
— Мы сейчас отправляемся на экскурсию по городу. Не желаете? — по-русски спросила улыбающаяся толстушка, и по ее выговору стало ясно, что она даже не петербурженка.
— Спасибо, — растерянно пробормотала Самсут, которая еще со школьных лет очень не любила все эти групповые гуляния по достопримечательностям, приемлемые только для полных профанов. Но тут к ней протянули свои цепкие лапки воспоминания советских времен о представителях славного племени комитета безопасности, сопровождавших любую группу за границей, в результате чего всякое нестандартное поведение, всякая попытка оторваться от коллектива потом, по возвращении на родину, выходили обычно боком. Впрочем, это все-таки было давно. Гораздо хуже, что ей тут же вспомнились слова того самого приятеля, что говорил про швинглиш. Как-то при перелете из Швеции таможенники перерыли ему весь чемодан, и на его возмущение, что сейчас не застойные годы и никакого Советского Союза уже нет, подошедший к нему человек в плаще бесстрастным голосом сказал: «Зря шумите, юноша, все есть» Правда, приятель не испугался, наоборот, после этого он стал класть в чемодан поверх всех вещей грязные носки и трусы, причем как можно в большем количестве. Тут же всплыл и рассказ отца… Однако сейчас Самсут все-таки заколебалась. Но идти не хотелось смертельно, тем более — неизвестно с кем.
— Знаете, сегодня я хотела бы просто отдохнуть… — с легкой смущенной улыбкой выдавила она.
— Ничего, ничего, — сразу же тоже смутилась толстушка. — Я только поинтересовалась, может быть, вы хотите…
— Спасибо за заботу, — облегченно улыбнулась Самсут.
— Вы можете в любое время…
— Разумеется…
— Хорошего вам отдыха.
— И вам тоже.
Толстушка ушла, но грезы исчезли. Впрочем, волшебное ощущение свободы и полного права распоряжаться собой пьянили не менее сладко, и Самсут решила пойти погулять по городу одна.