Полукровка. Эхо проклятия
Шрифт:
— Эх, бала, эта история не про любовь… Это история про предательство… Ладно, слушай, знаю, что не отстанешь…
И дед Тигран начал свой рассказ:
— В чудесном городе Ван, похожем на райский сад, жили два друга-товарища Дживан и Геворк. И было у Дживана три брата и три сестры, а у Геворка не было никого, но жила в их доме девочка-сирота, которую, по доброте своей, приютили родители Геворка. Росла она тихой, скромной и благонравной, никто и подумать не мог, что в этой юной груди бьется черное, змеиное сердце… Шло время, Геворк и Дживан выросли сильными и храбрыми воинами, а девочка превратилась в красивую
— Неужели русские и были наши враги? — прервал Сережа рассказ деда.
— Нет, враги были турки и курды, а русские были друзья, они пришли защищать нас. Но один молодой русский офицер стал заглядываться на невесту Геворка, а она — на него…
— Ага, понимаю, — закивал начитанный Сережа. — Это называется измена.
Дед только хмыкнул и продолжил рассказ:
— …Через несколько дней русские ушли гнать врага дальше, а дружина, в которой воевал Дживан, вернулась в город. А вскоре пришли вести о том, что враги обошли русское войско и скоро нападут на наш город. Тогда собрались самые мудрые люди города и решили, что мужчины останутся обороняться, а женщины, старики и дети покинут город и пойдут на север, в Россию…
Здесь усталость дня нынешнего, в первую очередь психологическая, все ж таки решила заявить о себе и, не спрашивая на то габузовского дозволения, легким пинком толкнула его в объятия Морфея. Вернее, в тепло рук какой-нибудь Морфины или Марфуши. Ибо Габузов был человеком старой формации, и ко всем этим содомитским штучкам относился с плохо скрываемой брезгливостью…
Ларнака, Кипр, 15 июня, ночь
…Вокруг царил колючий, коварный хаос, ее окружала хитрая чаща горных склонов, и с каждой секундой она делалась все выше и гуще. Деревья разрастались, ветки хлестали ее по лицу, ползучие растения обвивали ноги, и вдруг где-то наверху вспыхнул огонь, пробивая сияющую брешь в кромешной тьме. На Самсут торжественно падали длинные тени, а огонь все разгорался, обозначая черный гребень горы в нежно-розовом зареве. Огонь шел вниз, пламенные шеренги неумолимо двигались вперед, все вокруг трещало и гудело, но Самсут почему-то не было страшно. Наоборот, удивительное чувство общности и слиянности охватывало ее все сильнее, и скоро она сама превратилась в один из жарких языков пламени, дрожащим раскаленным воздухом поднимавшийся туда, к высокой горе…
Разбудил Самсут непривычный оклик, на который она долго никак не могла отреагировать: «Миссис Гхоловина, миссис Гхоловина!» Наконец она потянулась, чувствуя, что после этого странного сна во всем ее теле преобладает не усталость, а бодрость.
— Вас ждет следователь, пройдемте.
Самсут скосила взгляд на часы — начало четвертого. «Ночные допросы запрещены законом», — вспомнилась ей вдруг фраза из какого-то старого советского детектива. А впрочем, сейчас ей было все равно…
И вот Самсут снова оказалась перед желтой белкой-летягой, парящей над скрещенными зелеными веточками. Но теперь вместо полицейского за столом сидела невысокая молодая девушка в изящной серой форменной курточке.
— Здравствуйте, я следователь Овсанна Симеоне,
— Самсут Матосовна Головина.
— Может быть, Головин? — неожиданно посмотрев прямо в глаза Самсут, спросила следователь.
— Нет, Головина. У меня только имя и отчество армянские, а фамилия русская, — вдруг сообразила Самсут и снова, уже как в зеркало, посмотрела на жгучее лицо девушки. — У меня бабушка была чистая армянка, Маро Тер-Петросян, — сама еще не совсем понимая, зачем это говорит, добавила она.
Однако, вопреки ее ожиданиям, тон следователя сделался гораздо суше, и Самсут стало даже обидно за так не к месту потревоженную память ее любимой бабушки.
Выполнив формальную часть допроса, девушка почему-то отложила ручку и откинулась на стуле с таким видом, будто ждала, что теперь Самсут сама начнет рассказывать о случившемся.
«Но что я расскажу ей, кроме того, что написано? Как, вообще, можно объяснить этой элегантной западной девушке то, что она, тридцатидвухлетняя женщина, школьный учитель, мать двенадцатилетнего сына, словно последняя дура, купилась на анонимное письмо, на бесплатную путевку, поверив в какой-то глупый детский розыгрыш. Причем еще подвела под него какую-то сомнительную базу из идейных соображений об армянских корнях… И, уж если быть честной до конца, увлекшись красивым кобелем-мошенником… А потом отказалась платить по счету».
Самсут сидела молча, чувствуя, как вся она с ног до головы заливается краской, что ей стыдно как человеку, как женщине, как русской, как армянке… И она не находила в себе сил поднять голову и посмотреть в ясные, наверное никогда не ведающие сомнений, глаза этой прекрасной служанки Фемиды. Внезапно Самсут закрыла лицо руками. Нет, никогда ни с кем из ее знакомых не могло бы приключиться подобной истории! Или, по крайней мере, они вышли бы из нее с достоинством. Они бы… И Самсут стало настолько жаль себя, жаль свою загубленную глупостью жизнь, настолько обидно за всю эту свою глупую наивность, что она упала на стол и откровенно разрыдалась.
Уткнувши зареванное лицо в руки, она не могла видеть, как на загорелом лице девушки мелькнуло мимолетное сострадание.
— Успокойтесь, успокойтесь, прошу вас, — и в следующее мгновение у губ Самсут зашипела веселыми пузырьками минералка в высоком стакане. — Успокойтесь, Самсут Матосовна. Выпейте воды и расскажите мне все чистосердечно. Чистосердечное признание смягчает вину не только в России…
Самсут судорожно дернулась, расплескав воду. Не могла же она ослышаться!
— Да-да, вы не ослышались, и презумпция невиновности тоже действует по всему миру, — на хорошем русском языке повторила следователь.
Самсут уже спокойней сделала несколько глотков, перестав стучать зубами о край стакана, и тыльной стороной ладони вытерла слезы.
— Но как я расскажу вам все? Да вы мне просто не поверите. Меня сейчас вообще никто не поймет!
— Ну что вы, отчаяние — плохой помощник в любом деле Просто расскажите мне все как есть — это всегда самое правильное решение, — спокойно ответила девушка — Если вам трудно, когда я сижу перед вами так официально, то я могу сесть рядом, — одними глазами улыбнулась она и, пододвинув стул, села почти касаясь Самсут плечом.